Страница 20 из 99
Карима Файзулина достойна только такого обращения. Каста женщин, особенных с рождения, по праву этого самого рождения. Назовите это шовинизмом или расизмом, Равиль не согласится. Девочку, которую берегут дома, в родной семье, к которой с трепетом относится отец и братья, будет оберегать и муж. Она попросту не потерпит неуважительного отношения к себе.
– Привет, – неожиданно Натка свернула к автомобилю Дамира. Для того, чтобы заглянуть в окно внедорожника, ей пришлось встать на цыпочки. Он открыл дверь, приглашая, смотря в недоумении на любовницу друга.
– Привет, – окинул он взглядом усевшуюся на сиденье женщину, на ходу одёргивающую клетчатую юбку.
Откровенно говоря, Дамир никогда не понимал, что Равиль нашёл в Натке Иванушкиной. В лицее, куда по настоянию директора сельской школы перевели Натку после пятого класса, у неё было одно достоинство – хорошо училась. Её мать не платила ежегодную спонсорскую помощь именно по этой причине. Иванушкина вытягивала рейтинг лицея на небывалые высоты своими победами на всевозможных олимпиадах. Внешности же Натка была заурядной. Белобрысая, излишне худая, низкая. Ладненькая, пропорциональная, не костлявая, но в целом – не яркая, не сочная, глаз на ней не останавливался. Рядом же со жгучим Юнусовым и вовсе терялась. А, впрочем, отлично, что у них с другом разные вкусы на женщин, никакая шалава не перебежит дорогу, не испортит дружбу.
– Элю ждёшь? – в лоб спросила приятельница. Мало того, что Натка от природы была бесцеремонным правдолюбцем, ещё и профессия наложила отпечаток. Женской хитрости, изворотливости, ласковости в ней не было и на ломаный грош. Немного менялась она рядом с Равилем, остальным же рубила правду-матку, невзирая на обстоятельства и лица.
– Ну? – вопросом на вопрос ответил Дамир.
– Ты знаешь, что ей только исполнилось восемнадцать?
– Уголовный кодекс позволяет, – он усмехнулся, не напоминать же женщине, во сколько лет она попрала закон и нравственные устои.
– Да мне как-то насрано на закон, я не прокурор. Ты бы о девочке подумал, свалишь через месяц, а ей здесь жить.
– Я ей мешаю здесь жить?
– Слушай, она девчонка совсем, а о ней только ленивый не говорит как о подстилке Файзулина-младшего. Думаешь, это нормально? Ты уедешь, кто за неё заступится? Сейчас местные кобели сидят по углам, не успеешь улететь, вылезет шакальё, пойдут проторенной дорожкой.
– Не пойдут.
– Самое смешное, что ты сам в это веришь.
– К тебе не пошли, а тоже… – он не договорил, какими эпитетами мать Юнусовых удостаивала Иванушкину в нежные пятнадцать лет. Незаслуженно охаживала, со всей злостью, на которую была способна, и как вторили ей кумушки – соседки, разнося слухи по округе, как сошедшие с ума сороки.
– Много ты знаешь, – Натка махнула в раздражении рукой. – Юнусов всегда рядом был, а потом я в город переехала, здесь всем плевать, а Эле ещё жить в Поповке, в медицинском общагу закрыли.
– Отлично, – Дамир скрипнул зубами, умела Иванушкина пройтись катком по живому. – Я тебя услышал, иди.
– Пошла, – усмехнулась Натка, недовольно поджав губы, и выпрыгнула из машины, напоследок от души хлопнув дверью.
Права была Иванушкина, тысячу раз права. Мир вокруг стремительно менялся, несясь, порой казалось, под откос. Устои, нравственность, мораль, ориентиры, даже сексуальная ориентация – всё летело в никуда, переворачивалось с ног на голову, а лицемерие оставалось вековой давности, как и злобливость в односельчанах.
С чем столкнётся Эля, когда Дамир улетит? С тотальным осуждением? С похотью местных мужиков, посчитавших, что если можно одному, то и всем остальным тоже рады? С плевками в спину от женщин? За Наткой незримой стеной стоял Равиль Юнусов, и как бы ни фыркала при встрече мать, как бы ни судачили кумушки на улице, в глаза Иванушкиной все предпочитали улыбаться. За Дашкой Арслан Файзулин, собственной персоной. К тому же, любому было понятно, что ни Натка, ни Дашка угрозы семьям односельчанок не представляют, их мужчины не потерпят измен, изгонят из рая мгновенно, не забыв стереть с лица земли. А кто защитит Элю? Отец – никудышный пьяница, которого иначе как Гришкой не зовут?..
