Страница 9 из 16
В том же 1907 году, когда Маршалл рассказывал коллегам о переходе экономической науки от laissez-faire к поддержке усиления роли государства, подобным же образом высказался и ведущий американский экономист-теоретик начала XX века. В статье под заголовком «В чем причина отказа от доктрины laissez-faire?» профессор Йельского университета Ирвинг Фишер с удовлетворением отмечал, что в предыдущие несколько десятилетий «на смену крайним доктринам экономистов классической школы в духе laissez-faire пришли современные доктрины государственного регулирования и общественного контроля».
Эти изменения Фишер приписывал постепенному осознанию двух изъянов доктрины laissez-faire. Во-первых, предвосхищая замечание Кейнса о том, что индивиды по отдельности зачастую «слишком невежественны или слишком слабы», чтобы действовать себе во благо, он настаивал, что общественная польза от руководства со стороны специалистов должна ставиться выше принципа, согласно которому людям следует предоставить право принимать самостоятельные решения: «Нельзя позволять, чтобы догмы laissez-faire мешали нам предотвращать последствия самоубийственного невежества». В частности, он считал, что общество должно ограничивать продажу и употребление алкоголя[46]. Многие экономисты-прогрессисты выступали за запрет алкоголя и наркотиков и даже за евгенику (в виде ограничений на иммиграцию для представителей «низших рас» и за их стерилизацию во избежание «расового самоубийства») в качестве научного метода совершенствования общества[47].
«Вторая ошибка laissez-faire» заключалась в том, о чем писали и Маршалл, а затем Пигу, – в неспособности справиться с внешними эффектами: «Догматичные сторонники доктрины laissez-faire упускают из виду [те действия], ущерб от которых для общества перевешивает пользу для индивида». В качестве примеров таких действий Фишер приводил случаи, когда люди плюют на тротуар (что может привести к распространению инфекций), беспощадную конкуренцию в железнодорожной отрасли, бессмысленные ресурсные издержки, связанные с золотым стандартом, и «социальную гонку» – ненужные траты на то, чтобы «быть не хуже соседей». Впрочем, конкретных предложений по поводу предотвращения «социальной гонки» действиями государства он не выдвигал. По его мнению, эти примеры иллюстрируют «самоубийственные эффекты слепого следования эгоистическим интересам индивидов» без учета внешних эффектов.
Фишер «изумлялся» тому, как далеко некоторые мыслители прошлого заходили в поддержке принципов свободного рынка, приводя в пример «высказывания Герберта Спенсера в поддержку частной чеканки монеты» и аргументы одного из первых анархо-капиталистов Густава де Молинари о том, что конкурирующие частные полицейские службы обеспечат гражданам лучшую защиту, чем государственная полиция[48]. Подобно Маршаллу, Фишер рассматривал продуманное расширение роли государства в экономике в качестве благоразумного способа избежать крайностей: «Сегодня нам, несомненно, грозит опасность чрезмерного социалистического экспериментирования, но мы ничего не приобретем и многое потеряем, если будем игнорировать или потворствовать его противоположности – порокам индивидуализма»[49]. Позднее Фишер выступал за прогрессивный подоходный налог на том основании, что, как показала экономическая наука, для человека, получающего больший доход, один доллар дополнительного дохода значит меньше, чем для человека, чей доход меньше[50].
Мировая экономика до 1914 года
Молодость Кейнса и детство Хайека пришлись на период динамичного роста в десятилетия, предшествовавшие 1914 году, сопровождавшегося более или менее благоприятной по отношению к рынку экономической политикой. Телеграф, радио и телефон сотворили настоящее чудо, обеспечив мгновенную связь между городами мира[51]. Все более быстрые поезда и корабли вместе с появившимися тогда легковыми и грузовыми автомобилями увеличили скорости передвижения и расширили масштабы торговли. Некоторые авторы называют этот период «первой эпохой глобализации».
В своей книге «Экономические последствия Версальского мирного договора», написанной в 1920 году, когда он еще не полностью порвал с классическим либерализмом, Кейнс красноречиво описал период, прерванный началом Первой мировой войны:
Каким удивительным эпизодом экономического прогресса была та эпоха, которая пришла к концу в августе 1914 года. <…> Сидя за утренней чашкой чая, житель Лондона мог заказать по телефону разнообразнейшие продукты всего Земного шара в каком угодно количестве и через несколько часов получить их в собственной квартире; он мог испробовать счастье сразу в нескольких частях света, вложив свои капиталы в эксплуатацию их естественных богатств или какие-либо новые предприятия, и без всяких усилий или беспокойств получать свою долю прибылей и выгод. <…> По первому желанию он мог воспользоваться дешевыми и удобными средствами передвижения, чтобы отправиться в любую страну или даже часть света, для чего не нужно было ни особого паспорта, ни каких-либо формальностей; он мог… запастись нужным количеством драгоценного металла в ближайшем отделении банка и затем ехать в чужие края, не зная их языка и религии или обычаев, везя при себе свой запас денег; при этом малейшее препятствие показалось бы ему досадной неожиданностью. <…> В его глазах проекты и политические планы милитаризма и империализма, расовое и культурное соревнование, монополии, ограничения и запреты, все то, что играло роль змея-искусителя в этом социальном раю, было не более как развлечением, преподносимым ему в утренней газете; все это, по-видимому, не оказывало почти никакого влияния на обычный ход социальной и экономической жизни, которая в ближайшем же будущем должна принять законченный интернациональный характер[52].
Хайек позднее с горечью вспоминал, как все изменилось с началом войны: «Мы не осознавали, насколько хрупка наша цивилизация»[53].
Закон о федеральном резерве и Первая мировая война
Впрочем, и до 1914 года путь экономического прогресса не был абсолютно гладким. Так, биржевая паника 1907 года в США потрясла всю денежную и банковскую систему страны. Для изучения вопроса о том, как обеспечить бо́льшую финансовую стабильность, Конгресс создал Национальную денежную комиссию. Небольшая группа экономистов и банкиров выступала за реформы, предполагающие дерегулирование. Они связывали слабость банковской системы США и вызывающую острые споры «неэластичность» денежного предложения с ограничениями со стороны властей штатов на расширение банками филиальной сети и с ограничениями со стороны федеральных властей на эмиссию банкнот банками[54]. Однако большинство экономистов и банкиров, занимавшихся этим вопросом, отдавали предпочтение созданию центрального банка по образцу Банка Англии или германского Рейхсбанка[55]. Закон о Федеральном резерве, принятый в 1913 году, расширил полномочия федеральных властей в денежной и банковской сферах, что вполне соответствовало духу прогрессизма. Ниже (в главах 3, 5, 11 и 12) мы расскажем о столкновении идей в следующем поколении экономистов по поводу того, насколько создание центральных банков на практике оказалось полезным или вредным.
В 1917–1918 годах в целях мобилизации и реквизиции ресурсов для участия США в Первой мировой войне администрация президента Вудро Вильсона резко усилила роль федерального правительства в экономике. Этот эксперимент с административно-командными методами Франклин Рузвельт и его советники в годы Великой депрессии используют в качестве прецедента при разработке программ «нового курса». Сразу же после окончания войны федеральное правительство ужалось (хотя его масштаб и сфера активности не вернулись к прежнему уровню), а рыночные механизмы в основном были восстановлены[56]. Преемник Вильсона Уоррен Г. Гардинг назвал эту реставрацию «возвратом к нормальному состоянию». В Великобритании правительство Дэвида Ллойд Джорджа осуществило аналогичную «революцию военного времени», усилив контроль государства над экономикой, но после окончания войны большинство вновь созданных министерств было упразднено[57].
46
Fisher I. Why Has the Doctrine of Laissez Faire Been Abandoned? // Science. 1907. January 4. Vol. 25. № 627. P. 18, 20.
