Страница 154 из 341
— Большие пушки есть на стенах?
— Что еще-то случилось? Опять татары? — встревожился воевода.
— Нет, не татары. Дозволь из пушки по смерчу стрельнуть!
— Да ты здоров ли, Георгий?
— Воевода, времени нет, дозволь пальнуть два раза. Воевода поскреб в затылке, подозвал дружинника:
— Проводи, пусть пальнет.
Мы бегом взобрались на башню — это была Борисоглебская. Скучавший на башне дружинник сначала было кинулся нам наперерез, но сопровождавший меня ратник успокоил:
— Воевода разрешил пальнуть два раза. Тут и я подал голос:
— Заряжены ли пушки?
— То мне неведомо, — ответил стражник. — Для огненного боя пушечный наряд есть.
Я сунул руку в ствол: пыж на месте, стало быть, заряжена. Проверил вторую пушку, только не рукой — банником, уж больно ствол был длинен, как на единороге. Подсыпал свежего пороха к запальному отверстию. Поискал глазами — есть ли раскаленный прут. Есть, стражник службу нес добросовестно — в дальнем углу на камнях рдели тлеющие угольки, на них лежал железный прут с раскаленным концом. Наверное, сначала выстрелю из единорога — у него ствол длиннее.
Я навел орудие, подбивая деревянный клинышек киянкой, прицелился прямо в центр гигантской воронки, опустившейся из тучи на землю. Перекрестился — ну, была не была, — и поднес раскаленный конец прута к пороху. Вспыхнул огонь, через пару секунд грянул выстрел. Ядро с шелестом ушло к смерчу. Оба дружинника напряженно смотрели на воронку, ожидая результата.
Сначала ничего не происходило, потом воронка стала расширяться, вращение ее ускорилось.
— Помогайте! — крикнул я, кинувшись к другой пушке. Ухватившись за лафет пушки, я стал доворачивать ствол. Оба дружинника налегли на станину. Пушка сдвинулась, встала стволом точно по воронке. В последний момент я решил выстрелить повыше, подбил клинья и поднес запал. Ядро, оставив дымный след, ушло к смерчу, попав в воронку значительно выше первого попадания.
И случилось чудо. Воронка, только что грозно ревевшая и предвещающая разрушения, разбилась на тоненькие струйки и пропала. Только лица обдало ветром.
Природа стихла, как перед дождем. Ну и ладно, дождь — не смерч.
На башню ворвались люди из пушечного наряда.
— Кто стрелял? Кто разрешил?
— Я стрелял, с разрешения воеводы.
— Куда?
— Вон, в смерч.
Пушкари заржали. Стражник из дружинников молча подошел, взял старшего из пушкарей под локоть, подвел к бойнице:
— Сам смотри!
Все прильнули к бойницам, покрутили головами, ища смерч. Только тучка на небе осталась.
— И чего ржете, дурни? Георгий город от разрушения спас, а вы — хихикать. Уж бока отлежали, сами, небось, стрельнуть могли. Сами не сообразили, а над другими насмехаетесь!
Пристыженные пушкари поспешили убраться из башни. Следом пошел и я. Негоже бросать коня непривязанным. К моему удивлению, коня под уздцы держал дружинник из младших.
— Воевода где?
— На стене. Ты на башню побег, а он — на стену, смотреть, что получится.
Я уже собрался сесть в седло, как заметил воеводу. Хабар подошел, посмотрел на меня пристально.
— Это ты где же такое видел — из пушки но смерчу стрелять?
— Сам не видел, воевода, врать не буду, но люди знающие рассказывали, что на море такое делали — помогало.
— Надо же, я уж подумал — тебя Бог разума лишил. Молодец, большую беду отвратил. Ты… это… не держи на меня обиды, что в порубе сидел. Сам пойми — после осады татарской еще злость не прошла, а тут со лжою на тебя. Вижу — польза от тебя для города есть. Ты ведь не местный?
— Ага, — подтвердил я, взлетел в седло, махнул рукой на прощание и тронул коня. Не нравятся мне эти вопросы — откуда, кто родители?
На следующее утро я проснулся если не знаменитым, то популярным точно. Со мной раскланивались незнакомые люди, на торгу сбрасывали цены. Елена, придя домой, поведала, что слышала разговор, дескать, не иначе, как ядро из пушки было освященным, и даже что это был не смерч, а чуть ли не Змей Горыныч. Я вдоволь посмеялся над сплетнями. Но история имела продолжение.
Через несколько дней после избавления от смерча у дверей дома остановился возок. В ворота постучали, Елена пошла открывать, я же был занят на заднем дворе. Открыв калитку, жена впустила гостя и прибежала звать меня.
— К тебе гость приехал, иди.
Хм, я никого не ждал, но коли приехал гость — надо встретить. Во дворе стоял довольно упитанный мужчина лет сорока, с окладистой и ухоженной бородой, в богатой ферязи с жемчужными пуговицами. Из-под ферязи виднелась шелковая ярко-красная рубашка. Гость постукивал носком сапога по земле, проявляя нетерпение. От гостя просто за версту несло большими деньгами. Он склонил голову в приветствии:
— Мир дому сему, благоденствие хозяевам! Я слегка поклонился, пригласил гостя в дом.
Мы прошли в трапезную. Лена принесла ковш с медовухой, гость выпил, поклонился, перевернул ковшик, показывая, что он пуст. Мы уселись.
— Я — Перминов Гавриил, по батюшке — Лукич, купец.
— Юрий Котлов, по батюшке — Григорьевич, — представился я, хотя почти не сомневался, что купец в курсе, кто я такой и как меня звать. Но традиции следовало соблюдать.
— Много наслышан о тебе, Юрий. Сначала от купца Святослава Корнеевича, уважаемого торгового человека, коего дочь ты из плена с блеском вызволил, потом от Крякутного, нынешнего твоего нанимателя. Духовный отец мой, настоятель Кирилл, от тебя в восторге полнейшем. В городе опять же за столь короткое время твоего пребывания показать себя успел.
— Гаврила, ты на меня поглядеть приехал и похвалить? Так я не золотой талер — дело сказывай.
— Точно, и о характере твоем непростом говорили — так оно и есть.
Пока одно сплошное словоблудие.
— Дорогой гость! Ежели дело ко мне, давай о деле поговорим. Коли пустой разговор — извини, свои дела у меня.
— Экий торопыга. Конечно, дело есть, не приехал бы попусту. То, что есть дело, я сразу понял, как услышал фамилию. Кто же, в Нижнем проживая, не знает одного из богатейших людей города? В лицо я его не знал, но фамилия на слуху: серьезная фамилия, уважаемая.
Но купец тянул время, начав разговор о погоде, о цепах на урожай. Потом внезапно, будто бы вспомнив что-то, спросил:
— Не хочешь от Крякутного ко мне перейти? Вдвое от Ивана платить буду. И работа та же — меня охранять да товар мой беречь.
— Крякутный не простой наниматель, меня с ним связывают не только дела. Когда у жены татары дом спалили, он приютил, работу дал. Деньги — дело наживное, хорошо, когда они есть. Но и совесть быть должна.
— Втрое плачу.
Я отрицательно покачал головой.
— За такие деньги и найми троих, втрое лучше будет.
— Удачлив ты больно, умен зело. Кто мог помыслить, что по смерчу из пушки стрелять надо. Есть у меня охранники — как без них, только сила у них есть, а мыслить не могут. Откель тогда удача возьмется? Я ведь богат не потому, что на печи лежу. Благоволение Господне нужно, это понятно. Но на Бога надейся, а сам не плошай. Ничего бы у меня не получилось, коли на семь шагов вперед бы не просчитывал. И людей стараюсь к себе взять таких же, чтобы опереться можно было, не подвели и исполнили в точности, что хочу.
— Нет, купец. После знакомства с тобой уважения к фамилии твоей прибавилось, но не могу. Это мое последнее слово.
Купец вскочил, заходил по трапезной. Лицо его покраснело, видно — не привык встречать отказа. Обычно, когда говорят — это мое последнее слово, продолжать далее разговор — пустое. Но купец уселся снова.
— Ладно, не хотел вот так, сразу, но придется. Дочь у меня есть, Антонина, пятнадцати годов, на выданье девка, красавица — вся в мать. Снюхалась с боярином местным, Илюшкой Лосевым. Так себе боярин. Ликом красив, врать не буду, однако беден, можно сказать, гроша ломаного за душой нет, а гонору — на пятерых хватит. Мы уж с ним по-хорошему — дескать, не пара она тебе, боярин. По-отцовски ее увещевал: «Найду я тебе достойного мужа из купеческого сословия». — «Нет, — кричит, — я его больше жизни люблю!» Что ты будешь делать! Уж мать ее за косы таскала, я вожжами поучил, да видно, без толку… Надысь дочка пропала, сказала — с подружками гулять, на посиделки, и до сих пор дома не объявлялась. Я — домой к Илюшке, а его и след простыл, сбег. Домашние сказали — оседлал лошадь и уехал, не сказав, куда. Еще и надо мной насмехались — мол, за дочерью смотреть лучше надо.