Леся и Рус

Слова на обороте дают ответы на мои невысказанные вопросы, только совершенно не те, которые я бы хотела услышать. Впрочем, на обороте всего лишь адрес и « Не забудь запереть за собой дверь, Ксана».

Облегчение подкашивает колени. Я просто забыла закрыть дверь вчера вечером. Но ведь это не отменяет тот факт, что он приходил. Он был в моей квартире, на моей кухне и в спальне наверняка был. И...

Румянец заливает щеки, а злость сбивает с ритма только успокоившееся сердце. Сколько он пробыл здесь? Как долго наблюдал за мной, спящей? И почему я ничего не почувствовала? Не услышала?

Страх скручивает в тугой узел живот. Я откладываю фотокарточку и возвращаюсь в спальню, лихорадочно отыскиваю номер мужа в телефоне.

Корзин отвечает после третьего гудка.

— Нам нужно поменять замки, — бросаю вместо приветствия, вымеряя шагами спальню.  И сердце грохочет внутри, норовя сломать ребра. Так сильно и неожиданно больно, что срывается и дыхание.

— Леся, что случилось? — настораживается муж. — Ты в порядке? Я сейчас приеду, слышишь?

— Нет, — резко отвечаю и тут же ругаю себя за панику. Что я, в самом деле, как маленькая? Качаю головой и прикрываю глаза, пытаясь унять разламывающее грудную клетку сердце. Ну что опять? Чего ты бунтуешь на этот раз?

— Леся? Леся?!

— Не нужно приезжать,  — уже спокойнее. Вспомнила, что у него сегодня днем сложная операция и ему нужно отдохнуть, потому что ночью пришлось дежурить внепланово – коллега заболел. Корзин говорил вчера как раз перед судебным заседанием, а я забыла. Все вылетело из головы, когда привет из прошлого увидела. — Все в порядке. Я просто снова забыла запереть дверь.

— Леся, елки-палки, — возмущается Корзин. — Ты же взрослая женщина. Адвокат. И такая рассеянная. Может, тебе врачу показаться? Давай, я…

— О нет, — отмахиваюсь от очередной порции заботы. — Никаких врачей, Корзин, иначе мы с тобой поссоримся.

Муж вздыхает. Только от его вздоха биться головой о стену хочется. Ну как же – такая упрямая у него жена и бестолковая, к тому же. В такие моменты я радуюсь, что Корзин  не общается с моим братом – спелись бы однозначно в отношении моей опеки.

— Ладно, как скажешь. Но мне не нравится твоя забывчивость, Леся, — строго, как с маленьким дитем.

Знал бы он, как мне самой это не нравится.

— А насчет замков я позвоню. Ты сегодня никуда не собираешься?

Задумываюсь. Вечером точно знала – сегодня отсыпной. После долгого и непростого процесса могу себе позволить. А сейчас…

— Нужно съездить  в одно место. Ненадолго.

— Новое дело? — слышу, как он хмурится.

Не нравится ему моя профессия. Ничего, не он первый. Переживет.

— Скорее, старое, — нисколько не лукавлю. Этот мужчина действительно мое старое, но никак не закрытое дело. — Как освобожусь, наберу.

— Пообещай мне, что будешь осторожна.

К чему это? Ничего мне не угрожает, но почему тогда Корзин так нервничает – по голосу слышу. Никогда так не переживал, хотя я, бывало, влипала в те еще передряги. Так почему эта необходимость повисает сейчас, когда я в полной безопасности?

— Все будет хорошо, Корзин, — хмыкаю насмешливо. — Оперируй спокойно.

— Люблю тебя, — вместо прощания.

И я тебя, добавляю мысленно, когда связь уже разорвана.

И странное ощущение неизбежности поселяется в солнечном сплетении, когда я, прихватив бутылку вина, коробку с письмами прошлого и маленький ключик, обнаруженный в последнем конверте, запираю за собой дверь квартиры и сбегаю по ступеням с решимостью раз и навсегда расставить все точки над «і» и просто жить дальше.

Глава вторая: Рус.

Дом… тихо-тихо в нем…

Я открою дверь… никого не жду…

Макс Фадеев «Танцы на стеклах».