47
Томас Леонард приводит расистские и «евгенические» высказывания целого ряда экономистов-прогрессистов, в том числе Ирвинга Фишера, Джона Р. Коммонса, Саймона Паттена и Френсиса Э. Уокера, а также социалистов-фабианцев Сиднея и Беатрисы Уэбб. См.: Leonard T.C. Eugenics and Economics. P. 207–224. См. также: Idem. American Economic Reform in the Progressive Era: Its Foundational Beliefs and Their Relation to Eugenics // History of Political Economy. 2009. Spring. Vol. 41. P. 109–141. Деннис Сьюэлл добавляет в список приверженцев евгеники Джона Мейнарда Кейнса и фабианца Уильяма Бевериджа, см.: Sewell D. How Eugenics Poisoned the Welfare State // Spectator. 2009. November 25 [www.spectator.co.uk/2009/11/how-eugenics-poisoned-the-welfare-state/].
48
Fisher I. Why Has the Doctrine of Laissez Faire Been Abandoned? P. 22. Возможно, Фишер не знал, что до того, как во время Гражданской войны частная чеканка монеты была запрещена, в США существовало порядка двадцати частных монетных дворов, чеканивших золотые и серебряные монеты и пользовавшихся хорошей репутацией. Кроме того, вопреки его скептическому отношению к частным полицейским услугам, сегодня в США количество частных охранников превосходит численность полиции.
49
Ibid. P. 27.
50
Fisher I. A Statistical Method for Measuring “Marginal Utility” and Testing the Justice of a Progressive Income Tax // Economic Essays Contributed in Honor of John Bates Clark. New York: Macmillan, 1927. Другие экономисты (например, Оскар Ланге, см. главу 2) впоследствии применяли то же допущение об убывающем приращении счастья, отождествлявшемся ими с понятием «предельной полезности» в экономической теории, в качестве аргумента в поддержку перераспределения богатства ради максимального увеличения совокупной «социальной полезности». Напротив, Лайонел Роббинс доказывал, что экономическая теория ничего не говорит о сравнительной интенсивности счастья у разных индивидов. Термин «предельная полезность» в экономической теории не связан с счастьем, и нельзя суммировать или сравнивать предельную полезность, относящуюся к разным людям (Robbins L. The Nature and Significance of Economic Science. London: Macmillan, 1932).
51
Увлекательное описание последствий изобретения телеграфа см. в книге: Standage T. The Victorian Internet. New York: Berkley, 1999. Захватывающий рассказ об изобретении радиосвязи Маркони на сюжетном фоне расследования реального дела об убийстве см. в книге: Larson E. Thunderstruck. New York: Crown, 2006.
52
Keynes J.M. The Economic Consequences of the Peace. New York: Harcourt, Brace, and Howe, 1920. P. 10–12 [Кейнс Дж. Экономические последствия Версальского мирного договора // Он же. Общая теория занятости, процента и денег. С. 468–469].
53
Цит. по: The Commanding Heights Episode One: The Battle of Ideas; стенограмма доступна на сайте: [www.pbs.org/wgbh/commandingheights/shared/minitext/tr_show01.html].
54
Из всех многочисленных томов, опубликованных Комиссией, гипотеза об ослабляющем влиянии регулирования и предложения о дерегулировании как о средстве решения проблемы наиболее четко были изложены в книге: Noyes A.D. History of National-Bank Currency. Washington, DC: Government Printing Office, 1910. Об анализе, лежавшем в основе концепции дерегулирования, и о ее политической непопулярности см.: Selgin G., White L.H. Monetary Reform and the Redemption of National Bank Notes, 1863–1913 // Business History Review. 1994. Summer. Vol. 68. P. 205–243. Об американских сторонниках laissez-faire в банковской сфере в конце XIX века см.: Selgin G., White L.H. Laissez-Faire Monetary Theorists in Late Nineteenth Century America // Southern Economic Journal. 1990. January. Vol. 56. P. 774–787.
55
Обзор имевших место в нескольких странах дискуссий о сравнительных достоинствах центрального банка и свободы банковской деятельности см. в книге: Smith V. The Rationale of Central Banking. Indianapolis: Liberty Press, 1990 [Смит В. Происхождение центральных банков. М.: Институт национальной модели экономики, 1996].
56
См.: Higgs R. Crisis and Leviathan. Oxford: Oxford University Press, 1987. Ch. 7 [Хиггс Р. Кризис и Левиафан. М.: ИРИСЭН; Мысль, 2010. Гл. 7].
57
Toye R. The Labour Party and the Pla