Страница 72 из 75
Время сгладит. Позволит забыть. Отпустить.
Но два месяца тишины в доме обезнадеживали.
Когда раздался звонок, Татьяна Витальевна удивленно покосилась в окно — кого еще могло к ним принести? Жили тут втроем практически отшельницами. Разве когда Генка заскочит. Бдительный рабочий бдел котел, как Зорила бдела собственную дочь.
Несколько раз приезжала Лёлька, и даже с ребенком. Но визиты этих двух торнадо в юбках, которые обычно создавали вокруг праздничную атмосферу, в этот раз обстановки не разрядили.
Лёлька орала, психовала, что-то вопила про брошенную консерваторию и, в конце концов, уехала не солоно хлебавши, лишь разобидевшись на вселенскую несправедливость, и бросила напоследок что-то вроде риторического «я же говорила».
Но звонила, тем не менее, исправно. Если бы только Полина хотела ее слышать.
Дима держал слово. Он вновь стерся из ее жизни, будто его и не было. И не было бы, если бы не дети.
И, тем не менее, фигура, угадывавшаяся за калиткой в этот февральский солнечный день, определенно была мужской — судя по торчащей макушке. Татьяна Витальевна крикнула в ничего не ждущую тишину дома: «Я сама открою!» И поставила свой кофе на стол, выбираясь из кресла. Торопливо оделась в коридоре, сунула ноги в разношенные ботинки, в которых бегала всегда к воротам.
И вышла во двор.
Ожидая каждый день дурных новостей или неприятных неожиданностей, учишься их предупреждать. Лучше пусть она первая. Лучше пусть в нее пальнет, чем в кого-то еще в этом доме. Потому что если это опять от Милы или от Димы, то эффект будет похуже ядерной бомбы.
Но за дверью стоял незнакомый мужчина преклонных лет и примечательной наружности — похожий на писателя девятнадцатого века — с густой седой бородой, волосами почти по плечи, зачесанными на прямой пробор. И в круглых очках, делавших его лицо совершенно добродушным. Тем не менее, брови его были нахмурены, а губы — плотно сжаты.
Татьяну Витальевну он смерил очень серьезным взглядом и наконец проронил совсем не куртуазно, не соблюдая политеса:
— Полина Зорина тут живет?
— Д-да… — растерянно проговорила Татьяна Витальевна, — это моя дочь.
Он недолго пошамкал губами. А потом внезапно кивнул головой, сменив переключателем программу:
— Позвольте рекомендовать себя. Аристарх Вениаминович Фастовский. Мне необходимо переговорить с Полиной.
Татьяна Витальевна икнула, не успевая за его переменами. Но посторонилась, пропуская во двор.
— Да-да, конечно… А-аристарх Вениаминович. Проходите, сейчас я вас проведу.
В прихожей он молча разулся, повесил доисторическое пальто в клетку на вешалку. И проследовал за Зориной к По́линой комнате.
Татьяна Витальевна постучала в дверь, не представляя, чем там может заниматься ее несчастный ребенок, и крикнула:
— Поля, к тебе приехал Аристарх Вениаминович!
Дверь открылась довольно быстро, и Полина недоверчиво посмотрела на явившегося Фастовского.
— Здравствуйте, — запоздало сказала она.
— Я могу войти? — приподнял бровь профессор.
— Здесь не убрано, — Полина вышла из комнаты. — Идемте в гостиную.
— Может быть, чаю? — спросила зачем-то мама. Совершенно неловко и как-то враз — устало и беспомощно.
— Нет, спасибо, — отозвался Фастовский.
— Тогда я вас оставлю, — не без облегчения кивнула она и скрылась на кухне.
Поля потопталась на месте, уныло зыркнула на непонятно зачем свалившегося на ее голову преподавателя и направилась в гостиную, чувствуя затылком, как недобро он глядит на нее. Он, между тем, шел следом, не отставая и периодически покашливая.
Оказавшись в комнате, Фастовский оглянулся по сторонам и, не спрашивая, сел в кресло.
— Ну-с, — брякнул он, глядя на Зорину.
— Если надо, я сама заберу документы, — в тон ему сказала Полина.
Профессор вскинулся и наградил ее таким взглядом, от которого если бы и хотелось что-то еще сказать — словами бы подавилась.
— Стало быть, это правда? Вы бросили академию?!
— Я поняла, что не хочу быть музыкантом.
