Леся и Рус

— Богдана! — зов женщины перемежается злостью и истеричными нотками. А я нихрена не пытаюсь ей помочь, хоть эта девчонка будит внутри меня какую-то херню, которая мне не под каким соусом не сдалась. Но, похоже, наш зрительный контакт — единственное, что удерживает девчонку от паники и бегства. А я потерплю, пока нерадивая мамаша отыщет свое чадо.

Она влетает во двор спустя семь минут наших гляделок, расфуфыренная фифа на каблуках такой высоты, точно клоун на ходулях, бесцеремонно хватает девчонку за руку, бормочет мне слова извинения, и тащит ту за собой. Именно тащит, потому что малышка упирается, начинает реветь и выпускает из рук кошку. Та жалобно мяукает, но фифа отшвыривает ее носком своего брендового туфля, попутно выговаривая девчонке за ее непослушание.

Кошка кубарем летит прямо мне под ноги и затихает, пришибленная несправедливостью ее кошачьей жизни. Усмехаюсь сам себе и бредовым мыслям, что лезут в голову, но приседаю на корточки, подхватываю это тощее чудище и запускаю в дом перед собой. Она плюхается на свою тощую задницу, словно не верит в происходящее, принюхивается, припадая на передние лапы. Оглядывается на меня с вопросительным “Мяу?”

— Для одной бездомной кошки место здесь точно найдется, — дергаю плечом.

И эта хитрая тварь улыбается мне в ответ, пружинит на все четыре лапы и исчезает в темном нутре старого дома.

Тихо смеюсь и следом за Кляксой переступаю порог родительского дома.

Внутри темно и пыльно. Деревянный пол тихо вздыхает под моими шагами. Здоровается и укоряет, что так давно не был.

— Прости, Дом, — касаюсь ладонью шершавой стены. — Меня самого охренительно давно не было в этом мире.

И дом снова вздыхает в ответ, тихо и без укора. Прощает.

Улыбаюсь и слышу кошачий зов откуда-то из недр кухни. Пыль везде, и ее запах забивается в нос. Морщусь, а Клякса у моих ног громко чихает. Но когда я хочу взять ее на руки — сбегает к старенькому холодильнику, спрятанному в темном углу. Сверху посеревшая от пыли ажурная салфетка. Такая же в центре стола, придавленная хрустальной вазой для фруктов. Пожелтевшие от времени занавески закрывают окна. Некогда алые маки, сейчас выцвели и напоминают о том, как я в щелочку между ними подглядывал за Ташкой из дома напротив. У отца бинокль был военный, вот я и пользовался моментом...изучал различия мужского и женского тела. Пока однажды не увидел, как Ташка закинула веревку на карниз и…

Встряхиваю головой, отгоняя картинки дергающегося на веревке тела. Черт! Открываю кран, он рычит и плюется водой. Плевать! Умываюсь обжигающе холодной водой, провонявшейся болотом. Отплевываюсь, когда она попадает в рот. И дышу, упершись ладонями в края старой раковины.

Ташка...Рыжая девчонка, носившая гольфы в полоску и смешные хвосты. Мы называли ее Пеппи...такая же бойкая, обнимающая весь мир. Поцелованная солнцем. Улыбаюсь, вспоминая, как она смешно уплетала мамины пирожки с вишней или клубникой и хохотала до упаду, рассказывая смешные истории. А я любовался ею и не знал девчонки красивей. Да уж...подростковая влюбленность она такая. Подхожу к окну, двумя пальцами приоткрываю занавеску и вижу, как из калитки соседнего дома выбегает давешняя девчушка и несется прочь по улице. Следом за ней здоровенный мужик. Он нагоняет ее за несколько шагов, ловит за руку. Та пытается вырваться, а потом успокаивается, когда мужик приседает на корточки и что-то говорит ей, поглаживая ее запястье. И этот жест...током по оголенным нервам. Швыряя в полымя воспоминаний, куда не позволяет провалиться рыжее чудище, сиганувшее мне на плечо. Когти впиваются в кожу через одежду. Шиплю, отдирая от себя кошку за холку. Смотрю в ее бесстыжие и голодные глаза. Ссаживаю на подоконник. Черт с тобой, Клякса. Будет тебе жратва.

В багажнике бумажный пакет с едой. В нем — палка сыровяленной колбасы. Беру ее и возвращаюсь в дом. Кошачья бестия едва ли не пищит от радости, ей-богу. А когда в ее лапах оказывается колбаса — урчит от наслаждения, с жадностью вгрызаясь в палку, удерживая ту двумя лапами. Некоторое время стою, посмеиваясь над умильной картинкой. А потом…

Второй этаж. Белая дверь, расписанная витиеватыми узорами, точными отражениями написанных на спине. Кладу пальцы на длинную ручку, опускаю ее. Тихий щелчок, скрип и дверь впускает меня в мир, расписанный яркими красками гуаши и фантазии. Переступаю порог, не отпуская ручку. Она держит меня в этом черно-белом мире, где все предельно ясно. Где я точно знаю, кто плохой, а кто хороший. Где нет полутонов и правда не упакована в яркую обертку лжи.

Но мир за порогом моей спальни в отчем доме утягивает в водоворот драконов, принцесс и эльфов. И я не замечаю, как дверь с тихим шорохом закрывается за спиной, а я сажусь на шерстяной ковер, скрестив ноги, и ныряю с головой в волшебство, сотворенное на стенах юным мечтателем Русланом Огневым. Скольжу по стеблям причудливых растений, парю на шипастой спине изумрудного дракона, ныряю в бурлящий водопад и захватываю в плен нежный рот принцессы, что смотрит на меня глазами цвета весенней травы.

— Что за херня? — спрашиваю у дома, прикипев взглядом к той, что небрежными мазками написана в самом центре композиции: глазищи в поллица, смешные хвосты и рыжие веснушки на вздернутом носике. Поцелованная солнцем. Не такая как все. Чужеземка. Моя...чужая... — Что это, блядь, за херня, а?

— Мяу, — удивленно отвечает мне Клякса.

Смотрю на сытую кошку и понимаю, что нихера не понимаю. Даже мой мозг не может справиться с тем, что видит. А я ненавижу чего-то не понимать. Отвык. Поэтому достаю из кармана куртки телефон, набираю номер.

— Ты уже вернулся? — без приветствия спрашивает тот единственный, кто может мне помочь.

— И тебе здравствуй, Сварог, — усмехаюсь. Тот что-то мычит в ответ, а следом слышится какая-то возня и детский смех. Выдыхаю рвано, отчего-то затаив дыхание, прислушиваясь.

— Прости, — через несколько минут отвечает Сварог. — Шнурки завязывал сыну. Так ты уже вернулся?

— Да, буквально пару часов назад.

— Когда к нам? Юлька соскучилась жутко. Все-таки три года не виделись.

— Не знаю, Сварог. Но подарки Мартышке привез, — при мысли о племяннице тепло растекается в груди. И я снова лыблюсь, как полный придурок. — Все, как просила.

— Балуешь ты ее, Огнев. Ох, как балуешь, — журит Сварог. Но я пропускаю эти слова мимо ушей.

— Слушай, — Клякса запрыгивает мне на колени, ластится и я поглаживаю ее за ухом. А она только и рада. Тарахтит как трактор. — Ты говорил, знаешь первоклассного сыщика. Дашь номерок?

— Без проблем, — а спустя вдох-выдох. — У тебя все в порядке?

— Жить буду. Хочу разыскать кое-кого.

— Рус? — напрягается Сварог. Всегда чуял вранье, как хищник добычу. Но сейчас я не вру, а просто не договариваю. Не за чем другу знать всю правду, которая сейчас скорее сойдет за бред психа, коим я, по сути, и являюсь. Даже справка есть.

— Я же сказал: просто найти старого друга. Поможешь?

Помог. Скидывает номер эсэмской. Глеб Рощин. И я тут же набираю его. После коротких формальностей излагаю суть заказа.

— Мне нужно выяснить личности моих соседей.

Называю адрес.

— И все? — удивляется Рощин.

— Нет. Я хочу знать о них все: когда родились, в какой садик ходили, кем являются друг другу. И самое главное, мне нужно знать, откуда у них ребенок. Девочка, лет двенадцать. Аутистка.

— Я так понимаю, последний пункт — самый важный, — он не спрашивает, просто констатирует факт и больше никаких вопросов.

— Как будут результаты — я позвоню.

Рощин перезванивает через неделю. За это время я успеваю вычистить от пыли дом, а Клякса оселиться на новом диване; познакомиться с Богданой, которая каждое утро приносит мне Кляксу, шляющуюся где-то по ночам, и отправить посылку из прошлого. Когда звонит Глеб, я как раз собираюсь на важную встречу.

Он не отчитывается по всем пунктам, а говорит то, что мне важнее всего. Действительно, профи. И отменный психолог.