Страница 81 из 88
Напоследок поговорил с немцами, поблагодарив их за работу. А после предложил подумать, не хочет ли кто из них вернуться на родину с заработанными деньгами, либо остаться здесь ещё года на два. Причем первый вариант подразумевал и возвращение обратно, ко мне на службу. Ранее я платил им по два с половиной рубля в месяц, то немногим меньше, чем платят в той же Англии немецким наемникам-ландскнехтам[57], причем моряки получают эти деньги без риска присущего вышеупомянутой профессии. Тем же, кто останется или вернётся обратно с женами и детьми, коль таковые есть, обещал удвоить жалование, а тем, кто примет на себя командование кораблями в грядущем плавании – учетверить…
Дал подумать им пару дней, но по невербалике отметил, многие крепко задумались: работа привычная, кормежка добрая, да ещё и бесплатная, даже пиво, не говоря уже про хлеб, рыбу и мясо. Да и жалование такое, что на родине пробуй, найди. Как и предполагал, многие в итоге решили остаться, а большая часть тех, кто решил отправиться на родину, сперва подписали контракт, который им гарантировал обустройство своей семьей по возвращению. Напутствуя отправляющихся, я намекнул, что коли в их городах и весях есть добрые мастера, желающие лучшей доли, то буду рад их принять.
На следующий день я запланировал выход в море со своими воспитанниками, дабы провести "навигацкий экзамен", так что в Москву мы с Леклюзом отправились лишь двенадцатого числа, ближе к обеду…
…
Приехав в Москву, первым делом заглянув к Кожемякину, и обнаружил, что мой мастер обзавелся учеником, светловолосым парнем лет двенадцати. Своим прибытием я как раз оторвал их от урока математики. На мой вопрос, кто таков, дьяк Монетного двора пояснил, что этот один из учеников мастера Каспара Гануса, который ещё в начале осени разругался с ним и был выгнан на все четыре стороны. А так как это произошло при Иване, то он его и приютил у себя…
– О чем спор то был? – спросил я парня.
– Я мастеру Кашпир сказал: не годиться простая медь на стволы, вроде тех, что на Выксе льют, а он уперся. А когда не вышло, решил на мне злость сорвать, дескать, я со злобы чего-то в подсыпал. Если б не Иван Васильевич, убил бы насмерть.
– Так уж и убил бы? – произнес я, после чего повернулся к Кожемякину и спросил, – Что там вышло-то…
– До смертоубийства мыслю, не дошло бы, но зол был немец изрядно, – сказал Иван, – Он Государю похвалился, мол, хитрости, дескать, твои уразумел и скорострельные легкие пушки, что с единорогом на стволе, повторить может. Под это дело у меня полсотни пудов отходов от медных монетных полос выпросил. Да не вышло – с выксунских пушек и сорок выстрелов за полдюжины минут сделать можно без опаски, а у него на тринадцатом выстреле ствол раздуло.
– Он, поди, думал, что всё так просто…
– Так откуда ему знать-то, – усмехнулся Кожемякин, – Кроме тебя, только я да Тумай и ведаем, что к той меди добавлено, да как ее к отливке готовить.
– Однако не замахнись он на единороги, пушки вроде тех, что мы персами лили, у него вышли бы…
Кожемякин пожал плечами. Отливкой пушек он давно уже не интересовался, в первую очередь из-за простоты их устройства, больше тяготея к сложным системам вроде пулемета. Я же посмотрел на парня и спросил его:
– Звать-то тебя как?
– Андрей, сын Чехов.
– Как? – удивился я, и уточнил, – Чохов?
– Кто-то и Чоховым кличет, мне и так и эдак привычно.
Я повернулся к Кожемякину, сказал тоном, не предполагающим отказа: – Сего отрока я у тебя забираю, и не спрашивай меня почему…
– Вот беда! – Иван расстроился так, что у него даже плечи поникли, – А я то рассчитывал, что поможет он мне в одном деле многотрудном…
– Что за дело?
– Поелику по осени ты на Москве бываешь, то о всех делах важных велишь суда донесения слать, – пояснил Кожемякин, – А тут гонец прибыл, письмо привез, я его не вскрывал, но на словах он поведал, что нашли таки пески добрые стекольные на реке Гусь. Вот я и решил над печью для варки цветного стекла поразмыслить. Эвон глянь наброски…
– Что ж давай посмотрим!
