Голоса прошлого

    Кит ловко нанизывал на шампура белое рыбье мясо. Я смотрела, как он двигается, и в памяти плавало смутное, но очень нехорошее узнавание. Лицом мальчишка весь на отца, здесь сомнений не было. Но в языке его тела сквозило нечто другое, принадлежащее кому– то другому. Кому?

    Ляська взяла гитару. Играла она неплохо, но пела на радуарском русском, я этого языка не знала. Красивая мелодия, грустная, но совершенно непонятная...

    Кит почувствовал моё внимание. Вскинул голову характерным движением... Я вспомнила! Образ пришёл из такого глубокого прошлого, я удивилась, что вообще хоть что– то помню оттуда. А потом поняла, что ничего другого из тех времён помнить не могла в принципе. Только это. Синее озеро под корнями гигантского дерева, ярко– розовые цветы на гладкой водной поверхности. Враг у тонких, резных перил, обернувшийся на звук моих шагов...

    'А ведь ты – прямой потомок Шаттирема ак– лидана', – сказала я смотревшему на меня мальчику. – 'Забавно. Я думала, у него была всего одна дочь. А оказывается, есть ещё и вторая...'

    У него дёрнулись руки, глаза стали бешеными:

    'Ненавижу...'

    – Энн, – вклинилась Ляська, – научите меня вот так разговаривать!

    – Тебе лучше суггестофильм заказать, – посоветовала я. – Курс на семнадцать дней... В языке жестов около трёх тысяч устоявшихся фраз и до пятисот оттеночных элементов. У этих друзей, – кивнула я на Кита, – на жестовую речь генетическая память первого порядка, им проще. А ты без гипноза не разберёшься.

    – Хорошо, так и сделаю, – пообещала Ляська. – А вы всё равно покажите, хоть немного! Самое простое!

    Над рдеющими углями вился терпко пахнущий дымок. Рыба истекала соком, разнося по ветру дразнящий аромат. В холодной воде озера, спущенные на прочной верёвке, дожидались кувшины с квасом и слабым вином. Славный выйдет ужин...

    – Смотри, – начала я объяснять. – Вот – приветствие... и будь внимательна, небрежная поспешность вполне способна превратить его в оскорбление...

    – Ух, – выдохнула Ляська, когда я поправила ей пальцы как должно. – Ух!

    Кит закатился беззвучным смехом. Неуклюжесть подруги, не знавшей специальных, нарочно для жестовой речи созданных упражнений для рук, и впрямь выглядела смешно. Но Ляська училась быстро. Очень быстро. Довольно скоро она сумела сложить простую фразу, и понять ответ Кита.

    – Тренируйся, будет получаться лучше, – сказала я. – Ты молодец...

    У меня не было времени на семнадцатидневный курс. Капитан Великова открыла мне канал через инфосферу, науку я восприняла за несколько спрессованных информационным потоком минут. Но обеспечить должной гибкостью пальцы полученное взаймы знание не помогло. Изначально задача ставилась на понимание, а возможность научиться вести разговор на равных оставлялась на моё усмотрение. Что ж, многолетние свирепые тренировки себя оправдали: знание жестовой речи спасло мне жизнь в конечном итоге. Хотя, принимая решение не останавливаться на полпути, я не могла предвидеть последствий. Просто интуитивно почувствовала: надо. Нравится или не нравится, надо. И всё.

    Я объясняла Ляське тонкости великосветского разговора. И упустила ухмылочку Кита. Он давно уже нехорошо ухмылялся, но я умудрилась упустить. Увлеклась обучающим моментом. Прохлопала ушами, как сказала бы Ванесса.

    – А вот этот жест ты, Ляся, никому и никогда не показывай, – сказала я медленно, с трудом усмиряя внезапно выхлестнувшее бешенство.

    Мальчишка снова ухмыльнулся. Гадёныш. Я выбросила руку, ухватила его за ухо и сжала пальцы:

    – Болван. Кого и чему ты учишь? Подумай о матери, неполноценный. Каково ей пришлось, чтобы сохранить жизнь тебе, идиоту! И ради чего? Чтобы ты, недоумок, здесь выделывался как говно на лопате?

    – Энн, отпустите его!– испуганно вскрикнула Ляська.

    Я выпустила ухо. Кит сразу прижал его обеими ладонями. Смотрел на меня бешено, ну– ну.

    – Ты, кажется, считаешь себя мужчиной, способным поднять семейный Долг, – добила я. – Вот и будь мужчиной, а не избалованным дерьмецом!

