Страница 28 из 118
— Тебе достаточно только сказать.
— Не собираюсь ничего говорить.
— Тебе достаточно посмотреть, — Кроули возник у него из-за плеча, демонстративно подставляясь под взгляд. Азирафель невольно улыбнулся, но потом снова насупился.
Кроули остановился, спохватившись. Что он делает?.. Зачем он это делает? Зачем он ведёт эту игру, если его проигрыш определён заранее?.. Он отмахнулся от ангела, удивлённого стремительной переменой его настроения, отступил от Азирафеля — и он очень старался не думать, что отступление сейчас слишком напоминало бегство.
IV
В ночном саду было тихо, только луна светила сквозь облака, рисуя чёрно-белый с серебром пейзаж, и негромко журчала вода в фонтанах, будто каменные тритоны и дельфины переговаривались между собой. Кроули сидел на бортике, опустив руку в воду, и шевелил пальцами, отгоняя золотистых рыбок. Ему не спалось. Обычно он бы с удовольствием спал в такую ночь, но присутствие Азирафеля поселило в нём неясную тревогу.
С тех пор, как тот приехал на виллу Кареджи, у Кроули не было ни сна, ни аппетита. Они могли мирно провести целое утро в библиотеке, молча занятые каждый своей работой (Азирафель составлял каталог книг по просьбе Лоренцо, Кроули смотрел в окно, чтобы не смотреть на Азирафеля, который то сидел за столом, сосредоточенно терзая пером чернильницу и выводя экслибрисы на вклеенном ярлыке, то бродил вдоль полок, отыскивая потерявшийся том). Впрочем, наблюдать за Азирафелем через отражение в окне было даже удобно — можно было, ничем не выдавая себя, водить пальцем по стеклу, якобы рисуя на нём демонические знаки. Но иногда они вдруг ссорились по пустяку, из-за одного слова — вспыхивали, разбегались, разлетались в стороны искрами — и притягивались обратно, ревниво присматривая друг за другом, чтобы от улыбки, направленной в чужую сторону, оскорбиться ещё сильнее.
Кроули много раз собирался покинуть Кареджи, однажды он даже приказал оседлать коня, чтобы уехать, куда глаза глядят — но стоило ему увидеть, как Азирафель с кем-то любезничает, смеясь в ответ на комплименты, как Кроули мгновенно передумал.
Он знал, конечно же, что Азирафель никому не подарит свою благосклонность — ту, на которую могли бы надеяться здесь многие. Ни демону, ни человеку. Кроули мог быть спокоен, но у него плохо получалось спокойствие — он ревновал, и ревновал страшно.
В отместку он заставлял ревновать Азирафеля — впрочем, того и заставлять не приходилось, он сам возникал, как ангел из табакерки, будто чувствовал, когда у Кроули возникало намерение с кем-то уединиться, чтобы отвлечься от своей неуместной, нелепой, постыдной тяги к ангелу. Стоило Кроули приобнять кого-нибудь понежнее, как Азирафелю срочно требовалось его содействие в делах — то помочь сверить часть составленного каталога, то пересчитать тома на самой верхней полке, то отправиться в деревню за персиками и апельсинами, то помочь найти потерявшийся перстень.
Кроули помогал. Или нет — всё зависело от того, не находился ли у них новый повод для ссоры — тогда они были заняты исключительно ею на ближайший час, забывая про всё вокруг.
Азирафель ревновал его не только к тем, с кем Кроули разговаривал или кого обнимал — он ревновал его даже к тем, на кого Кроули просто смотрел. Стоило одному найти себе компанию, как рядом из ниоткуда появлялся второй и вливался в беседу, которая быстро превращалась в обмен огненными взглядами и завуалированными оскорблениями. Кроули не знал, было ли ему от этого слишком горько или слишком сладко.
Все были уверены, что они ненавидят друг друга — Лоренцо даже как-то спросил, что именно они не поделили с Азирафелем.
— Весь мир, — коротко ответил Кроули, и это была чистая правда.
Кроули сидел, бездумно шевеля пальцами в воде, глядя, как лунное отражение дробится и сверкает в фонтане. Потом послышались шаги — медленные, почти шаркающие. Лоренцо в последнее время всё сильнее мучила подагра, он почти не принимал участия в общем веселье — присутствовал, наблюдая за своей академией, за спорами и разговорами, но сам предпочитал молчать и слушать. Его врач поселился на вилле и настоятельно советовал Лоренцо уехать лечиться на минеральные воды. Лоренцо откладывал поездку, отговариваясь необходимостью заниматься делами.
