Гонимые и неизгнанные

И.И. Пущин писал 13 февраля 1856 года Н.Д. Фонвизиной:

"Письмо из Тобольска. Вскрываю и бросаюсь на шею Казимирскому. Он просто чуть не упал. "Что такое?" - "Бобрищев-Пушкин освобожден!!! Понимаешь ли ты, как я обниму нашего Гомеопата в доме Бронникова?.."

Однако к радости примешивалось и негодование. В.И. Штейнгейль писал О.В. Андронниковой 2 февраля 1856 года: "Вообразите, что и о Павле Серге-евиче, об этом святом человеке, уважаемом целым городом, сказано: "отправить в Тульскую губер-нию "под строжайший надзор"!"

И вся постаревшая и поредевшая декабристская семья дружно молилась, чтобы благополучно совершилось непростое путешествие в тысячи верст с больным, у которого тихие, умиротворенные периоды без всякой видимой причины сменялись как ураган налетающими приступами буйства. Очевидцы утверждали, что в такие минуты Николай Сергеевич не однажды ломал чубук трубки о голову или спину младшего брата, которого любил бесконечно, нежно и слушался, как никого. Но была ещё одна причина, отчего прорвалось однажды у Павла Сергеевича в письме к Н.Д. Фонвизиной опасение: "По воображению я не могу себе представить, как я совершу путешествие с моим здоровьем и с обузою, на мне лежащею. Но если Бог устроить позволит, то устроит и исполнение. Я и останавливаюсь на этой мысли".

Это было в 1854 году, в период неустанных хлопот сестры Марьи Сергеевны. Ситуация не изменилась и в 1856 году.

Дело в том, что много лет больным Николаем Сергеевичем владела idee fixe - вернуться в Красноярск. Ни одно из обнаруженных писем Павла Сергеевича не объясняет, отчего родилась эта "дикая", как он писал, идея. Наиболее вероятной кажется такая версия. Увозимый из Красноярского дома умалишенных Павлом Сергеевичем, Николай мог посчитать, что брат сделал это незаконно, втайне от властей, и потому постоянно твердил "о доставлении куда следует". Но могла это быть и простая привязанность к городу, где впервые - после среднеколымского и туруханского безлюдья, монастырского заточения и одиночества - свободно в тихие свои периоды он ходил по улицам, знал каких-то людей и вступал с ними в разговоры. И рядом любимый брат. Кроме того, в Красноярске он был почти на два десятилетия моложе, болезнь настолько же менее длительной, и впечатления тех лет оставили глубокий и добрый след. Но какой бы ни была исходная точка идеи, Павел Сергеевич ясно понимал невозможность сказать брату правду: больной мозг Николая не воспринял бы, не понял этой правды.

Любовь и сострадание подсказали Павлу Сергеевичу выход: убедить, что они возвращаются в Красноярск.

Так и видишь - катит по длинным заснеженным сибирским трактам вместительная повозка с зашторенными плотно оконцами. На очередной станции из неё поспешно, насколько позволяет высокий рост и полнота, выпрыгивает пожилой человек в длинной шубе и направляется к стоящим на крыльце станционному смотрителю и жандарму:

- Господа, я везу душевно больного брата. Вот наша подорожная. Прошу вас, господа, говорить, что станция эта называется Канск, а не Казань и что мы на пути в Красноярск.

Подходят сопровождающие братьев казаки и просят о том же. И так на каждой станции - до подмосковных Бронниц, Марьина - имения Фонвизиных, затем тульского - Высокого - имения Нарышкиных и даже Коростина - имения сестрицы их Марьи Сергеевны, где отныне они будут жить.

Подробности этого "путешествия наоборот" сохранились в письмах Павла Сергеевича к П.Н. Свистунову и к И.И. Пущину. Надо заметить, что за все время пребывания в Сибири город Ялуторовск был первым, где Павел Сергеевич оказался не поселенцем, а как бы свободным путешественником. И впервые за десятилетия сибирского изгнания принимала его у себя дружная ялуторовская декабристская колония, дорогие сердцу его Е.П. Оболенский, И.И. Пущин, И.Д. Якушкин, М.И. Муравьев-Апостол, которые ждали братьев с нетерпением и тревогой.

И.И. Пущин писал Н.Д. Фонвизиной 2 марта 1856 го-да: "Все ждали нашего Кита, но его до сих пор нет. Подождем, все преодолевается терпением. Это добродетель русских..."

И эта добродетель вознаградила их долгожданной встречей.

Приведем здесь ещё несколько писем П.С. Пушкина и И.И. Пущина с описанием этого путешествия.

П.С. Пушкин - П.Н. Свистунову

Добрые друзья мои Петр Николаевич и Татьяна Александровна. Среди шума всех собирающихся на чай наших ялуторовских друзей беру перо, чтобы сказать вам несколько слов.

Дороги ужасные, бураны занесли все - ехали и пятеркой и шестеркой и наконец доехали в 2 часа ночи до Бронникова дома. Еще на дороге смутили подозрения, что доставят не туда, куда следует. Но теперь это волнение успокоилось уверением, что буран занес все другие дороги и Ялуторовск случился на пути к Красноярску - он очень доволен встречею со всеми и требует обозначения, что доставят куда следует.

Немного с дороги мы оба устали и, приехавши в два часа, разбудили Пущина, с час болтали с братом, наконец еле уложили. А мы, не ложась, болтали, пока рассвело и ставни раскрыли. Тут опять напились чаю и понемногу начали приходить все наши. Потом обед - и после обеда соснули только часа полтора, и теперь опять шутки и разговоры.

Повозка у нас прекрасная, препокойная, иначе мы в буран пропали. Одно теперь заботит - несколько станций, и опять станет ориентироваться при первом названии города и пойдут нарастать рацейки. Я было пробовал говорить о родных - ничего не свернет его. Но Господь, устроивший наше возвращение, устроит и остальное - будем продвигаться с помощию Божьею вперед. Думаю выехать в понедельник после обеда и на Тюмень, чтобы держаться предполагаемого тракта.

5 марта 1856 года

Завтра утром, друзья мои добрые Петр Николаевич и Татьяна Александровна, думаю выехать, простившись на зауральскую разлуку с нашими ялуторовскими однокашниками. И радостно и грустно. Впереди улыбается свидание с родными и заветными друзьями, а позади остается неопределенная разлука с другими друзьями, с которыми делил радости и печали за одною кашею три-дцать лет. В этом числе стоите и вы не на последнем плане, мои девятилетние кормильцы.

Крепко, крепко вас обнимаю ещё раз по сию сторону Урала с надеждою обнять вас, может быть, и в этом ещё году и по ту его сторону. Передайте такой же дружеский привет Ивану Александровичу и Прасковье Егоровне, Владимиру Ивановичу и Флегонту Мироновичу и молодежи. Об домашних моих гомеопатических детках и говорить нечего - целую их в глазки и в щечки, Вавку моего милого притом благословляю.

Всем домашним мой дружеский поклон, а когда увидите и некоторых друзей, скажите им, что я, уезжая с Урала, приязнь их долговременную увожу с собою и прошу их также когда-нибудь написать ко мне писульку о себе. Тобольское радушное ко мне расположение многих будет всегда мне памятно.

Без даты (предположительно 4 марта,

Ялуторовск)

В брате все здешние нашли большую перемену - он всякой день с утра до ночи в здешней шумной семейной компании и, кроме вырывающихся по временам речитативов, совершенно со всеми гармонирует. Здоровье его, слава Богу, поддерживается. Только сегодня, вероятно, оттого, что много ходит и немного больше пил вина, маленькая раночка немножко раскрылась без боли. Надеюсь, что в дороге при лежачем положении это не будет иметь последствий. Но заботы убаюкивать его, его мысли, что едем в Красноярск, когда будем проезжать Шадринск, Екатеринбург и другие города, которые от него не укроют, лежат на плечах.

Недоумение, как это уладится, волнует, а надежда, что Бог все это устроит, как и не думаешь, не оставляет. Однако прощайте на этот раз, друзья мои сердечные. Христос с вами.

И.И. Пущин - П.Н. Свистунову

12 марта 1856 года

Поезд двинулся от меня 6 марта. При выезде была маленькая тревога, но дело обошлось мирно. К счастью, тут случился Тизенгаузен - и его сопровождение на две станции убедило нас, что везут на восток, а не на запад. А то уже было заявление ко мне, как хозяину дома и члену верховной думы Тайного республиканского общества, что справится с двумя казаками. Я, разумеется, поднял голос и объявил, что вместо двух явится сотня татар, следовательно, бой не равен! Это несколько тоже подействовало. Прочие дни он был и мил и любезен с нашими дамами на обедах и вечерах. Разумеется, принимал их за девиц и не допускал, что Ольга Ивановна - жена Басаргина, а просто актриса Медведева. Просто смех и горе, но душа болит за нашего друга Павла. С ним я просиживал ночи, на прощание наговорились. Брат проводил ночи во флигеле, иначе не было бы возможности молвить слово.