Страница 81 из 99
Осеннюю куртку накидывать не стала, хоть и холодно было. Ни ветра, ни северной межсезонной промозглости не чувствовала, как голода и желания справить малую нужду. Мёртвая, честно слово.
Выбор в магазинчике, расположенном в каморке на первом этаже бревенчатого здания, был небольшой. Эля растерялась, оказывается, она отвыкла от того, что в магазине может быть только три сорта обветренной колбасы и конфет всего ничего… Быстро привыкаешь к хорошему. Время в больнице она не помнила, а жизнь с Файзулиными приучила её выбирать хорошее. Ничего. Отучится! Лишь бы не приехал Дамир. Не нашёл. Не пришёл. Страшно!
– Эля! – первым порывом было броситься на шею. Мамка, родная, родненькая! Что она здесь делает? Грибам не сезон, ягод тоже нет. – Ты зачем вернулась? Сотворила чего?
– Нет, – как кипятком обдало, так и осталась стоять с вытянутыми руками. Мамка, родная, родненькая…
– Платье нарядное, – обошла Элю мама. – Золото… Не цыганское? – рука с грязными ногтями схватила кулончик, подаренный Дамиром, Элю отбросило в сторону.
Её кулончик! Дамир подарил, своими руками цепочку на Элину шею надевал! Не тронь!
– Настоящее, – насупилась она, отодвигаясь, невольно морщась от запаха затхлости. Так пахло в родном Элином доме, она отвыкла от этого запаха.
В последние два месяца чувствовала только больничную дезинфекцию, а в доме Файзулиных пахло чистотой: подушки – кондиционером для белья, на кухне – вкусной едой, в зале – ванилью и немного яблоками.
– Хорошо устроилась, – мама уважительно кивнула, оглядывая дочь с головы до ног. – Худая больно, модно так?
– Модно, – немыслимо захотелось уйти. – Полкило докторской! – крикнула она продавщице и протянула купюру.
– Без сдачи будет? – недовольно заворчала продавщица, похожая, как сестра-близнец, на тётю Аню – такая же дебелая, с оплывшим лицом, узенькими глазками, неаккуратно подведёнными карандашом, и короткой стрижкой пережжённых волос.
– Есть, – Эля покопалась в смятых купюрах и протянула деньги. – Спасибо! – схватила колбасу, завёрнутую в пергаментную бумагу, и развернулась в сторону дома тёти Ани, прочь от цепкого, чужого взгляда мамы.
– Ты погоди, – догнала мама уже на улице, вцепилась в локоть, того и гляди синяки останутся, Эля же, с отвращением смотрела на короткие, обкусанные ногти и грязь под ними. – Расскажи хоть, как живёшь?
– Хорошо, – что ещё могла ответить Эля? Хорошо она живёт. Денег – целая куча! Кольцо обручальное, платье-футляр есть, и туфли-балетки - дорогущие, Зарима купила, пять тысяч стоят.
Дороже только зимние сапоги, аж шестнадцать – немыслимая цена для обуви! Целыми днями смотрит в окно, ничего не делает, как столбовая дворянка из сказки.
– А я плохо, – не отпускала руку мама. – Ноги, глянь, опухли снова. Давление то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, а иной раз голову как схватит, как схватит, хоть ложись и помирай.
– К врачу надо, – пробубнила Эля, выдёргивая руку.
– На что к врачу ехать? – с претензией протянула женщина, выразительно смотря на Элю. – А если в больницу уложат, вообще, денег не напасёшься! Грибов прошлым летом, считай, не было.
Эля подумала: чтобы грибы были – их надо собирать, сами в вёдра не прыгают. Встать потемну, надеть неудобные, на два размера больше, резиновые сапоги и идти в лес. Окрестности деревни местная малышня вычищает, уходить надо подальше, к обеду насобираешь и продашь. Подумать - подумала, но промолчала. Подумала, скроется за дверью, всё само решится. Не решилось.
Мамка топталась у порога и заунывно тянула: «Э-э-э-эля! До-о-о-о-ча!» Что оставалось? Пришлось выйти, дать денег на поездку в Архангельск, в больницу, на врача, на лекарства… Знала Эля мамкины лекарства. В магазинчике, на верхней полке рядком стояли бутылки водки. Ассортимент не велик, зато самый дешёвый, а из-под полы можно было самопал купить – денег хватит неделю не просыхать.
