Взять живым !

Слушал он Василия внимательно, одобрительно кивая, а итог подвел такой:

- В разведке главное - не тушуйся. Никогда не спеши, но всегда поторапливайся. Ты видишь всех, а тебя не видит никто. Понял? - Казаков засмеялся. - Будет полный порядочек, Ромашкин. Сейчас тебя познакомлю с нашими ребятами. Правда что орлы! "Языка" хоть из самого Берлина приволокут... Заходи в наш дворец...

Жилье разведчиков и впрямь оказалось хорошим. Целая рубленая изба была опущена в землю. Сразу под накатом врезаны две оконные рамы. Вдоль стен дощатые нары, на них душистое сено, застланное плащ-палатками. В изголовье висят на крюках автоматы, гранаты, фляги. В проходе между нарами стол с газетами и журналами, домино в консервной банке, шахматы в немецком котелке, парафиновые немецкие плошки.

"Богато живут", - подумал Ромашкин, еще не совсем веря, что все это будет теперь его "хозяйством".

Разведчики отдыхали. Несколько человек лежали на нарах. Двое чистили автоматы. Один у окна читал растрепанную книгу.

- Внимание! - громко сказал Казаков и, когда все обернулись в его сторону, заявил серьезно: - Я говорил и говорить буду, что сырое молоко лучше кипяченой воды! Я утверждал и утверждать буду, что кипяток на всех железнодорожных станциях подается бесплатно!

Разведчики засмеялись и стали подниматься с нар.

- Какие новости, Петрович? - спросил здоровенный детина, любяще, по-детски глядя на командира.

- Вот и я про новости, - продолжал Казаков. - Представляю вам нового командира - лейтенанта Ромашкина. Он боевой фронтовик, вчера ночью поймал сразу трех фрицев. Никому не советую с ним пререкаться, потому как он боксер, чемпион и может вложить ума по всем правилам!

Разведчики как-то мельком, без того интереса, которого ожидал Ромашкин, посмотрели на него и сели вдоль стола.

- Значит, уходишь? - грустно произнес тот же здоровяк. - Кидаешь нас?

- Куда же я вас кидаю? - стараясь быть веселым, ответил ему Казаков. В одном ведь полку служить будем, в одних боях биться.

- Там что, получка больше? - спросил другой.

- На сотню больше.

- Так мы две соберем.

Ромашкин понял: происходит не просто шутливый разговор, а горькое расставание разведчиков с любимым командиром. Казакову верили, с ним не раз ходили на смерть, и не раз он своею находчивостью спасал им жизни. А теперь вот они остаются без него.

Казаков пытался смягчить эту горечь балагурством:

- Не в деньгах дело, ребята. Не могу же я всю войну взводным ходить. Из дома письма получаю: сосед Никола уже батальоном командует, Тимофей Башлыков - ротой, Никита Луговой - тоже батальоном. Что же, я хуже всех? Если вернусь взводным, теща живым съест. Ух, и теща у меня, хуже шестиствольного миномета! Хотите, расскажу вам, как я придумал домой вернуться?

Ромашкин видел колебание разведчиков. Они пытались сохранить обиженное выражение: не время, мол, для шуток. Но глаза у ребят уже теплели.

- Что ж, расскажи, Петрович, - попросил кто-то Казаков присел у стола и начал:

- Ну, вот, представьте себе, явлюсь я домой в капитанском обличий. На груди у меня - ордена, в вещевом мешке - подарки. Жена, конечно, сразу ко мне. Теща выставляет пельмени, пироги, закуски всякие. А я: "Нет, погодите, дорогие родственники. Прежде всего расскажу вам, что же такое война, и покажу наглядно, какая она есть. Пожалуйста, идемте все во двор или вон в садик. Берите каждый по лопатке..." Отмеряю им метра по три каждому. "Копайте! Глубина чтоб была в полный профиль - полтора метра, значит". Ну, станут они копать, руки до кровавых мозолей набьют и взмолятся: "Отпусти нас, Иван Петрович". "Нет, - скажу, - копайте". А когда выроют траншею, принесу для каждого по два ведра воды, вылью на голову и повелю: "Сидите в этой яме мокрыми одну ночь". Они опять начнут просить: "Отпусти, Иван Петрович..."

Казаков помолчал, давая возможность слушателям представить все это, перевел дух и продолжал:

- Потом, конечно, я отпущу их, скажу только: "Вот вы и одной ночи в таких условиях не выдержали, а я - два года... - Или сколько мы там провоюем еще? - Словом, сотни дней и ночей провел под дождем и снегом. Да к тому же мины, снаряды и бомбы с самолетов меня долбили. И все это я стерпел, вас защищая. А теперь подумайте, какое у вас должно быть ко мне уважение". Полагаю, после такого примера теща станет ходить вокруг на цыпочках.

Разведчики совсем повеселели.

- Ладно, Петрович, жми в капитаны...

Шутка шуткой, но они и сами понимали: не сидеть же всю войну в лейтенантах хорошему командиру. А раз так, то и внимание их тут же переключилось на Ромашкина. Он сразу это почувствовал, вспомнил про свою медаль и решил: "Разденусь-ка я, пусть посмотрят". Украдкой оглядел разведчиков: наград ни у кого из них не было.

- Тепло у вас, - сказал Ромашкин вслух и, растегнув шинель, поискал взглядом, куда бы ее повесить.

- Прости, друг, не предложил тебе сразу раздеться, - виновато сказал Казаков. - Вот там мой угол. Повесь туда. И спать там со мной будешь, старшина постель оборудует.

Василий повесил шинель на гвоздь, поправил гимнастерку и, сверкая медалью, вернулся к столу. Разведчики переглянулись, явно из-за медали. Довольный произведенным впечатлением, Ромашкин подумал, что даже гимнастерка измятая и в белых волосках от полушубка работает здесь на его авторитет - не какой-нибудь тыловичок, а боевой, траншейный командир. Такого разведчики, ясное дело, зауважают.

* * *

Днем в боевое охранение не проползти, поэтому Ромашкин пробыл у разведчиков до вечера. Лишь когда смеркалось, пришел в свою роту - сдать взвод, забрать вещевой мешок с пожитками и попрощаться с бойцами.

- Ага! Явился не запылился! - встретил его, как всегда сурово, Куржаков. - Я уж думал, не придешь, обрадовался, что с передовой смылся!

Василию казалось, что и тон этот, и оскорбительные слова - от зависти. Но теперь-то он не подчинен Куржакову, сам пользуется правами ротного. Впрочем, и в подчинении Василий не лебезил перед ним. А сейчас ответил с явным вызовом:

- Я, товарищ лейтенант, смываюсь с передовой в нейтральную зону и дальше. В общем, все остается, как было: я - впереди, а вы - за моей спиной.