Заберите вашего сына

Чего она там говорила про массаж?

— … исключен из ПБ — Рыков, избран членом ПБ Орджоникидзе; исключен из кандидатов в члены ПБ — Сырцов…

Светло-карие глаза мечутся от моего лица к бокалу вина, который кручу в руке. Ну, да, ждет, когда ее снотворное подействует. Если бы я вслушивался во все, что она говорит, уснул бы без всяких снотворных.

Пока она болтает, вспоминается сегодняшний разговор в кабинете Николая Левановича — владельца клуба. В роскошной дорогой обстановке среди антикварной мебели, мы просидели минут двадцать, обсудив дела. За настоящим дубовым столом 18 века, позади которого стоял шкаф, запирающийся на ключ, Николай легким росчерком руки подписал договор прямых поставок алкогольной продукции с нашего завода на выгодных для нас условиях. И все из-за того самого черного барана, ради которого пришлось напрячь своих людей. С самого Северного Кавказа везли гордую скотину — Черный Эмир, принц среди своих сородичей. Бешеных денег стоил, между прочим.

Теперь этот молодой упрямый баран — душевная радостью господину Абуладзе. Мечта сбылась, у него есть редкий вид барана — черная карачаевская овца, которую только в одном месте разводят. Настолько редкая, что какие-то психи из зеленых грозились его отобрать и спасти. Было бы отчего спасать, Господи.

— Ради такого подарка не грех и на хорошую сделку пойти! — потер он тогда ручками, поставив размашистую подпись.

— Что вы, не из-за сделки вез. Честь, обещал ведь, — заявил тогда категорично, а Николай дернул усы, разулыбавшись, попросив принести нам вина. Отпиваю немного, наслаждаясь игрой букета наших заводских вин, задумчиво разглядывая немного пошловатую картину какого-то художника. На ней рыжеволосая дева в белом платье с приспущенным с белого округлого плеча рукавом, придерживает густую прядь, осторожно прикасаясь к ней гребнем. Вокруг нее цветы, виднеется окошко, за которым видно буйство зеленых красок лета.

— А-а-а, заинтересовала? — замечает интерес Николай, улыбаясь, оборачивается к картинке рядом со шкафом. — Это «Леди Лилит» Данте Габриэля Россетти, 1867 год, — немного хвастливо произносит, пока разглядываю роскошную гриву изображённой на портрете первой жены Адама.

— Красивая, правда? — вновь задает вопрос, а я перевожу на него взгляд, улыбаясь.

— Да, — произношу, отпивая немного из бокала. — Удивлен вашему интересу к живописи.

— Я в ней мало что смыслю, но эта картина просто заворожила. Жаль, всего лишь копия, — отмахивается, вздыхая, а затем с большим любопытством смотрит в мою сторону. — Не первый раз замечаю ваш интерес к рыжеволосым колдуньям. Сегодня с вами тоже очаровательная девушка. Из агентства? Если у них все такие… — вздыхает, отчего резко меняю тон и выражение лица. Бокал в пальцах едва не трескается, от взгляда господин Абуладзе умолкает, почуяв неладное.

— Она не из эскорта, — отрезаю резко, пресекая любую возможность на внимание к Лиле. Сегодня его охранники презрительно косились в сторону девушки, что мне не особо понравилось. Кто вообще интересовался их мнением.

— Простите, — примирительно поднимает руки Николай, усмехаясь и качая головой. — Был введен в заблуждение. Не знал, что это ваша невеста.

Сейчас бы рот открыть, применить весь свой говорливый дар и уточнить, что Лиля мне никакая ни невеста, а почти будущая сводная сестра, но… Молчу, цежу вино, наслаждаюсь приятной компанией.

— Доронов, ты уснул? — щелчок перед глазами, на моих губах расцветает улыбка. Лиля подозрительно смотрит на меня, на всякий случай трясёт прядью волос перед глазами, точно приманкой. Поняла уже, чем можно на секунду из равновесия выбить, наблюдательная.

— Что ты там говорила? Брежнев? Андропов? — интересуюсь, делая еще глоток, ставя бокал на стол. Магазинчикова хмурит лоб, отчего между бровей появляется небольшая складка. Пока не почуяла опасность, обхватываю тонкую талию, притягивая к себе девушку ближе и утыкаюсь носом в шею, вдыхая запах кожи.

— Э-э-э, Доронов… — ее голос хриплый, ладони осторожно пытаюсь отодвинуть меня. Нетушки, Магазин, раз начала играть, давай до последнего, пока не расколешься.

— О-о-о, Магазин, курс истории был просто шикарен. Садись, пять, красавица, — мурлычу, проводя кончиком носа по коже, касаясь уха губами, забираясь пальцами в длинные пряди. В школе они были значительно короче. Такие волосы стричь грешно, прямо кощунство.

— Отлично, но ты же не дослушал, — пыхтит точно ежик, ерзая в моих руках. Приходится притянуть ближе, выдыхая в ухо:

— Лили, еще раз дернешься, напомню, что я уже совершеннолетний. И ты, к слову. Тоже.

Замирает, сжимая в пальцах мою рубашку на груди. Чуть отклоняюсь, глаза большие-пребольшие и губы чуть приоткрыты. Дышит тяжело, сердце колотится, да только где-то там в глубине зрачков вовсе не страх плещется. Склоняюсь ниже, дыша почти в унисон с ней, касаясь большим пальцем нижней губы, едва тронутой помадой.

— На 19-м съезде в октябре 1952 г. партия переименована в КПСС, высший орган — в Президиум, — пищит Лиля, чуть-чуть откланяюсь немного. Касаюсь губами ее губ, способный произнести сейчас только одно слово, потому что сразу вспоминаю их вкус. Еще со школы, будто сладкое десертное вино из самого лучшего сорта винограда.

— Ага, — бормочу в почти поцелуе, обхватывая ладонями ее лицо. Где-то там на задворках гремит музыка, веселится народ, распивая алкогольные напитки. Ей не нужны никакие сонные капли, она сама действует не хуже любого снотворного, усыпляя мою бдительность. Всего лишь несколько легких касаний, а сознание прощается с хозяином, обещая вернуться после дождичка в четверг.

— Похищение, — стонет мне в рот Магазинчикова, тяня на себя за рубашку и одновременно, пытаясь второй рукой привлечь внимание, хлопая по плечу.

Точно, там же какая-то культурная программа.

— Да, похищение, — выдыхаю, не желая отрываться от ее губ.

— Надо будет связать тебя, — голос будто издали, между поцелуями не хватает воздуха, потому она делает пару глубоких вдохов каждый раз, пока я забираю ее дыхание.

— Свяжи, неси, забирай, согласен, да, — бормочу, не особо соображая, о чем она. Похищаться? Ладно, давай. Хоть в мешок заверни и на край света неси. Как там в старой песенке: забирай меня скорей, увози за сто морей. Гордость проглочу, побуду первым похищенным в мире грузинским женихом.

— …и рот заклеить.

Нет, вот этого не надо. Как я целоватся буду? А говорить? Мне нельзя не говорить, меня же за тридцать минут молчанки распирает потом, наговорится не могу. Пробовал, после, всех домашних болтовней замучал.

— У тебя, — страстно дышит эта рыжая чертовка, отрываясь от моих губ. — Изолента есть?

И смотрит так проникновенно, отчего в беспорядке мыслей пытаюсь понять: шутит или серьезно?

— Изолента? — непонимающе вскидываю брови, а Лиля вновь морщится, тряхнув недовольно волосы. Смотрит задумчиво, губу кусает, а я вновь к ним тянуть, но в этот раз ее палец ложится мне на губы в предупреждающем жесте.

— У нас же похищение. Какое похищение без изоленты? Или хотя бы скотч. Давай, дорогой, не могу я все одна делать.

Где-то на затылке мелькнула быстро погасшая разумная мысль, что меня дурят. Точнее, насчет абсурдности всей ситуации. Однако, если бы я прислушивался к своему затылку, вряд ли мой организм мне бы сказал «спасибо». Но вот этого ее «дорогой» уши в трубочку завернулись, мгновенно подорвался с пиджаком в одной руке, хватая Лилю за тонкое запястье другой, потянув на себя.

— Пошли, будет тебе изолента, скотч и самое лучшее в мире похищение, — едва могу говорить. Самого аж распирает, потому спешу на выход из кабинки, дав знак своим людям быть свободными. Одному из охранников, судя по виду, это не нравится. Но он молча кивает. Лиля на каблуках, а пол здесь скользкий, оттого приходится сбавить шаг. Зато успеваю набрать отца, надеясь, что он меня услышит в этом грохоте, пока мы пересекаем этаж, спеша к лестнице вниз на второй, где сам клуб.