Страница 24 из 118
Комментарий к Флоренция, приблизительно 1490 AD
Твой памятник - восторженный мой стих.
Кто не рожден еще, его услышит.
И мир повторит повесть дней твоих,
Когда умрут все те, кто ныне дышит.
Сонет №81
I
В саду трещали цикады, трава намокала от вечерней росы. Пламя факелов и светильников трепетало от лёгкого ветра. Кроули лежал на земле в плаще, накинутом на плечо на манер тоги. Прижимая руки к груди, он держался за рукоятку кинжала. Дыхание застревало у него на губах, вырывалось с едва различимым хрипом.
— Не лей слёзы, моя царица, — прошептал он, открывая глаза. — Не плачь, любовь. Боги позавидовали нам — о, это их вина!..
Его голова лежала на коленях у молодого юноши. Тот склонился над Кроули, поцеловал в лоб:
— Октавиан уже под стенами Александрии. Ты слышишь?.. Крики! Войска входят в город.
— Как страшно умирать первым — как страшно оставлять тебя, моя царица, — прошептал Кроули. — Обещай, что последуешь за мной!..
— Обещаю, — отозвался юноша.
— Встретимся ли мы в долине смертных теней?.. — слабеющим голосом спросил Кроули. — Наши боги различны!.. Мной правит Юпитер, тобой — золотой Осирис. Здесь нам суждено разлучиться. Тебя ждёт Дуат, а меня — царство Плутона. Какая трусливая глупость — умереть первым, отнять у нас время жизни вдвоём!
— Нашего времени не осталось, — отозвался юноша, глотая слёзы.
— Остались ещё часы!.. минуты! — прошептал Кроули. — Даже секунды, проведённые рядом с тобой — каждую я считал бы в весе алмазов. Теперь я понял — мы не встретимся на том берегу, не разделим посмертную вечность.
Прохладный ветер трогал его рассыпанные волосы, пламя факелов вспыхивало на них рыжими искрами.
— Я обезумел, услышав известие о твоей смерти, мой ангел, — прошептал Кроули. — Верный меч, почему ты послужил мне так славно! Ты должен был воспротивиться моей воле, затупиться о мою грудь! Какой холод вокруг… Ты здесь, царица?.. Стемнело… Принесите огня! — выкрикнул он.
Юноша закрыл лицо руками, рыдая, краска с густо подведённых глаз потекла по щекам. Кроули больше не двигался, слышны были только тихие всхлипы.
Зрители, безмолвно наблюдавшие за этой сценой, склонились друг к другу, шушукаясь.
— Марк Антоний и Клеопатра?..
— Да, но загадано было слово!
— «Самоубийство»?
— Слишком очевидно!
— «Горе»? «Отчаяние»?
— «Фатализм».
— Да! — Кроули щёлкнул пальцами и резко сел, отбросил в траву бутафорский кинжал. — Фатализм. Поздравляю, мастер Пико, вы выиграли.
Молодой человек поклонился ему с довольной улыбкой, зрители засмеялись, радуясь победе.
— Микеланджело, хватит рыдать, никто не умер, — сказал Кроули, поднимаясь на ноги.
Юноша, только что изображавший Клеопатру, кивнул, шмыгнув носом.
— Наш юный гений очень чувствителен, — снисходительно сказал Лоренцо Медичи. — Как и все гении — восприимчивость к жизни питает талант. Кажется, становится холодно — синьоры, прошу вас в дом.
— Кстати, Марк Антоний ошибался, — сказал Пико делла Мирандола, идя рядом с Кроули. — Юпитер, Осирис — всё это единый бог, которого разные народы зовут разными именами. Дуат и Аид — единое царство мёртвых.
Кроули нахмурился, отвернулся.
Вилла Кареджи стояла на высоком холме, под ним лежала тёмная долина. Яркий серебряный полумесяц висел высоко в небе, стройные кипарисы тянулись к нему, словно руки, воздетые в мольбе.
Разыгранная сценка никак не выходила у него из головы. В своё время история была громкой. Марк Антоний, знаменитый римский полководец, влюбился в царицу Египта, да так безумно, что женился на ней и захотел передать её детям — будущим правителям Египта — завоёванные римские владения. Рассорился с Римом, а Рим объявил войну Клеопатре. Настоящий повод дал Марк Антоний, но Рим формально не воевал со своими гражданами, поэтому войну объявили Клеопатре. И выиграли её. Марк Антоний умер у неё на руках, а сама она пережила его ненадолго. Она не хотела быть опозоренной, привезённой в Рим как трофей, и ушла сама.
