Две столицы

И Орлов снова приблизил факел к пареньку. Тот дернулся в своих путах и что то прохрипел.

— Не слышу. Чего ты там шепчешь? — ухмыляясь, переспросил Орлов.

— Ничего я вам, людоедам, не скажу. Скоро все вы в преисподню отправитесь. Царь, заступник наш, никого из вас не пощадит — и, зажмурившись, забормотал скороговоркой. — Упокой господи душу усопшего раба твоего Прохора и елико в житии сем яко человек согреши…

Писарь и профос переглянулись. Заупокойную молитву по самому себе у них тут ещё ни кто не читал. Не менее подчиненных удивленный Орлов снова ткнул факелом в живот подростка, а потом ещё. Пацана снова отливали водой, били кнутом, ломали кости ног. Но так и не услышали от него ничего кроме воплей и заупокойной молитвы.

Вечером, в нарядном атласном кафтане и свежем парике, граф Шереметьев — один из богатейших дворян империи — поднимался по мраморной лестнице дворца Суворова. Солнечные блики играли в зеркальных окнах, полицейский офицер дежурил у подъезда. В это прохладный апрельский день в Санкт — Петербурге поднялся ветер, на Неве появились пенные барашки волн.

В прихожей приветливые ливрейные лакеи приняли у графа шляпу и плащ. На нижней площадке мраморной лестницы Шереметьева встретил мажордом в кафтане и парике, которым позавидовал бы средний чиновник.

— Вас ожидают, ваша светлость?

— Доложи. Сенатор Шереметьев по срочному делу.

— Ви, коспотин генерал, имеет железный сдоровья…

— Знаю, — отвечал Суворов.

— Но в атин плокой тень ви бутете умирайт через удар.

— Это почему же?

— Вследствие вашей полноты…

И он запретил главе Тайной экспедиции спать после обеда и ужинать на ночь.

От ужинов Суворов отказаться не мог, но после обеда старался не ложиться. И теперь, когда мажордом доложил ему о приезде Шереметьева, он даже обрадовался.

— Проведи в кабинет!

Графа провели через огромный зал с нефритовыми колоннами и венецианскими зеркалами в небольшой салон, отделанный в стиле Людовика Тринадцатого, в приёмную, где молодой чиновник, сидя за секретером, перебирал какие — то бумаги. Он по — французски попросил Шереметьева обождать и снова взялся было за бумаги, как вдруг из — за дверей кабинета донёсся слабый звон серебряного колокольчика. Стоявший около них лакей в ливрее распахнул двери, и граф переступил через порог. Кабинет был устроен так, чтобы всякий входящий в него сразу понял, что имеет дело с главой Тайной экспедиции — самой могущественной коллегии империи.

Мраморные бюсты, драгоценные картины на стенах, удивительные часы английской работы, длинный ряд шкафов из красного дерева терялись в огромном светлом помещении, скорее похожем на зал. В глубине его, около последнего окна, за письменным столом работы парижского мастера Жакоба, в кресле сидел Василий Иванович.

— Петр Борисович! — Суворов встал, раскланялся с сенатором — Какими судьбами? Вот, присаживайся — глава Тайной экспедиции подвел графа к роскошному креслу у стола

— Жалобиться приехал, Василий Иванович — Шереметьев сел, тяжело вздохнул. Суворов расположился напротив гостя, вытер платком вспотевший лоб.

— Нет никакой жизни из — за маркиза — начала рассказывать граф — В имениях волнения крестьян, на заводах мастера бунтуют. Говорят — Петр Федорович, царь наш истинный придет, волю даст.

— Господь с тобой, Петр Борисович! — Суворов нахмурился — Заповедано строго матушкой Пугача то царским именем называть!

— Пущай будет Емельяшка — отмахнулся Шереметьев — Богом молю, Василий Иванович! Дай ты мне солдат да приставов навести порядок в имениях. Ведь жгут ироды что ни попадя. Вот в Кусково — как Орлов ушел — картинную галерею подпалили злыдни. Еле портреты да пейзажи спасти успели. А ведь там полотна кистей Швейкхардта да Эрарди!

— Ах, Петр Борисович! — вскочил с кресла Суворов — До твоих ли картин мне нынче?! Вот, полюбуйся!

