Страница 61 из 75
И истерично смеялась, представляя, как запишется на прием за месяц. Она — к нему.
Под утро была выкурена сотая, наверное, сигарета, а решение принято. Сама за руль не села, вызвала такси. Выяснить все до конца. Ради Поли она обязана была выяснить все до конца. И ее отчаянный рывок по бульвару к нему — к которому теперь и не подойдешь, чьи ежеутренние променады не более чем показуха, но в то же время ее единственный шанс — это бег слепого по пересеченной местности.
— Он ей брат, понимаешь? — рыдала она. — Брат! Как такое может быть, Господи!
— Брат, — следом за ней повторил Мирошниченко, — брат и сестра. Так не должно быть.
— Так не должно быть… — прозвучало рядом. Совсем близко от них.
Распахивать глаза совсем близко от нее — чистый кайф. Даже сейчас, в темноте, ничего не видя, но слыша сопение в подушку и чувствуя тепло, исходившее от мягкого тела. За зашторенными окнами все еще светили уличные фонари. Шесть утра. Темень.
Мирош спросонок криво усмехнулся, и его пальцы пробежали по голой Полиной руке вниз, до самой ладони. Он легко ее пощекотал, а когда реакции не последовало, те же пальцы переместились под ткань шортов, в которых она спала, и пробрались в горячие и влажные после ночи складочки, находя заветную точку клитора.
— Подъем, женщина, — загудел он ей на ухо.
— Ночь на дворе, куда тебя несет? — сонно пробормотала Полька и уткнулась носом ему в плечо.
— Ту-да, — прошептал Иван, снова ее пощекотав. — Хочу, чтоб ты по мне скучала. Когда человек спит, он не скучает. Начинай прямо сейчас.
— Я все время по тебе скучаю, даже когда сплю. А ты нет, да?
— А я без тебя не сплю, поняла?
— Поняла, — улыбнулась она и придвинулась к Ване еще теснее.
Потом он варил им обоим кофе на кухне, пока она вылеживала еще хоть пять минуточек. Приготовление кофе в их теперь общем доме входило в его обязанности. Он вообще заявлял, что это не женское дело. И думал о том, что еще пять дней — пять! — и он проснется уже ее мужем. Отыграть только концерты во Львове, Тернополе и Киеве. А потом приехать третьего января и расписаться. План такой. План шикарный.
Сейчас они вот так существовали — его наездами.
И Полина встречала его на вокзале каждый раз, всегда, даже когда Мирош говорил, что не нужно, чтобы ждала дома. Но ввиду того, что обычно дольше, чем на сутки, в Одессе он не задерживался, у нее каждая минута была на счету. И у него тоже. Он никогда в жизни всерьез не отказался бы от этих встреч — и поцелуев до сноса башки на перронах. Такие у них были «дорожные отношения». Естественные, как дыхание.
Так и накануне, он примчался всего-то к вечеру и только на одну ночь. По замыслу — должен был к отцу сунуться, но не удержался, забил, увидел Зорину и ее лазурный взгляд на перроне и забил на все на свете. Отец не обидится. А обкрадывать себя самого Иван был не в силах.
— Я все посчитал, — сообщил он Полине, когда она все-таки выползла на кухню, — тебе на пары только восьмого выходить. Давай вместе в Киев до Рождества драпанём, а?
— А у тебя получится? — радостно вскрикнула она и тут же сникла. — Мне заниматься…
— Это всего несколько дней. У нас типа медовый месяц, а?
Она вздохнула. Уселась на стул, сложила на столе руки и опустила на них голову.
— Брошу академию, — проговорила она медленно. — Брошу и буду таскаться за тобой. Куда ты — туда и я.
— Не бросишь. Не позволю, — без доли шутки и легкости, очень серьезно ответил Иван. — Но хоть день, хоть два — давай?
— Хорошо… — вздохнула Полина. — Тебе точно надо идти?
— Надо, Зорина. Если поспешу, все-таки отца застану. Надо ж почтить предка и на третье в ЗАГС позвать. Ты, кстати, матери тоже скажи. Поржем на росписи.
В следующее мгновение она кинулась к нему и крепко обняла за шею.
— Я так скучаю, Вань.
— Я знаю, я тоже.