Эля одним своим видом могла вызывать ненависть местных кумушек, а учитывая обстоятельства и ссущих вслед кобелей, и подавно. Просить своего отца? Он только плечами пожмёт. Если о чести девочки не заботится её отец, сама девочка – туда ей и дорога. На Голгофу людского осуждения.
Наконец появилась Эля, в лёгкой майке с тонкими бретелями – на этот раз лифчик на ней был, – и в юбке по колено. Комплекты белья накупил ей Дамир, а также платья, сарафаны, кофточки, юбки, колготки, обувь. Кажется, он спустил небольшое состояние на Элю, благо, она не противилась. Принимала подарки с восторгом и благодарностью.
Науку благодарности она изучила довольно быстро, и пусть не всё получалось у Эли, а что-то Дамир обходил сознательно, решив, что как бы ни хотелось, а девушку нужно пожалеть, благодарила Эля с энтузиазмом, желанием и завидным рвением.
– Привет, – прохрипел Дамир после затяжного, глубокого, приветственного поцелуя.
– Скучал? – Эля игриво пробежала ладонью по животу, ныряя рукой под широкий, мужской ремень, убеждаясь в том, что скучал. – И я скучала, – промурлыкала Эля, дунув на прядь волос, упавшую на глаза. Её руки дёрнули пряжку, ладонь тут же огладила член. Дамир вздрогнул и подался вперёд, не отводя взгляда ото рта Эли.
– Эй, – пришлось одёрнуть шальную девчонку, нырнувшую вниз лицом к паху. – Ты в уме? Люди, - он неопределённо махнул рукой, показывая на несуществующих прохожих. Суббота, восемь утра, даже дворовые коты ещё спали.
– Никого же нет.
– Мало ли, – он дёрнул молнию на джинсах, придавливая член. Она заводила его с полуоборота, с одного взгляда. Ей нужно просто появиться в поле зрения, ему достаточно подумать об Эле, и болезненный стояк был гарантирован.
– Тогда поехали, где народу поменьше.
– Мы собирались в суши-бар.
– Вот заодно и поем, – рассмеялась Эля собственной шутке, кинув красноречивый взгляд вниз. Поест она…
Любому другому в подобной ситуации Дамир сказал бы, что девка использует его, отсасывает со старанием, подмахивает за тряпки, любому, а вот себе он такого сказать не мог. Не про Элю. Она была абсурдной, порой до бесячего глупой, но всегда, абсолютно всегда откровенной, открытой и искренней.
Она умела любить, по-настоящему, не стесняясь, не кривя душой. Она любила свой Север, страшного пса, прибегающего домой время от времени, любила отца, беспокоилась о нём, обязательно проверяла, поел ли он суп, хотя и готовила не лучшим образом. Любила мечтать. Как поедет в Нью-Йорк. Или будет жить у моря, «настоящего» - южного, в доме с зелёными стенами и плетущимся виноградом вдоль забора, чтобы клубника и яблоки круглый год. И мечтала попробовать лайм, говорят, он кислее лимона. И она любила Дамира, тогда он отдал бы голову на отсечение за это. Он был уверен в этом на все проценты, которые существуют во вселенной. Сто, тысячу, бесконечное множество.
И он так же любил Элю, любил до боли в сердце, тахикардии, панических атак среди ночи, когда понимал, что уедет, оставит её и горький аромат, настолько родной, что отнять его, как кожу содрать заживо.
Неужели это и есть любовь? Вот это безумие, граничащее с маниакальностью, не проходящее желание, страсть, поглощающая с каждым днём всё сильнее и сильнее. Животный, почти неконтролируемый страх потери. И нежность, такая нежность, от которой хочется выть, кататься по полу и тонуть в щемящей, болезненной сладости.
В любое другое время Дамир Файзулин отринул бы подобные чувства. Слишком сильные, на износ, но тогда, в преддверии разлуки, он наслаждался этим гремучим коктейлем, пил его взахлёб, будто знал, как мало ему отмерено любви. Спешил насытиться, наесться до отвала, до отторжения, интоксикации.