Эля посидела с час, таращась в окно, и решилась. Надо уезжать. Что ей в Мезене делать? На речку смотреть, тощую берёзу и грязь за окошком? В родную деревню не хотелось, от мысли вдохнуть запах дома детства начинало мутить, накатывала невыносимая тошнота. Не было у Эли больше родного дома, и никакого не было. Её дом остался там, где Дамир. А его она боялась пуще огня. Придёт? Сейчас придёт? Или сейчас? Страшно!
Тётя Аня деньги за оставшиеся три недели не вернула – отдала задатком за дрова для баньки, наверняка соврала, но не докажешь. Только сказала: «Правильно, в большом городе скорее затеряешься, а кто тебя спрашивать будет – скажу, видать не видала». Первым же автобусом Эля отправилась в Архангельск, ещё не зная, что не вернётся в родные места, может быть, никогда в жизни. Не ведая, что через несколько часов от дома её детства с затхлым запахом грязи останется лишь обугленная труба и часть обгоревшей до старых брёвен стены.
Отыскала Наденьку, подружку детства. Та искренне обрадовалась Эле, расспрашивала, где была, поступила ли в медицинский, откуда платье дорогое, фирменное. Рассказала, как на духу, с кем-то нужно было поделиться, молчать сил не было. Надя слушала, кивала, вздыхала, жалела подружку, а реветь не позволила, сказала – в слезах смысла нет, только морщины появятся. Эля страсть какая красивая, только отъесться нужно, синяки из-под глаз убрать, и заживёт лучше, чем в семье мужа. Сытнее, вольготнее, сама себе хозяйкой станет, как и принято у них, у поморов.
Эля устроилась у подруги, деньги – снять отдельное жильё – были, но одной страшно. Город пугал, но сильнее она страшилась, что её найдёт Дамир. Придёт – что она скажет? Как в глаза посмотрит?
Надя снимала трёхкомнатную квартиру на двоих с «приятельницей» Евгенией – женщиной старше тридцати лет, а то и под сорок, с поджарой, сухой фигурой, неестественным загаром и ярким, перманентным макияжем бровей и губ. Третья комната пустовала. Женя согласилась на постоялицу, тем более, Эля за свой угол исправно платила, убиралась, готовила. Нехитрые блюда, чему научилась у Файзулиных, а соседки ели и нахваливали.
Эля быстро поняла, чем Надя и Женя зарабатывают на оплату трёшки и коньяк, которым угощали «гостей». Откуда деньги на еду и бытовые нужды. Временами хотела съехать, казалось – она только мешается, а порой страшно было. Иногда гости были тихие, пробирались в «апартаменты», так Надя и Женя называли свои комнаты, не выходили оттуда оплаченное время. А иногда орали, сквернословили, шатались по квартире, норовя проскочить в запертую, подпёртую стулом изнутри комнатушку Эли.
Опасно попасться на глаза подвыпившему гостю. Она не толстая, бесформенная, кривоногая Наденька, не Женя, похожая на старую, потрёпанную гончую. Эля, на свою беду, красивая. Ей часто говорили, даже свёкор в сердцах кинул эби, что Дамир – глупец, на такой сочной девахе женился. Была бы умная, а то дубина. Греха с такой не оберёшься… В больнице Эля слышала шепоток за спиной, что красивая, а несчастная. «Не родись красивой», – вздыхал медицинский персонал и более удачливые мамы маленьких пациентов отделения патологии новорожденных.
– Зря ты от денег отказываешься, – Евгения пила коньяк маленькими глотками, заедая лаймом – остался от гостя. – Могла бы хорошие деньги рубить.
– Не хочу, – отнекивалась Эля. – Противно.
Противно не было, скорее страшно. У Эли было всего три мужчины за прошедший год, два из которых не спрашивали - схватили, ударили, взяли своё. Если услуги оплатят, отбиваться нельзя, только терпеть. Как терпела Женя, когда припёрлись два пьяных амбала, позже два часа отмокала в ванне, синяки на шее и руках консилером маскировала.
Нет! Пусть катятся все мужики мира со своими предложениями! Ей секс только с Дамиром понравился, он всегда о ней думал, ждал, целовал, больно не делал. Теперь его не стало, а если придёт… Что она ему скажет? Как в глаза посмотрит? Придёт? Сейчас… Или сейчас? Страшно!