Она провожала его до двери как была — в пижаме. Они снова долго целовались, будто пили дыхание друг друга, так, что ему хотелось послать к чертям все планы и задержаться еще на полчаса — потому что в следующий раз, оба знали точно, увидятся только в день росписи.
В четверг в 11:30.
Чтобы он успел. Второго отыграть концерт в Киеве, выбраться обратно ночью. И вернуться к ней. Специально сегодня уезжал машиной, чтобы не привязываться к расписанию поездов.
Он тоже будет — какой будет. С дороги. На бегу, на ходу, на ногах. Счастливый.
Я скучаю.
Я знаю.
Я тоже.
Рефреном в голове, когда он гнал в сторону Таможенной площади.
Со вкусом ее губ на своих губах. Вкусом, который никогда не сотрется, въелся в подкорку, проник в душу уже навечно.
«Я тоже» — отзыв на пароль «Я люблю тебя». В двадцать один год легко сыпать словами. Мирошу — легко вдвойне, работа у него такая — выковыривать из себя слова. Но эти — он говорил впервые ей. И ей — последней. Потому что части целого, это Мирош теперь знал наверняка.
Но ведь мог же он остаться еще на эти полчаса!
Не мог. Обещал повидаться с отцом. Обещал, потому что и так долго тянул. Познакомить Мирошниченко-старшего не с девушкой, а с женой. Это должно быть весело. И он не сможет ее не полюбить. Как вообще можно ее не любить? Папа — не Мила. Папа — поймет.
В эти два с лишним месяца, с тех пор как Иван ушел из дома, они толком и не виделись. Мирош коротко объяснил свое решение, рассказал, где теперь живет. Отец удовольствовался этим: взрослый, сам знаешь, как поступать. Стоило отдать старику должное — он никогда не приставал с нравоучениями не по делу. Сослался только на тотальную занятость и пробухтел, что в районе праздников хочет воочию увидеть девушку, которая его, оболтуса, приютила.
Не девушку — жену. Только так и правильно.
Иван улыбался самому себе и потрясающему декабрю почти ушедшего навсегда года. Только это был совсем не декабрь — почти весна, самая настоящая. А ему запали в память прошлогодние морозы. Впрочем, до января еще есть время. И больше всего на свете ему хотелось увидеть, какой теперь будет его девочка с улыбкой январской луны. Это было сильнее его амбиций, сильнее его пристрастия к музыке. Сильнее всего. Без этого он не чувствовал себя цельным. Человеком был только наполовину.
Будто бы всю жизнь скитался в поисках какой-то части своего существа и теперь наконец-то ее нашел.
Припарковавшись чуть пониже Таможенной площади, Мирош выбрался из машины и потянул носом воздух с запахом моря и прелой листвы. А еще, конечно, проезжающих мимо автомобилей.
Я скучаю.
Я знаю.
Я тоже.
Переливалось. Самые главные слова этих суток. Как хорошо, что он их услышал. Они будут с ним все эти дни, пока он снова не увидит свою собственную Зорину. И они будут с ним все дни его будущей жизни без нее.
Он торопливо шагал, подгоняя себя, по направлению к горсовету — надо было успеть застать отца на его утренней прогулке. Весь город знал, что мэр по утрам бродит по Приморскому до Думской площади. Обязательный осмотр территории до начала рабочего дня. Потом начнется — совещания, встречи, конференции. Мирош с детства приучился не отвлекать его во время работы. Все решалось до нее и после нее. Потому он спешил, думая перехватить его у памятника Пушкину, иначе придется все-таки по телефону, хотя он того и не хотел.
Обошел светлое здание, затерявшееся среди платанов, с обратной стороны. Солнце, едва-едва выглянувшее из-за туч, скользнуло по «Указателю расстояний» до городов-побратимов и партнеров Одессы. Блеснула надпись: «Калькутта 5700 км». А ему подумалось, что на их с Полькой собственном указателе точно так же луч проехался по «Мне до тебя — близко». И это, конечно, гораздо красивее, чем все на свете города.
На Думской было почти безлюдно. Он спешно пересек ее, гадая, успевает ли. По часам выходило — что времени впритык. В крайнем случае, позвонит, узнает, может, глава горсовета уже внутри. И тогда прямиком обратно и в Киев, незачем и время терять.