Он подошел ближе, присел на край фонтана и сложил руки на коленях. Кроули смотрел на его грубый профиль с некрасивым носом и тяжёлым подбородком, и почему-то ему казалось, что душа и ум Лоренцо и не нуждались в более изысканном оформлении. Он был слишком хорош в своём несовершенстве. Будь он красив, его величие не чувствовалось бы так остро. Удивительно, как внешний изъян придавал благородство чертам его лица. И это никогда не работало в обратную сторону — внешняя красота не облагораживала внутренних язв. В Лоренцо воплощалась вся двойственность человеческой натуры, тогда как демоны были и злы и уродливы, а ангелы — сплошь прекрасны и добродетельны.
— Красивая ночь, — сказал Лоренцо, поднимая голову к звёздам. Кроули посмотрел туда же, на синий бархат, проколотый сияющими огоньками.
— Да.
Лоренцо вздохнул. Кроули пристальнее вгляделся в его лицо.
— Плохие новости? — спросил он.
— Инквизиция нашла Пико во Франции, — сказал Лоренцо. — Говорят, герцог Савойский схватил его и держит в Венсенском замке.
— Гадство, — с сожалением сказал Кроули. — Что будешь делать?
— Поеду в Рим, вероятно. Обращусь к Папе Иннокентию.
— Думаешь, он тебя послушает? — хмыкнул Кроули.
Лоренцо устало потёр лоб.
— Если я сумел убедить его назначить тринадцатилетнего мальчика кардиналом в Санта-Мария-ин-Домника — наверное, я сумею убедить его отвести взгляд от безобидной ереси. Кроме того, моя дочь замужем за внебрачным сыном Папы. У меня есть все основания полагать, что он прислушается, — Лоренцо невесело усмехнулся.
— Пико бунтарь, — сказал Кроули. — Он опасен для церкви. А Иннокентий мечтает о новом Крестовом походе. Неподходящее время для того, чтобы сеять сомнения в христианские умы.
— Знаю, — согласился Лоренцо. — Я говорил ему, что не стоит злить церковь, но ты же знаешь его — он никого не слушал. Если бы он пошёл на уступки и согласился вычеркнуть из своих тезисов то, что касалось каббалы… Пока в Испании насильственно крестят евреев, не очень-то разумно говорить, что иудейская магия способствует познанию Бога.
— Неразумно было вообще упоминать магию после буллы Папы, направленной против колдовства. После «Молота ведьм», — Кроули сморщился. Он знал автора трактата лично — и знакомство, к сожалению, было не из приятных. Фанатичный монах-доминиканец просто помешался на колдовстве.
— Я боюсь за него, — сказал Лоренцо. — Он горд и горяч. Людей сжигали и за меньшее.
Кроули нахмурился. Люди сжигали людей, и это была страшная смерть. Большинство из тех, кто попадал в руки инквизиции, были невинными и невежественными людьми, даже не помышлявшими о колдовстве. Пико же дал инквизиции веский повод. Глупец.
Кроули вздохнул — он знал ещё одного, похожего, который тоже нередко влипал в неприятности, из которых его приходилось выручать. Одного неразумного ангела, который, будучи ангелом, для этого мира порой оказывался чересчур наивен. Причины разные, а глупость — одна и та же. Кроули вдруг захотелось подсесть к Лоренцо поближе, обнять за плечи и посидеть так, голова к голове, выражая безмолвное и понимающее сочувствие. Может, даже ободряюще похлопать его по колену. Сказать что-то вроде «держись» или «всё образуется».
— Такой талантливый и образованный — и такой дурак, — с усмешкой сказал Лоренцо. — Ни на одном из пяти языков не смог сказать «я был неправ, молю вас о снисхождении». Он восхищает меня, — со вздохом добавил Лоренцо. — И своим умом, и своей глупостью. Особенно глупостью. И следом за ним я сам становлюсь дураком. Вызволяю его из тюрем, успокаиваю ревнивых мужей, которых он оскорбил.
— Я бы хотел тебе посочувствовать, — сказал Кроули, тронутый не столько признанием, сколько глубоким и беспросветным пониманием причин, по которым Лоренцо собирается в очередной раз спасать Пико, в очередной раз вляпавшегося в неприятности. — Но не могу.