— Какая чушь! — рассердился Фастовский. — Павлинова вас отмазывает два месяца! Два! Умудриться надо успешно отмазывать человека, который не явился на сессию! А когда сегодня я припер ее к стенке, раскололась! Но это же полнейшая чушь!
Оставалось только представлять себе, как извращенец Аристарх припирал к стенке Лёльку.
— Я не буду ничего сдавать. Отчисляйте, — пробормотала Полька.
— Вы это серьезно?! Полагаете, я за этим приехал?
— Я не знаю, зачем вы приехали.
— Воззвать к вашему разуму я приехал! — всплеснул руками Аристарх Вениаминович и возмущенно заговорил: — Профукать то будущее, которое вас могло бы ожидать из-за глупости! Недопустимо! Вам с вашим талантом, с вашими руками, с вашим врожденным пониманием музыки… Вы будете известной пианисткой. Может быть, даже великой! А сами… — он удрученно вздохнул, опустив голову, а потом сокрушенно покачал ею: — Нет, я не спорю, я перегнул палку, конечно, с этим дурацким концертом, но мне даже в голову не могло тогда прийти, что вы из-за него сдадитесь! Как так, Зорина? Это должно было служить дополнительным стимулом, вызвать здоровую злость, которая подстегнула бы ваше рвение, а вы из-за эдакой мелочи решили оставить музыку?!
Полина некоторое время непонимающе смотрела на своего бывшего преподавателя, пока до нее медленно доходила причина его приезда. После она устало улыбнулась. У Аристарха никогда и ничего не было, кроме музыки. В то время, как она именно музыки и не хотела. Во всяком случае, в ближайшее время.
— Сейчас вы обманываете себя и меня, Аристарх Вениаминович, — вздохнула Полина.
— Нет, Зорина! Не смейте называть меня лгуном! Да, я обижал вас… часто незаслуженно, но это делалось исключительно в воспитательных целях. Ведь вы и сами знаете о своем призвании! Не вы ли были самой старательной из моих учениц? У меня лет двадцать таких умниц не было!
— Будут… — Полина отошла к окну. В калитку вваливалось шумное семейство, возжелавшее встречать начало весны у моря. — А я решила, что буду помогать маме. Ей одной сложно.
— Ей и раньше было сложно! Это нормально, когда родителям сложно. Станете сама родительницей — поймете! Но подумайте, неужели ваша мать хочет, чтобы вы бросили занятия?
— Откуда вы знаете, как было раньше? — рассмеялась Полина и тут же стала серьезной. — Аристарх Вениаминович! Я очень благодарна вам, правда, за все. Но я… музыка перестала быть для меня чем-то… главным. Наверняка есть те, кому важнее…
Фастовский хотел что-то возразить, но замолчал.
Медленно встал с кресла и прошелся по комнате. Подошел к окну, сунув сухие худые руки в карманы брюк. Пару раз прокашлялся, пока, наконец, не выдал:
— Значит, все-таки правда решили?
— Угу.
Фастовский драматично возвел очи горе, будто бы вместо неба у потолка или у люстры спрашивал, что же происходит с этим миром.
— Хорошо… здесь у вас инструмент есть? — прокряхтел он недовольно.
— Конечно. Лет пятнадцать уже.
— Это славно. Сколько времени вы за него не садились? Только честно.
— Давно. И еще столько же не сяду. Честно.
— Ну, это уж нет, — насупился приват-монстр. — Я буду приезжать к вам трижды в неделю и заниматься с вами. До тех пор, пока вы не разберетесь в себе и не решите восстановиться. Но я буду это делать — ради вас и ради себя. И вам тоже придется постараться. Столько недель без нагрузки!
— Аристарх Вениаминович, не тратьте время!
— Это мое время! На кого хочу, на того и трачу.
По́лины брови удивленно взметнулись вверх, и она впала в продолжительные раздумья.
— А если я решила сменить профессию? — спросила она с вымученной улыбкой, когда молчать дальше стало невозможно.
— Я не дам вам бросить музыку! Костьми лягу, но не дам!
— Ну что вы такое говорите, Аристарх Вениаминович!
Фастовский снял очки и потер переносицу. Потом тяжело вздохнул и принялся устало объяснять:
— В каждого человека, Полина, должен кто-то верить. Хоть кто-нибудь. Вот я в вас верю, может быть, больше, чем вы сами. Забудьте про концерт. Забудьте обо всем, что я говорил вам раньше. Я постараюсь впредь быть сдержаннее.