Встретились ли они потом?.. Кроули как-то не успел поинтересоваться, а потом родился Иисус, был убит, воскрес, спустился в Ад и вывел оттуда всех, кто там находился. За исключением Иуды, оставленного в назидание.
Так встретились они или нет?..
Он не мог перестать думать об этом, словно это было единственно важным сейчас. Имя «Антоний» билось в его голове. Что он чувствовал, этот человек?.. Ради чего он поссорился с Римом, что им двигало?.. Что, если он осознал в свои последние мгновения, что жизнь с Клеопатрой — единственная из доступных ему, если после смерти они даже не встретятся? Он принёс в жертву всё, чем владел — и проиграл. Они умерли, оба. Не счастливыми супругами, рука в руке — а увидев, как рушится всё, что они делали. Познав отчаяние, предательство, позор.
У него никак не выходило из головы, что он, играя Марка Антония, оказался чересчур искренним.
Потому что был один ангел, видеться с которым можно было лишь на Земле. Лишь пока они здесь, они могут встречаться. Когда настанет конец времён, им придётся расстаться. Один примкнёт к небесному воинству, другой — к полчищам демонов, и если им повезёт, они не столкнутся в последней битве, не поднимут друг на друга меч и один не увидит, как второй умирает.
Тому, кто выживет в последней битве, придётся гадать, какова была судьба второго — но правды он никогда не узнает.
Лишь здесь, посреди людей, им ничто не грозило. Лишь пока они сами притворяются людьми… А может, стоило бы притвориться сильнее? Не просто пить их вино и есть их еду, а пойти ещё дальше — взять себе человеческое имя? Стать чуть больше человеком, чуть меньше демоном. И если постараться как следует, сделать себя настолько человеком, что Азирафель перестанет шарахаться в сторону?.. Как и для Марка Антония, так для него: единственная возможность быть с тем, с кем тебе хочется — жить так долго, как только получится, пока мир не пойдёт на тебя войной.
Ничего другого не будет. У них не будет посмертной вечности. В последней войне один выживет, а второй — нет. Если повезёт, умрут оба. Вот это и есть фатализм. Всё решено заранее, просто люди не в курсе.
— Человек создан по образу и подобию Бога, а значит, он и есть сосредоточие божественной сути, и смысл его существования — в том, чтобы воплощать её в мире. Видеть повсюду красоту и повторять её. Быть творцом. Искать высшее благо и приносить его в мир, чтобы другие тоже могли увидеть его. Человек создан по подобию Бога, значит — подобен Богу, — продолжал Пико.
Кроули уронил руку ему на плечо, похлопал с коротким смешком.
— Только никому этого не говори, — посоветовал он. — Церковь не любит подобные разговоры о величии человека. Хотя по мне, — добавил Кроули, — люди иногда бывают куда лучше ангелов. Да что там, любой человек лучше ангелов, потому что они созданы только для того, чтобы петь Осанну и воплощать в жизнь разные творческие замыслы. Не считая тех случаев, когда они помогают стереть с лица земли целые народы — во имя вящей славы, — Кроули показал глазами наверх, — конечно же.
В доме горели светильники, маленькая компания расположилась в одном из залов.
— Пико прав, — сказал Лоренцо, устраиваясь на своём кресле недалеко от огня. — А во Флоренции нет инквизиции. Флоренция — это новый Эдем. Сад радости и удовольствий. Скажи, разве красота может быть противна Богу?.. Разве он хочет только страданий и лишений?
— Кое-кто утверждает, что невозможно понять, чего он хочет, — пробурчал Кроули. — Что это непостижимо.
— Человеческий разум должен быть в состоянии постичь Бога, — сказал Пико.
— К нему можно приблизиться, воплощая истину, добро и любовь к жизни.
— Эдем однажды был покинут, — сдержанно сказал Кроули. — Не боишься, что Флоренцию постигнет та же участь? Ты собираешь картины и статуи, платишь художникам, скульпторам — но всё это не вечно. Холсты горят, а мрамор крошится от ударов молотка.
— Ты мрачно настроен, — улыбнулся Лоренцо. — Что тебя гнетёт, друг мой?