О войне

Первая степень - это когда преследование выполняется лишь одной кавалерией; в этом случае оно скорее является средством устрашения и наблюдения, чем действительным натиском, ибо обычно достаточно малейшего местного рубежа, чтобы задержать преследующего. Хотя кавалерия может многого достигнуть против отдельных частей расстроенной и ослабленной армии, но против целого она опять-таки явится лишь вспомогательным родом войск, так как отступающий для прикрытия своего отступления введет в дело свои свежие резервы и таким образом с успехом может оказать сопротивление всеми родами войск на первом незначительном местном рубеже. Армия, обращенная в настоящее бегство и совершенно разложившаяся, конечно, представляет в данном случае исключение.

Вторая степень заключается в том, что преследование ведется сильным авангардом из всех родов войск, в составе которого, понятно, находится большая часть кавалерии. Такое преследование теснит противника до первой сильной позиции его арьергарда или до места ближайшей остановки его армии. Часто для того и другого не скоро представится возможность, и преследование продолжается дольше; но большей частью оно не идет за пределы одного - двух часов, ибо затем авангард не чувствует за собой достаточной поддержки.

Третья и самая сильная степень преследования бывает тогда, когда вся победоносная армия двигается вперед до тех пор, пока у нее хватает сил. В этом случае разбитая сторона покидает большинство позиций, предоставляемых ей местностью, при одном лишь приступе к подготовке атаки или обхода, а арьергард выказывает еще меньшую склонность к тому, чтобы ввязаться в упорное сопротивление.

Во всех трех случаях ночь обычно кладет предел преследованию, если наступит ранее его окончания; те немногие случаи, когда это не имеет места и преследование продолжается еще и ночью, должны рассматриваться как особо усиленная его степень.

Если мы вспомним, что в ночных боях все более или менее зависит от случая и что и без того к исходу сражения нормальная взаимозависимость и упорядоченный ход дела будут до крайности нарушены, мы легко поймем ужас, испытываемый обоими полководцами перед тем, чтобы продолжать развивать действия в темноте ночи. Если успех не является обеспеченным чрезвычайной степенью разложения противника или особым превосходством военной доблести победоносной армии, то все в таком случае в значительной мере предоставляется воле рока, что не может входить в интересы даже самого дерзновенного полководца. Как общее правило, ночь кладет предел преследованию даже в тех случаях, когда сражение было решено незадолго до ее наступления. Она позволяет побежденному тут же передохнуть и приступить к сбору своих сил, а если он будет продолжать свое отступление во время ночи, то даст ему возможность выиграть пространство. После этого перерыва побежденный находится уже в заметно лучшем состоянии. Многое, что затерялось и перепуталось, снова отыскивается, огнестрельные припасы пополняются, целое сведено в новый порядок. То, что состоится между ним и победителем, будет уже новым боем, а не продолжением старого, и хотя этот новый бой далеко не предвещает абсолютно счастливого исхода, все же это будет новый бой, а не подбирание победителем рассыпавшихся обломков.

В тех же случаях, когда победитель может продолжать преследование и в течение всей ночи, хотя бы при помощи лишь сильного авангарда, составленного из всех родов войск, это в значительной мере усилит следствия победы, о чем свидетельствуют сражения под Лейтеном и Бель-Альянсом.

Вся деятельность подобного преследования относится в сущности к тактике, и мы останавливаемся на ней лишь для того, чтобы дать себе более ясный отчет в различии, которое оно вносит в результаты победы.

Это первое преследование до ближайшей остановки - неотъемлемое право победителя, и оно не находится почти ни в какой зависимости от обстановки и дальнейших его планов. Последние могут в значительной мере уменьшить позитивные результаты победы, одержанной главной массой сил, но помешать первому использованию ее они не могут; по крайней мере, такого рода случаи если и являются мыслимыми, то встречаются настолько редко, что не могут заметно повлиять на теорию. Во всяком случае надо заметить, что примеры последних войн раскрыли здесь для энергии совершенно новую арену. В прежних войнах, имевших более узкий фундамент и поставленных в более тесные границы, как во многих других отношениях, так в особенности в вопросе о преследовании создалось какое-то не являвшееся необходимым, чисто условное ограничение. Понятие чести одержать победу казалось полководцу настолько самым главным, что он не обращал остаточно внимания на действительное уничтожение сил неприятеля. Последнее представлялось ему лишь одним из многих средств на войне, даже не главным средством, не говоря уже единственным. Тем охотнее он влагал свою шпагу в ножны, раз только противник склонял свое оружие. Полководцам казалось вполне естественным прекращать сражение, как оно являлось решенным, и на дальнейшее кровопролитие они уже смотрели как на излишнюю жестокость. Если эта ложная философия и не охватывала всего объема решения, то все же она определяла тот уклон мысли, при котором представления об истощении всех сил и о физической невозможности продолжать бой получали легкий доступ и приобретали большой вес. Правда, мысль о сбережении своего инструмента победы легко приходит на ум, когда обладаешь только одним этим инструментом и предвидишь, что скоро наступит минута, когда он и без того окажется недостаточным для выполнения предстоящих задач, а к последнему обычно приводит всякое продолжение наступления. Однако такой расчет неверен постольку, поскольку дальнейшие потери сил, которые могли быть понесены при преследовании, совершенно не соответствовали бы потерям неприятеля. Но такой подход к оценке обстановки также мог возникнуть и тогда, когда не рассматривали уничтожение боевых сил неприятеля как главнейшую задачу. Оттого мы и видим, что в прежних войнах лишь подлинные герои, как Карл XII, Мальборо, Евгений, Фридрих Великий, наращивали свои победы, когда последние были достаточно решительны, энергичным преследованием; остальные полководцы обычно довольствовались занятием поля сражения. В наши дни большая энергия, какую приобрело ведение войны благодаря расширению тех интересов, до которых она возникает, уничтожила эти искусственные барьеры; преследование стало одной из главных задач победителя, число трофеев значительно увеличилось, и если в современных боях мы порою встречаем случаи, где оно не наблюдается, то такие сражения составляют исключения и всегда обусловлены особыми обстоятельствами. Под Гершеном[91] и Бауценом полному поражению воспрепятствовало лишь огромное численное превосходство кавалерии союзников, под Гроссбереном и Деннивицем - неблагожелательное отношение шведского наследного принца, под Ланом - слабое состояние здоровья старика Блюхера.

Но и Бородино представляет пример, который может сюда относиться, и мы не можем удержаться от того, чтобы не сказать по этому поводу несколько слов, отчасти потому, что мы не признаем, чтобы от этого вопроса можно было отделаться простым порицанием Бонапарта, отчасти потому, что может показаться, будто этот случай и большое число однородных случаев принадлежат к числу тех, которые мы отнесли к крайне редким исключениям, когда обстановка в целом уже в начале сражения захватывает и оковывает полководца. Дело в том, что именно французские писатели, большие поклонники Бонапарта (Воданкур, Шамбрэ, Сегюр), решительно порицают его за то, что он не прогнал окончательно с поля сражения русскую армию и не использовал для ее разгрома свои последние силы. Это позволило бы обратить то, что являлось лишь проигранным сражением, в полное поражение. Мы бы зашли слишком далеко, если бы вздумали обстоятельно описать положение обеих армий, но одно во всяком случае ясно, что Бонапарт имел при переправе через Неман в корпусах, впоследствии дравшихся под Бородином, 300000 человек, а к этому моменту в них оставалось лишь 120000. В этих условиях у Бонапарта могло, конечно, возникнуть опасение, что у него не останется достаточно сил, чтобы идти на Москву. А лишь последняя являлась пунктом, от которого; казалось, все зависело. Такая победа, которую он одержал, давала ему почти полную уверенность, что ему удастся занять эту столицу, ибо представлялось крайне невероятным, чтобы русские оказались в состоянии в течение ближайшей недели дать второе сражение. В Москве он надеялся найти мир. Правда, разгром русской армии в гораздо большей степени обеспечил бы ему этот мир, но первым условием все же было дойти до Москвы, т.е. дойти с такой силой, чтобы предстать перед столицей, а через нее и перед всем государством и правительством как повелитель. Того, что он в действительности довел до Москвы, было для этого уже недостаточно. Как показал дальнейший ход событий, положение было бы еще менее удовлетворительным, если бы одновременно с разгромом русской армии он вконец расстроил бы и свою, а такой исход глубоко ощущался Наполеоном, что и оправдывает его полностью в наших глазах. Отсюда не следует, однако, причислять этот случай к тем, где обстановка в целом лишает полководца возможности осуществить даже первое преследование после одержанной победы. Победа была решена к 4 часам пополудни, но русские еще удерживали в своих руках большую часть поля сражения и еще не хотели его очистить; они оказали бы при возобновлении атаки упорное сопротивление, которое хотя и несомненно закончилось бы их полным поражением, но стоило бы и противнику еще много крови. Таким образом, Бородино надо причислить к тем сражениям, которые, подобно Бауцену, не получили полного развития. Под Бауценом побежденный предпочел заблаговременно покинуть поле сражения; под Бородином победитель предпочел удовлетвориться половинной победой, не потому, что он сомневался в исходе, а потому, что был недостаточно богат, чтобы расплатиться за полную победу. Возвратимся к нашей теме. В результате нашего рассмотрения вытекает, что энергия, с которой проводится первое преследование, по преимуществу и определяет ценность победы, что это преследование составляет как бы второй акт победы, во многих случаях даже более важный, чем первый, и что стратегия, приближаясь в данном случае к тактике, чтобы принять из ее рук завершенное дело, проявляет впервые свой авторитет в том, что требует этого завершения победы.