Две столицы

— Пожалуйте, молодки, нет лучше находки, как мои товары… — зазывал Нарышкин с манерами заправского коробейника — А вот пожалуйте, лампы, что светят на земляном масле, да новинка — диковинка — горелка для подугреву еды.

Переодетый обер — шталмейстер ловко зажег лампу, потом горелку. Все в зале ахнули. Вокруг стола, где демонстрировались новинки столпились все придворные. Отовсюду слышалось:

— Ах, как удивительно!

— И как ярко светит! Посмотрите, господа…

Императрица тоже заинтересовалась, взяла в руку лампу — Да тут по серебряно особо. Свет отражается и удваивается. Таки инвенции хороши будут во флоте — поставить на носу корабля, да плавать в самую бурю в ночи!

— Опасно, матушка! — покачал головой Нарышкин — А ежели земляное масло выльется и подожжет корабль?

— Где взял сие новины? — поинтересовалась Екатерина

— У купца проезжего взял

— Поди иностранца?

— Нет, нашенский. Из Казани.

— Из Казани?? — разгневалась императрица — Это какой — такой купец пришел в столицу из Казани? Маркизов подсыл?!??

Все присутствующие резко замолчали, Нарышкин побледнел.

— Мне докладывали, что подле Пугача инвенций много появилось. И в военном деле и вот посмотрите…. — Екатерина схватила лампу, ткнула ею в лицо обер — шталмейстера — Сей же час с тайниками сыщите этого купчишку и на дыбу его!

Придворные смущенно поклонились, некоторые даже в страхе попятились.

Одноактная пьеса под названием «Суд над Бартыкаем» прошла без сучка и задоринки. Я величественно сидел на троне, хмурил брови и слушал абсурдные обвинения в адрес пожилого башкира из уст одного из казачков Лысова, приходящегося тому, как выяснилось, родственником. После я внимал длинным самооправданиям Бартыкая. Тоже не слишком логичным и веским. Все это по большому счету походило на ссору в песочнице: «Он у меня формочку отнял!», «А чего он меня лопаткой стукнул!». Лысов, конечно, осрамился со взятием Тюмени, но и Бартыкай повел себя вызывающе.

В итоге я не нашел в действиях князя состава преступления, приказал освободить его и даже за верность мне и смирение гордыни расцеловал троекратно и вручил «свою» саблю. На самом деле сабля была из числа натрофееных в Нижегородском кремле в подвале губернатора. Но богатая — с отделкой из золота и драгоценных камней.

Башкиры радостно кричали, обнимались, после чего все дружно отправились есть бешбармак и пить кумыс. Но сам виновник праздника задержался и имел со мной долгую приватную беседу. Говорили мы о будущем башкирского народа. Мне поведали о многих обидах, что царская власть чинила башкирам со времен Петра первого. Напоминали о договоре времен Ивана Грозного. Я же обещал решить все обиды — только вот только прогоню немку с отчего престола. Как говорится, от обещал — никто не обнищал. Реально же решить проблемы башкир не представлялось возможным. Классическое противостояние наступающей земледельческой цивилизации и разрозненных кочевников. Такие же беды предстояло испытать будущим казахам, киргизам и другим народам средней Азии.

С Бартыкаем договорились о том, что башкиры получают статус «казачьего народа» и делятся на полки обязанные службой государству. Взамен они сохраняют самоуправление. Вотчинные земли, что пригодны к пашне отниматься больше не будут, но башкиры сами обязуются сдавать её в долгосрочную аренду русским за невысокую цену. Стоимость договорились обсудить на Земском соборе в Москве.

Те земли, что по закону горной свободы уже подгребли и ещё подгребут под себя промышленники, будут компенсироваться участием в прибыли от этих предприятий. Уфимская провинция моим указом выделялась в самостоятельную губернию и Бартыкай назначался в ней «товарищем» губернатора, т. е заместителем. Сам глава провинции, будет из образованных русских.

На этом мы и расстались. Новоиспеченный «товарищ» отправился праздновать со своими соплеменниками, а меня ждала встреча с еще одной немаловажной этнической группой.

В двадцатом веке и тем более в двадцать первом национальные костюмы окончательно перешли в разряд экзотики для туристов. А в это время их носили повседневно и с достоинством. Трое немолодых мужчин, представшие передо мной, сразу выдали свое немецкое происхождение сюртуками, вышитыми жилетами, галстуками и короткими штанами с высокими теплыми гетрами. Покрой был, конечно, у каждого свой, и особенностей в костюме тоже хватало, но, увы, я не был знатоком и мне эти детали ничего не говорили.

После положенных приветствий и заверений в преданности правящему дому Российской империи, немцы задали главный вопрос, который их волновал. Буду ли я соблюдать договоренности, которые с переселенцами заключила Екатерина? Вел беседу широкоплечий, рыжий мужчина лет сорока по имени Гюнтрих Шульц..

Я повертел в руках листок с текстом манифеста от 1762 го года, напечатанном убористым готическим шрифтом и задал встречный вопрос:

— А будут ли переселенцы относиться к России как к Родине?

— Oh ja, ja! Natürlich, Eure Kaiserliche Majestät.

— Тогда почему они должны иметь привилегию, уклоняться от ее защиты от внешних врагов? — казаки вокруг трона одобрительно заворчали. Я решил усилить — Я еще могу понять эту льготу для тех, кто принял трудное решение и отправился в далекую Россию, рискуя всем. Но для тех, кто уже родился на этой земле такой привилегии не приемлю.

Я хмуро уставился на просителей. Те переглянулись и рыжий обреченно произнес:

— Несомненно, вы правы, Ваше величество.

Я удовлетворенно кивнул и решил подсластить пилюлю.

— Но хочу что бы вы знали. Рекрутской пожизненной службы в армии больше не будет. Служба будет длиться не более пяти лет. Кто всхочет далее унтером — за деньгу.

Судя по удивленным лицам депутации они об этом моем решении еще не знали.

— Что касаемо прочих льгот и привилегий у меня препон здесь вам чинить не буду. На ваше право верить в бога по своим обрядам, не покушаюсь.

Немецкое самоуправление меня вполне устраивает — дисциплинированный и послушный народ. Подтверждаю я и тридцатилетний срок освобождения первопоселенцев от имперских податей.

Лица делегации расцветились улыбками. Но это они рано радуются. Я совершенно не склонен терпеть халявщиков на своей земле.

— Но это не значит, что на занимаемой вами земле вы не должны заниматься благоустройством и созиданием для общей пользы государства. И потому, я буду в течении месяца после моей коронации в Москве ждать от всех колонистов не только присяги, но и верноподданническое прошения на мое имя о создание на средства переселенцев Fachhochschule, сиречь политехнического института — тут все пооткрывали рты — В коей вы сами пригласите лучших профессоров из германских земель по таким дисциплинам как: медицина, механика, горное дело, металлургия, строительство, гидротехника. Не менее чем по сто учеников на каждом факультете.

— Так это, мой кайзер — рыжий зачесал в затылке — Потребен известный ученый в ректора.

Я согласно кивнул и продолжил:

— Разумеется, я дарую немецким колонистам право вести обучение на немецком языке с постепенным переходом на русский. Но — тут я назидательно поднимаю палец — Поступление в этот институт будет доступно любым моим подданным.

Депутаты растерянно стали переглядываться и перешептываться. Понимаю их. Содержание такого политеха вполне сравнимо по стоимости с государственным налогами. Но я планирую продолжать практику переселения немцев, так что финансовая база у этого начинания будет увеличиваться. А в последствии можно взять ВУЗ на государственный бюджет с полным переводом обучения на русский язык. Но это уже через пару поколений. А здесь и сейчас мне нужно использоваться интеллектуальный потенциал активных немецких переселенцев на поприщах далеких от сельского хозяйства. Империи скоро будут нужны тысячи механиков и инженеров и Саратовский политех мне их даст.

Наконец депутаты нашептавшись, пришли к выводу, что для них это предложение выгодно, и рассыпались в заверениях, что о таком институте они сами мечтали ночи напролет и рады, что государь так чутко угадывает чаяния своих подданных. Я решил подбросить еще немного угля в топку их энтузиазма, но начал издалека: