Страница 4 из 9
– И заплетает в её гриве косички, – добавляю я.
– Ты у кого узнал про ласку? – улыбаясь, спрашивает Антон.
– А я слышал, как дядя Мурга жаловался дедушке, что на конюшне появилась ласка и заплетает косички в гривах лошадей. Зачем она это делает?
– Да никто не знает. Она очень хитрая и такая шустрая, что её трудно увидеть. Люди рассказывают, что она прыгает на спину лошади и слизывает соль с её шеи. Если лошадь послушна её желанию, она окружает её лаской, заплетая косички в гриве. Но если лошадь сопротивляется, ласка её мучает, и тогда у лошади начинается сап. Она мечется в стойле, бьёт копытами землю.
Сельские мальчишки постарше водили колхозных лошадей в ночное каждое лето. И никаких сёдел, только уздечка. Садились прямо на голую спину лошади и с криками, свистом неслись по убранному полю прямо к лугам. Большей радости нельзя было желать…Возвращались из ночного с утренней росой. Матери выносили им парное молоко в глечиках.
Антон въезжает во двор, где я уже поджидаю его. Протягиваю Орлику ладонь с корочкой хлеба.
Он аккуратно ухватывает её своими мягкими губами. Я счастлив! Мне так хочется поскорее вырасти, чтобы все увидели, как я сажусь на Орлика и со всеми мальчишками по широкой сельской улице скачу в ночное. Я даже метку сделал на дверях гвоздиком и, прикладывая палочку к голове, спрашиваю у дедушки, как подрасти. Дедушка смотрит на мою метку и усмехается в усы:
– Ну, во-первых, ты должен кушать всё, что даёт тебе мама. Ложиться вовремя спать. Утром обязательно умываться и делать зарядку: приседать, отжиматься на руках.
Утром я бегу к колодцу. Там, в деревянном желобе, вода чистая, как слеза. Снимаю рубашку и обливаюсь, набирая её в пригоршню. Ко мне подбегает мать, в её руках большое льняное полотенце. Она вытирает мне грудь, спину.
– Вода же холодная, сынок, простудишься!
Дни стоят теплые, мы играем с мальчишками «в войну». Обхватив ногами палку, «скачем галопом», изображая конницу Будённого и «польских уланов». Все мальчишки хотят быть будённовцами.
– Твой отец был польским уланом, и ты будь им! – кричат они, размахивая над моей головой камышовыми палочками-саблями. Я сшибаю их палочки своей, потому что она у меня толще и длиннее. Следом за нами бегут собаки, заполняя улицу громким лаем вместе с нашими ура-а-а!
– Ну, и кто же победил? – спрашивает дедушка, встречая меня у порога дома.
– Польские уланы! – отвечаю я с гордостью.
– Дедушка, мой отец тоже был польским уланом?
– Был, Бронек, только давно, ещё в двадцатые годы. Конница маршала Тухачевского рвалась к Варшаве, красные хотели захватить Польшу. Вот уланы и спасли её от врагов наших. Твои мама с отцом жили в то время во Львове – это была Польша.
– Расскажи мне, как мой отец защищал Польшу от красных. Ну расскажи, дедушка!
– Когда-нибудь, внучек, расскажу. Сейчас не время, – отвечает он, вытирая слезящиеся глаза.
Я долго не могу уснуть. Сквозь окно пробивается тусклый свет, на стенах шевелятся тени. Мне они кажутся польскими уланами. Среди них, с саблей в руке, мой отец. Он сражается с красными всадниками. Кони у всадников тоже красные. Мне страшно, и я кричу, подбегает мать.
В этом году выдался богатый урожай. Убирать выезжаем всей семьёй, собирались с раннего утра.
– Бронека возьмём с собой или оставим с дедушкой? – спрашивает Ядвига у отца.
– Как же я буду без помощника, – улыбается отец, берёт меня на руки. – Будешь помогать, сынок?
– Буду! Ещё как буду! – радуюсь я, прижимаясь к отцу.
Мы на ржаном поле. Мать усаживает меня на разостланном рядне возле копны, сложенной из снопов. Ставит возле меня кошелку:
– Тут еда наша. Стереги от птичек, дорогой. Ты наш помощник.
Мне хорошо видно, как мать, ловко взмахивая серпом, подминает густые стебли ржи. Ядвига, сдвинув на лоб запыленную белую косынку, не отстаёт от неё. Отец вместе с Антоном вяжут снопы и укладывают «колодцем» в копу. Сверху укрывают копу снопом потолще, словно шатром, раздвинув щетинистые колосья.
К вечеру, уставшие и счастливые, собираемся домой. Отец рассаживает нас в телеге на пахучее сено, покрытое разноцветной дерюжкой. Ядвига и мать – посередине телеги, Антон – сзади, свесив босые ноги. Меня отец усаживает рядом с собой, на передке. Одной рукой обнимает меня, прижимая к себе, в другую берёт вожжи. Вороные бегут ровно, фыркая и встряхивая гривами, отмахиваясь от назойливых оводов. Я с восторгом смотрю, как сверкающие на солнце подковы глотают убегающую из-под копыт дорогу. Дома нас встречает дедушка. Въезжая во двор, замечаем на небе чёрную тучу громко каркающих ворон. Их так много, что даже неба не видно.
– Опять вороньи тучи, и всегда с одной стороны, от Чернобыля: жди беды, – говорит мать с тревогой, ставя на землю кошёлку и глядя на небо.
Ядвига тоже, не отрываясь, смотрит на пролетающих ворон:
– С тех пор, как мы переехали сюда из Львова, только и слышу: Чернобыль – беда! Чернобыль – жди беды. Почему этот город называют Чернобылем? Чернобыль – это же трава, горькая полынь, да и только. Какой беды оттуда можно ждать людям? До Чернобыля – сорок километров. Рассказывают какие-то небылицы, да ещё и крестятся при этом.
Ядвига подходит к дедушке, кладёт руки на его худенькие плечи.
– Может вы, дедушка, знаете, про какую такую беду говорят люди?
Дедушка, раскуривая свою трубку и поглядывая на вороньи тучи, задумчиво говорит:
– В тех местах, где город Чернобыль, издавна живёт легенда, а может и быль: жили там хорошие люди, долго и счастливо жили, много веков. Потом пришли плохие, и случилась большая беда. Всё, что там было: дома, поля и все люди – погибли враз и навсегда. В народе эта легенда живёт как «чёрная быль». И место то заросло полынью. Так и город назвали, нехорошее это место…
– Ну, и не нужно там жить, земли же много вокруг, – Ядвига, не скрывая тревоги, направляется с дедушкой к дому.
Польская дорога
Они приехали в село на рассвете.
Машина, крытая брезентом, остановилась напротив нашего дома. Из неё вышли двое солдат и офицер в синих галифе и фуражке со звездой. Ядвига с матерью развешивали бельё на верёвках во дворе. Я стоял у корыта, в котором оно было сложено, и видел, как офицер говорил что-то солдатам, показывая рукой на наш дом. Я забежал в дом. Отец и дедушка смотрели в окно, они всё видели. Отец взял меня на руки, начал быстро ходить по комнате. Встревоженные, вбежали Ядвига с матерью. Отец сказал им:
– Что бы со мной ни случилось, берегите себя.
Дедушка подошёл к отцу, тихо произнес:
– Вот и до нас добрались, сынок.
Дверь распахнулась, появились двое солдат, стали по обе стороны. За ними вошёл офицер. Худой и сутулый, с лицом, изъеденным оспой, глаза мутные и злые. Он расстегнул висящую через плечо сумку, достал из неё лист бумаги, громко произнёс:
– Я – уполномоченный НКВД! Сообщаю, что вы, гражданин Стаховский Казимир, арестованы как враг советской власти и будете отправлены в лагерь для военнопленных польской армии, воевавших против нашего народа. Вы, гражданки Стаховская Ганна и Стаховская Ядвига, – он резко повернулся к матери и Ядвиге, – тоже арестованы и будете отправлены в лагерь для семей врагов народа.
Затем он сапогом толкнул дверь в нашу с Антоном комнату.
– Вижу, не все дома. Ну да ничего, подберём позже, – зловеще произнёс он, подойдя к отцу, – никуда твоему сыну от нас не скрыться, и брату твоему Роману тоже. Даже в Донбассе, под землёй, но найдём.
Дедушка при этих словах опустился на лавку у стены, закрыв глаза, что-то шептал. Задержав взгляд на мне, уполномоченный сказал, подойдя к дедушке: