Страница 97 из 105
Парадоксально, но более глубокими оказались изменения, которые в этот период произошли в гражданском обществе и оппозиции. Всего за несколько лет в среде демократической общественности родились и стали определяющими три идеи:
1. Протесты в Беларуси бесперспективны, бессмысленны и даже вредны.
2. Главный враг сегодня — Россия, а не режим Лукашенко.
3. На данном этапе Лукашенко — союзник беларуских патриотов в борьбе с Россией.
Для человека, который не знаком с реалиями беларуской политической жизни последних 20 лет, сложно объяснить, о каком тектоническом сдвиге в мировоззрении людей здесь идет речь. После разгона Верховного совета в 1996 году и установления абсолютной власти Лукашенко он в сознании гражданского общества всегда был однозначным злом. Поскольку во второй половине 90-х выборы в стране исчезли, единственным методом борьбы с этим злом стали массовые протесты, которые должны были перетечь в бескровную революцию. В Беларуси существует свой смысловой аналог украинского Майдана — Плошча (Площадь), массовый уличный протест с требованием смены власти. Идея Плошчы для демократической общественности была естественной и бесспорной: противник этой идеи выглядел бы белой вороной. Плошчы после президентских выборов в 2006-м и 2010-м были раздавлены репрессивной машиной Лукашенко. А начиная с 2015 года белой вороной рисковал показаться уже тот, кто всерьез заговорил бы о намерении устроить новую Плошчу. К 2018–2019 годам не только массовая Плошча, но даже локальные несанкционированные уличные акции, без претензии на революцию, уже казались большинству проявлением маргинальности и провокацией.
Речь идет о глобальной пацификации наиболее активной и образованной части общества. Конечно, случилась она не вдруг. Пацификация шла все время правления Александра Лукашенко. Бесконечные и абсолютно немотивированные репрессии постепенно подавляли волю граждан к любой форме сопротивления. Но Евромайдан и российско-украинская война придали этому процессу дополнительную динамику.
Евромайдан раздвинул представления беларусов о реальности, продемонстрировав, что революции в XXI веке могут быть отнюдь не «бархатными». Стало отчетливо ясно, что, учитывая непреклонный характер действующего главы государства, в Беларуси маловероятен даже украинский вариант революции: при необходимости Лукашенко прольет гораздо больше крови, чем пролил Янукович. Вслед за этим наступило понимание того, что беларуский Майдан может стать поводом для военного вмешательства со стороны Кремля, что еще страшнее. К столь высоким ставкам люди явно оказались не готовы. Дезориентированной и деморализованной оказалась та часть беларуского общества, которая является традиционным электоратом демократической оппозиции. Логическим результатом этой деморализации стал отказ от самой идеи Плошчы, что было публично озвучено оппозиционными лидерами. «На сегодняшний момент нет возможностей призвать беларусов на Плошчу, потому что такой призыв автоматически будет воспринят подавляющим большинством граждан как маргинальный и оторванный от реальности», — утверждал лидер Партии БНФ Алексей Янукевич в интервью «Радио Свобода» еще осенью 2014 года. Президентские выборы 2015 года в итоге прошли беспрецедентно спокойно — о массовых протестах никто и не думал.
Идею Плошчы в общественном сознании заменила идея сопротивления возможной внешней агрессии. Фокус внимания переместился с Лукашенко на Путина — теперь именно хозяин Кремля был самой ненавидимой фигурой у демократически ориентированной части общества. Но это была еще не конечная точка пацификации. На следующем этапе власть должна была перестать быть пугалом. Пугалом должны были стать те, кто предлагает участвовать в несанкционированных протестах против этой власти. На этой стадии Лукашенко уже не только не враг, но и ситуативный друг.
Следует признать, что в период так называемой либерализации 2015–2016 годов власть весьма успешно заигрывала с гражданским обществом, спекулируя на интуитивной тяге людей к национальному объединению перед внешней угрозой. Центральное место здесь занимает так называемая мягкая беларусизация, под которой подразумевалась постепенное расширение практики использования беларуского языка и популяризация национальной культуры. Особенность этой «мягкой беларусизации» заключалась в том, что государство в ней почти не участвовало. То есть не шло речи об увеличении количества беларускоязычных учебных заведений, усиленной поддержки государством национальных культурных проектов, переходе госучреждений на беларуский язык или квотировании беларускоязычного контента на радио и телевидении. Речь шла о лишь о том, что проявление национальной идентичности больше не воспринималось властью в штыки.
Придя к власти в 1994 году, Лукашенко отменил национальный бело-красно-белый флаг и герб «Погоня», сделал русский язык государственным, а также взял курс на глубокую интеграцию с Россией. Его оппоненты соответственно выступали за беларуский язык, использовали национальные символы и протестовали против союза с Москвой. В итоге большую часть правления Лукашенко общественно-политическая жизнь характеризовалась противопоставлением откровенно пророссийской власти и национально ориентированного гражданского общества. Противостояние порождало абсурдные стереотипы: например, многими использование беларуского языка априори воспринималось как признак принадлежности к оппозиции. Ношение национальной символики — бело-красно-белого флага или герба «Погоня» — как демонстрация революционных взглядов. Самое главное, что такое отношение культивировала в первую очередь сама власть — беларуский язык и национальная атрибутика были для них чем-то вроде отличительной черты «пятой колонны» и «отморозков» (именно так Лукашенко называл оппозицию). За «Погоню» и бело-красно-белый флаг на улице — вполне могли привлечь к административной ответственности, оштрафовать или бросить на «сутки». Поэтому, когда власть вдруг стала относительно лояльно воспринимать национальные символы — это выглядело как настоящий прорыв.
«Мягкая беларусизация» шла исключительно снизу. В 2014 году среди молодежи внезапно возникла мода на одежду с национальными орнаментами — вышиванки и вышимайки. В вышиванках стали фотографироваться известные спортсмены, музыканты и модели. Ночные клубы проводили вечеринки в национальном стиле. Беларуский язык и национальную атрибутику начал успешно использовать в рекламе и своих имиджевых проектах бизнес. Выросла популярность частных курсов по изучению беларуского языка. Власть не только не стала воевать с модной тенденцией, но даже постаралась использовать ее. Например, Беларуский республиканский союз молодежи (БРСМ — лукашенковский аналог комсомола) стал проводить Дни вышиванки, а министр иностранных дел Владимир Макей с супругой даже появлялись в вышиванках на публике. По общему убеждению на все эти процессы значительное влияние оказала российско-украинская война. «Драматические события в Украине действительно обострили, актуализировали вопрос беларуской национальной идентичности. Это наша война, это не наша война — а мы, собственно, кто?» — рассуждал политический аналитик Юрий Дракохруст в эфире беларуской службы «Радио Свобода» в июне 2016 года.
Война России против Украины, вероятно, действительно подтолкнула беларускую власть к мысли, что национальная идентичность — это вовсе не так плохо. В плане имиджа такое проявление «нерусскости» было полезно, и при этом оно не несло никакой угрозы для власти — ведь вся эта мода на вышиванки в своей основе была абсолютно аполитична. Мысль об инаковости беларусов и их истории от россиян стала периодически проскальзывать в риторике представителей власти. Но о кардинальном повороте речи не шло. Лукашенко, конечно, мог призвать Москву уважать независимость Беларуси. «Мы — самостоятельное суверенное государство, живущее с вами в одном доме, но имеющее свою квартиру, пусть маленькую, небольшую, но свою квартиру», — подчеркивал в послании Национальному собранию в 2016 году. Но затем, буквально через несколько секунд, высказывался в унисон одиозному заявлению Путина о «разделенном народе»: «Мы, еще раз подчеркиваю, — один народ».