Взяв в руки лист бумаги, я испытал легкое дежавю. Вроде обычная горшковая стекловаренная печь, но это лишь на первый взгляд. Вкупе с разбегающимися линиями узкоколейки она была похожа на причудливый цветок. Взял другой лист, на котором оказался чертеж миниатюрной вагонетки. Оригинальное решение – зачем возиться с выниманием тяжёлых, раскаленных тиглей с цветным стеклом, если можно их просто выкатывать по рельсам. А как изящно решена проблема с теплозащитой ходовой части: поверх нее поддон из стального листа, на который поверх слоя кварцевого песка уложена защитная огнеупорная плита, причем верх её на четыре вершка шире, чем сам поддон, благодаря чему пламя горелок, как и жар отражательного свода, ему не грозит.
Посмотрел третий лист, ну надо же, снизу ещё и охлаждение предусмотрено – рама вагонетки, отлитая из чугуна, имеет снизу несколько треугольных ребер, которые при закатывании вагонетки в свое "стойло" входят между такими же ответными ребрами охлаждаемого водой чугунного радиатора. Так что греть тигель со стеклом можно сколь угодно долго, ходовая часть точно не прогорит…
Самая изюминка в том, что хоть печь и всего на дюжину тиглей, каждая ветка узкоколейки ветвится на три, так что на деле в работе будут три дюжины цветов: для вагонеток предусмотрено небольшое индивидуальное "стойло" с теплоизоляционными стенками и откидной дверцей и подогревом в виде двух небольших боковых газовых горелок. Само собой тигель на две дюжины пудов стекла и сам по себе не скоро остынет, но всё-таки время на плавление шихты в печи приличное, так что перерыв получается довольно большой и подогрев точно лишним не будет.
Судя по суммарному количеству тиглей и их емкости, суточная производительность превысит восьмисот пудов. Для масштабов моего времени это мизер, но для XVI века просто запредельно. Да уж, не разменивается на мелочи Иван Васильевич Кожемякин, не разменивается. Интересно, он ещё и смету составил! А вот сумма совсем уж несообразная…
– Я смотрю, ты уже посчитал, сколько сие чудо обойдётся? Вот только что-то шибко дорого выходит…
– Мылю, что оную печь на Москве нужно строить, здесь и заказчиков богатых много и купцов иноземных не счесть, а фритту можно и с Гусевского стекольного завода возить, когда его построим.
– Вон как, что ж, сие разумно, – сказал я, – Однако смету, ты всё же пересчитай: все материалы для печи мы на расшивах привезем, и московские работники нам не к чему. Одно не пойму, зачем тебе Чохов в этом деле?
– Пока с Выксы отливки из чугуна доставят, изведешься в ожидании! Опять же, выйдет ошибка, её бы исправить, да пока гонец доберётся, пока отольют, пока привезут: времени втуне пропадает несметно!
– Ладно, отдам тебе в помощь мастера, в литейном деле изрядно сведущ, да дюжину ребят, что в учебе обретаются, – сказал я, – Заодно ты их математике обучишь, чтоб могли нехитрые расчеты делать. А ещё вагранку пришлю: после того как ты у мастера Кашпира Андрюшку Чохова увел, к немцам на поклон бегать за каждой отливкой дело гиблое. Сам литейный двор строй, Государь сему только рад будет. Я о том могу с ним поговорить. А лигатуру для литья следующей весной пришлю.
– Вот токмо не скоро ты с Государем о том переговоришь! – расстроено сказал Иван Кожемякин, и пояснил, – Почитай вторую неделю сам к нему пробиться не могу…
– Чем же он занят? – спросил я, – Висковатого, что-ли поспрашивать, али Везалия…
– Висковатого давно не видал, да и Везалий не приходит почитай с позапрошлой субботы!
– Дела, однако!
…
Встретиться с Иваном Михайловичем вышло только в понедельник, двадцать восьмого октября. И дела оказались и в самом деле непростые. А заварил всю эту кашу не кто иной, как я сам, передав Андрею Везалию весь необходимый инструментарий для поиска следов ртути и мышьяка. В детали меня дьяк Посольского приказа не стал посвящать, сказав лишь, что по розыску открылось, кто умышлял отравить Государя и его супругу…
57
Немецкие наемники на службе английской короны в те времена получали примерно полтора фунта в месяц, то есть 2 рубля 63 копейки.