Генерал выхватил со стола из пачки документ, сунул его Шереметьеву.

— Что сие? — удивился граф, разглядывая бумагу с вензелями и большой красной печатью в виде воющего волка

— Высочайший рескрипт! — усмехнулся Суворов — Видишь ли Пугач решил наградить неким Орденом Боевого Красного Знамени моего сына. А також всех генералов, что воюют в южной армии, кроме Румянцева. На днях перехватили.

— Раньше же прелестные письма рассылали? — еще больше удивился граф

— А нынче указы. И не токмо генералам. Солдатам — ветеранам Пугач обещает пожизненный пенсион за их победы над турками, новикам — пять лет службы, да особые земельные наделы после отставки.

— Ширится измена — закручинился Шереметьев — Конец России!

— Сие подметные указы идут во все губернии — загорячился Суворов — Требует Пугач присяги ему да воинских сил. Докладывают мне — шатания идут в волостях и уездах! Кое — кто уж вступил в корреспонденцию с самозванцем.

— Головы рубить! — махнул рукой граф — На плаху изменников!

— Всем не отрубишь — глава Тайной экспедиции поколебался, потом все — таки решившись достал двумя пальцами из пачки еще один листок. Желтоватый, с разноцветной картинкой.

Глаза Шереметьева расширились, он начал хватать губами воздух.

— Да это… Да это же — граф схватился за сердце

— Так и есть — Суворов брезгливо бросил картинку на стол — Лубок для простого народа. Вылавливают и в Москве, и в Ярославле, и во Владимире…

На картинке была изображена на карачках императрица в царской короне. Сзади, задрав платье к ней пристроился мужчина, похожий на среднего брата Орлова. Под фигурой мужчины было подписано — «Гришка». Спереди перед лицом Екатериной сняв панталоны стоял второй младший брат — Алексей. Под ним тоже имелась подпись. «Жонка устами ласкает полюбовника Алешку Орлова».

— Боже, боже — закрестился Шереметьев — Как сие возможно?!?

Огромный плот с потрепанным полком Крылова приплыл в Павлово через сутки после окончания боя. Полноводная, весенняя Ока неторопливо пронесла утлое плавсредство сто верст, экономя силы уставших и раненых людей. Нога у полковника распухла и до моего пристанища в доме управляющего обширной вотчиной Шереметьевых его несли на носилках.

Я сам ещё был слаб после отравления и встречал героя, полулежа в графской спальне. Поскольку приличных домов в селе было мало, я повелел Крылова разместить вместе со мной под одной крышей. Максимова и мою охрану это вполне устроило.

Вместе с Крыловым в дом просочились любопытные соратники — Подуров, Перфильев, Овчинников, Чика — Зарубин, Чумаков и Мясников. Жан быстро организовал застолье с алкоголем (по моему особому разрешению) и мы принялись слушать историю обороны города Мурома.

По мере рассказа мои казачки выражали свои эмоции все шумнее и шумнее. И мне даже пришлось прикрикнуть на особо буйного Чику, который начал скакать по дому в каком — то подобии гопака, размахивая полотнищем боевого знамени Семеновского полка.

Кое — как успокоив Зарубина, казачки продолжили слушать рассказ, часто перебивая Крылова вопросами. К сожалению, по численности и составу речной рати Орлова полковник ничего конкретного сказать не смог. Сам он видел только один стяг Томского полка, но судя по всему, войск приплыло изрядно.

Закончился рассказ тем, как больше тысячи человек почти сутки боролись с неуклюжим мостом заставляя его плыть по стремнине, стаскивая с отмелей и жаря прямо на плоту мясо одной из убитых киргизских лошадей.

— Вот так мы и доплыли до вашей ставки, государь — закончил рассказ Крылов. — Полк потерял триста тридцать два человека убитыми и оставшимися на берегу. Тяжко раненых восемьдесят четыре человека, легкораненых под две сотни. По моей оценке противник потерял убитыми более полутора тысяч. В плен к нам попало девять сотен человек. Из них шесть сотен после разгрома Семеновского полка я отправил пешим порядком под конвоем киргизов. А три сотни преображенцев, что дымом надышались, мы с собой на плоту привезли.

Крылов усмехнулся и добавил: