Фехтовальные сюжеты

Естественно, за Ракитой не было надлежащего присмотра. А сам он совершенно не знал меры в своем желании драться. В результате — перетренировался и некоторое время себя очень плохо чувствовал и слабо выступал. Он очень тяжело переживал свое состояние и с тех пор очень боялся повторения чего-нибудь подобного.

А ведь чтобы поднять уровень мастерства, необходимо быть готовым к длительной, изнурительной работе. А значит, мне следовало убедить его в том, что его нагрузки взвешиваются мною с аптекарской точностью. Он должен был быть спокоен за себя.

Со всеми своими учениками я вел себя приблизительно по такой же схеме. Тщательно продумывал каждое свое слово, возможное его воздействие и диапазон его истолкований. Оценки и «предсказания» давал только после долгого анализа всей ситуации. Держался даже с самыми молодыми просто и по-товарищески, только был для них старшим. Поэтому часто удавалось сделать так, что и «предсказания» носили коллективный характер: мы строили прогнозы вместе с учениками. А уж если случалось допустить ошибку, спешил найти ее первым и немедленно сказать об этом. Считаю, что это нисколько не вредило моему авторитету, а, может быть, наоборот, и укрепляло его — нет таких, кто бы не ошибался, важно не бояться отдать себе в этом отчет.

С Ракитой у нас всегда были близкие отношения, мы по-настоящему были друзьями. Называли друг друга по имени, ходили вместе в кино, часто селились в одной комнате — в общем, нам было не скучно друг с другом и помимо фехтовального зала. Незаметно, но очень быстро получилось так, что ни одно его личное дело не решалось без моего совета и участия. Он жил без отца и без матери. Мать его рано умерла, у отца возникла новая семья, и Марк жил со старшей сестрой. В юношеском возрасте он был лишен мужского присмотра и влияния. А его сестра, очень хорошо это понимая, все время просила за ним присмотреть, потому что характер у Марка — не ангельский: озорной, смелый, упорный. Можно было ожидать от него чего угодно. Стать тренером в этой ситуации было мало. Надо было становиться для него сразу же и отцом, и братом, и товарищем.

А потом на него посыпались спортивные успехи, жизнь приобрела настоящую цель, мечта понемногу воплощалась в реальность, и это нас еще больше сблизило. Настолько, что он даже начал мне подражать, вплоть до мелочей. Ну, например, у меня при себе всегда были фотографии жены и сына. И он тоже завел такую привычку — носил фотографии жены и… тренера. Узнать об этом довелось совершенно случайно. Однажды на сборе я подошел к группе тренеров сборной команды, с ними стоял и Марк. У него спросили какую-то квитанцию, он раскрыл портмоне, и все увидели эти фотографии. Нет слов, мне было очень приятно! Да, не избалованы тренеры таким отношением к себе со стороны учеников.

Не раз повторял Раките: «Твое творчество — на дорожке, вышел — и изобретай себе на здоровье. Хоть ногами вверх, но — в пределах задачи». Следуя этой установке, Марк, большой любитель пошутить и побалагурить, разыгрывал из нее целые представления.

Соберут иногда команду, чтобы активизировать ребят, предложат им высказать свое мнение о системе тренировки, о плане занятий или хотя бы о распорядке дня на сборе. Обращаются, например, к Раките:

— Марк, ты капитан, скажи-ка, какие у тебя соображения?

— А какие у меня могут быть соображения? — делает он удивленное лицо. — Давид Абрамович уже все продумал, а мы выполним, как сказано.

— Да брось ты, — пытаются руководители вывести его из роли, — мы и без тебя знаем, что ваши педагоги — народ опытный и что они тренируют со знанием дела, но ведь и вы бойцы со стажем. Ты-то сам что думаешь?

— А мне и придумывать уже не надо, — упрямо гнет свое Ракита, — все расписано «от» и «до». А мы все сделаем как надо.

Даже на тренировках, стоило ему увидеть, что стоит группа тренеров, он тут же подходил и с серьезным лицом спрашивал:

— Давид Абрамович, какое на сегодня будет задание?

Я отвечал: то-то и то-то надо будет сделать.

— Есть, — чуть ли не козырял он, — будет сделано! — И уходил.

Не всем это нравилось.

— А то ты и без тренера не знаешь, что тебе нужно делать! — кричали ему вслед.

— He-а, — оборачивался Марк. Он не мог не оставить за собой последнее слово. — Давид Абрамович лучше знает!

Марк никогда не гнался за расположением к себе в благодарность за бессловесность, не пытался приспосабливаться. Откровенный, прямой, он, может быть, только уж слишком любил пошутить и поозорничать. Жаль, что эту его игру порой неверно истолковывали. А ведь поведение Марка могло бы послужить неплохим примером многим спортсменам, которые, добившись некоторых успехов, тут же начинают самовластно править своими учителями. О каком же содружестве, о какой плодотворной совместной работе может идти речь, если иной тренер никак не отделается от страха: вдруг он не сумеет угодить своенравному ученику и тот уйдет туда, где ему покажется лучше!

Кошки и мышки

Мне не нравилось выступать перед учениками в роли метра. По возрасту фехтовальная сборная чаще всего слоеный пирог. В самом деле, с Умяром Мавлихановым мы дружили и выступали раньше в одной команде. Потом я сошел, а в команду пришел Марк Ракита, и они тоже стали друзьями. Со Львом Кузнецовым и Марком Мидлером я пятнадцать лет вместе тренировался и соревновался, а затем стал их тренером. Часто в разговоре спортсмены забывали, что рядом с ними стоит не «Дод», а «тренер», и в результате я знал то, о чем обычно тренеру не докладывают. Ну, например, выспался ли мой ученик, как он себя чувствует, какое у него настроение и почему оно такое, а не иное. Если он уезжал без меня, то тренировался ли, сколько и как.

И хотя такая информация невольно помогала мне, пользоваться ею не всегда было удобно. Иногда, чтобы поднять дисциплину или вызвать у беззаботно настроенного ученика некоторую тревогу, приходилось прибегать к небольшим уловкам. Например, к помощи… врача.

Врачом ЦСКА в 60-е годы начала работать Вера Власьевна Гайдай-Черткова. Она в свое время была мастером спорта по легкой атлетике, и мы были знакомы еще с тех пор. По моей просьбе она как-то вызвала Марка к себе на осмотр, предложила выполнить обычные пробы. Прослушала его, давление измерила…

Все шло как обычно. Вера Власьевна рисует свои зигзаги… И вдруг лицо ее хмурится:

— Знаешь, побегай-ка еще разок!

Спортсмен пожимает плечами, но повторяет пробу.

— А теперь иди сюда, я тебя еще послушаю.

Долго, старательно выслушивает.

— Как у тебя со сном? Все в порядке?

— Вроде не жалуюсь… А что такое?

— Нет, ничего, так, что-то померещилось… А аппетит? Питаешься нормально?

— Все у меня хорошо! Да что вы там увидели, Вера Власьевна? Все же как обычно.

Спортсмены — народ мнительный, Марк уже чуть не кричит.

— Понимаешь, вот этот уголок — взгляни сам — что-то он мне не нравится. И эта кривая при восстановлении не хорошо себя ведет… Но может быть, мне это показалось? Да, конечно, я уверена, что это пустяк. Нагрузки не снижай, тренируйся нормально… Но через пару-тройку дней я на всякий случай тебя еще посмотрю.

Мой ученик идет на урок в некотором смятении. Достаточно одного взгляда, чтобы определить это. Начинаю занятия, не подавая виду, что знаю, о чем шла речь в кабинете… Но делаю так, что получается у него не очень хорошо. Мы давно сработались, и он быстренько улавливает, что серии приемов идут хуже, чем обычно. В первый же короткий перерыв спрашиваю:

— Ну что сказали тебе у врача?

— Да ничего особенного…

— Что-то неважно урок сегодня берешь… и вообще какой-то вялый. Ну ладно, может, это и не ты виноват — сам плохо «подаю» оружие.

Урок заканчивается, больше к этому разговору мы не возвращаемся, и я его отпускаю.

Казалось бы, видимых последствий нет, но на душе у него не спокойно. И скоро мне становится известно, что те послабления в режиме, которые он себе позволял, им самим же исключены. И спит, и ест нормально, и выполняет мои требования безупречно.