Старый дом неприветлив и темен. Виноградная лоза затянула своими плетьми  кирпичные стены. И мои собственные лозы туже стягивают внутренности, душат. Делаю жадный вдох. И еще долго стою, не решаясь толкнуть калитку. Просто смотрю. Серая крыша поросла мхом. Сад зарос сорняками — не продерешься, на старых яблонях посохли ветки. И я мысленно прощу прощения, что стал дерьмовым хозяином. А перед глазами отец в рабочих рукавицах с секатором обрезает молодые деревья, показывает, как правильно это делать. А на крыльце уже стоит мать с тазиком пирожков. Красивая до невозможности. Выдыхаю, укрощая память,  и толкаю калитку.

Та открывается неожиданно легко: ни натужного скрипа, ни заевших замков. И эта тишина коробит. Эта правильность бьет под ребра. И чей-то взгляд буравит спину. Усмехаюсь собственной паранойе: вокруг ни души, и дом напротив пустует уже несколько месяцев. Стряхиваю с плеч назойливое ощущение и ступаю на побитую временем и мхом плитку. Звук шагов разносится гулким эхом по спящему поселку, вспугивает сонную кошку на крыльце. Та с шипением выгибается дугой, будто нечисть увидала. Приникает к земле, готовясь к нападению. Короткий смешок срывается с губ.

— Брысь, — бросаю едва слышно, смотря в зеленые глаза твари.

Кошка, утыканная рыжими кляксами, взвизгивает и срывается в заросли виноградника, поджав хвост. А я поднимаюсь по облупившимся ступеням и замираю перед выцветшей дверью. И внутри все застывает, даже чертово сердце перестает лихорадочно биться. Ладонью касаюсь теплого дерева. И все. Не остается ничего, кроме моей ладони на темном дереве. Упираюсь в нее лбом и чувствую, как противная дрожь ползет по спине, костлявыми пальцами щелкает по позвонкам, словно ищет тот, что послабее. Но хера с два она что-то найдет, потому что там давно стальной штырь и никакой твари, вроде страха, он больше не по зубам. Стряхиваю с себя цепкие ручонки этой твари, выпрямляюсь. Из кармана достаю ключ, вставляю в замочную скважину, проворачиваю, распахиваю дверь и слышу за спиной протяжное:

— Мяяяяу!

Выдыхаю. Вот же кошка неугомонная. Резко разворачиваюсь и тону в больших глазах цвета первой травы. Невольно делаю шаг назад, больно врезаюсь в дверной откос, матерюсь вполголоса. На короткий миг прикрываю глаза, встряхиваю головой, отгоняя лезущую на волю память. Нет, сука, тебе сегодня нет места для раздолья.

Открываю глаза и вижу перед собой маленькую девчушку. Медные волосы заплетены в две тугие косы почти до самой попы, на курносом носике рассыпаны рыжие веснушки, на пухлых, еще детских щеках размазаны слезы, а в больших зеленых глазюках отражается солнце. Хрен его знает, как такое возможно, потому что солнце закатилось за крышу дома напротив, но я его вижу в ее глазищах в поллица. А она просто стоит на месте в каком-то невзрачном потрепанном платьице с чужого плеча, потому что слишком короткое и в плечах узкое, и смотрит на меня. Да так, что я невольно пячусь назад. Еще немного и кишки вывернет наизнанку или прошлое, которое локтями распихивает все мои барьеры и с ноги крошит возведенные стены.

— Мяяяу! — и я даже благодарен этой рыжей твари, потому что еще немного такого контакта и можно будет смело возвращаться обратно в психушку.

Кошку держит в руках девочка, без остановки гладя ее. И я зависаю на этом движении, потому что оно слишком...механическое. Как заученный алгоритм. Кто-то выключателями щелкает, а эта кошку гладит в определенной последовательности: между ушек, по спине до самого кончика хвоста, переднюю лапу, заднюю, холку, снова ушки и по новой. Сначала двумя пальцами, словно намечает путь, а затем всей ладошкой. И ни разу за несколько минут не сбилась, не остановилась, не изменила порядок и не оторвала глаз от меня.

— Богдана! — женский звонкий голос рвет барабанные перепонки и я невольно морщусь от вибрации ее высоких нот.

А девчонка никак не реагирует, но как только я отвожу взгляд, начинает паниковать: сбивается с привычного ритма, кусает губы, озирается по сторонам, но в упор не замечает меня. Щелкаю двумя пальцами, и девчонка поворачивается на звук. И снова глаза в глаза.

Аутистка. Ну здравствуй, дурдом, давно не виделись. Вернулся домой, называется.