    Он вскочил. Пнул мангал, рыба опрокинулась в костёр, угли гневно зашипели, выбрасывая в вечерний воздух чад от горящей органики.

    – Кит!– крикнула Ляська. – Ты чего? Ты куда?!

    – Сиди, – коротко приказала я, и девочка не посмела ослушаться.

    Я стала невозмутимо спасать рыбу. Брала шампур за шампуром, втыкала острым концом в песок. Металлические рукоятки жглись, пришлось обернуть руки слоем психокинетической защиты. Защита всегда удавалась мне лучше всего. Ну, что сделаешь, моя паранорма изначально затачивалась не под войну.

   Ляська встала.

    – Пойду... извините, Энн.

    – Сиди!– велела я снова.

    Она села. Сказала чуть не плача:

    – Ну что вы, в самом деле! А если он на камнях споткнётся?! А если лодку возьмёт и...

    – Пусть спотыкается. Пусть берёт лодку. Вы ведь уже ходили в ночь под парусами, что он, по– твоему, не справится?

    – В одиночку?!– изумилась Ляська. – Энн, вы что? Вы с ума сошли!

    Служба Спасения Океании не вмешивается в опасные выходки любителей экстрима без серьёзного повода. Особенно если эти выходки не угрожают посторонним людям. С собой человек имеет право творить всё, что ему вздумается... до определённого предела. Если Кит возьмёт лодку, флаг, как говорится, ему в руки. Проследят, но вмешаются только тогда, когда мальчишка начнёт тонуть или ошибётся с курсом и проскочит мимо обитаемых островов в открытый океан.

    – Ты ему кто? – поинтересовалась я. – Мать, сестра, любовница?

    – Ну, знаете ли!– возмутилась девочка, вскакивая. – Какое вам...

    – Знаешь, что именно он тебе показал? – негромко спросила я, и тут же сама ответила:– Этот жест означает пожелание совокупиться с грязным, больным расстройством кишечника животным, поедателем падали. Тяжкое оскорбление, из тех, за которые отрубают руки по локоть. А теперь представь себе, что ты, по незнанию, показываешь это его матери. Или ещё кому– нибудь где– нибудь... Так как теперь?

    Ляська с изменившимся лицом села обратно.

    – Я... я... я... – и вдруг расплакалась.

    Уткнулась лицом в колени и расплакалась.

    Я положила руку ей на плечо. Молчала. Что тут скажешь... На неё сейчас упало небо, что уж тут не понять. Граждане Радуарского Альянса помешаны на этикете и церемониях; Ляська слишком живо представила себе последствия выходки приятеля.

    – Он в последнее время сам не свой сделался, – хлюпая носом, выговорила девочка. – Не узнать просто. Злой стал, дёрганый... и вот сегодня ещё... За что он со мной так, почему? Что я ему сделала?!

    Я тихо вздохнула. Когда– то, давно, я говорила о том же самом с другой девушкой. Салешнармай, голос прошлого, властно перекрывающий настоящее. В Федерации сказали бы – 'де жа вю'...

    – Ничего ты не сделала, Ляська, – сказала я. – Просто ты уже не ребёнок, а половозрелая девушка, биологически готовая к материнству. И ты видишь в своём приятеле мужчину и поневоле ждёшь от него мужских поступков... На которые он пока не способен, потому что попросту ещё не дорос. Ни физически, ни психологически.

    – Но Кит же старше меня на целый год!– возмутилась Ляська.

    – На год, на два, на десять лет, – неважно. Он – нумрой. Уже не мальчик, но ещё не юноша. Он видит в тебе не свою девушку, понимаешь? А просто старшего друга. И ты должна вести себя с ним не как влюблённая дурочка, а именно как старший в паре. То есть, держать младшего железной рукой. Нумрой должен знать своё место. Ты же его распустила совершенно. Никакой дисциплины.

    – Но...

    Я развела руками:

    – Пока к нему не придёт второй каскад наследственной памяти, он – нумрой и твой младший. Второй каскад запустит механизм взросления, даст толчок к гормональной перестройке организма. Только после завершения этого процесса ты сможешь попытаться выстроить отношения на равных. А до тех пор, раз уж ты допустила, чтобы нумрой к тебе привязался, ты за него в ответе. Как старший за младшего. Странно, что ты таких элементарных вещей не знаешь. Ты же сама – Шихралиа!