Поскольку я живу

Но если из-за нее, почему так легко развернулся и улетел за океан вместо того, чтобы, как тогда, в самом начале, не оставлять ее в покое до тех пор, пока не добьется своего?

Должно быть, ей стоило злиться еще и по этому поводу. Именно такие чувства она испытывала бы обязательно, если бы не прорезавшаяся вдруг откуда-то и ошарашившая ее непонятная, незнакомая ей гордость – за него, за все, чего он достиг, за все, к чему он стремился. И более всего – за то, что он вылез из помойной ямы, в которую окунулся с головой. По собственной вине. По собственной вине. По собственной.

Полина старалась повторять это достаточно часто, чтобы снова загнать себя в прежние рамки, в которых хорошие и плохие определялись исключительно по их поступкам. А Ванькины поступки были однозначны: чем бы ни руководствовался, он бросил ее, предал, солгал; что бы им ни двигало – а он сам подсел на наркотики, сам довел себя до клинической смерти и сам разрушал свое здоровье. И еще тогда, в Берлине, он не пощадил ее чувство собственного достоинства. Знал. Все знал и позволил ей делать то, что она делала.

Возможно, Поля сумела бы простить, если бы не ночь, когда пришла к нему – пьяная и сломленная. За такое – как простить?

Этого Полина не знала. Это походило на преграду, преодолеть которую невозможно. Слишком велика. Человеческих сил не хватит. Ее сил не хватит, они и так уж на исходе. Откуда в ноябре взяться силам?

И она, вчерашняя, отличалась от себя, сегодняшней, лишь тем, что теперь снова стала бродить по сети в поисках информации о «Мете». Личные страницы Ивана не обновлялись с августа. Он исчез. Опять.

«Порядочные карлсоны, если улетают, то обещают вернуться», - сердилась Полька, когда каждый следующий день не приносил ей новостей. И хватала из сети те крохи, что подчас просачивались.

До самой главной, самой оглушающей новости, появившейся одновременно в Инстаграме, на Фейсбуке и на их сайте. Группа «Мета» объявила о прекращении своего существования 15 ноября, не дожидаясь окончания года.

Полина ошалело смотрела на экран телефона и не верила глазам.

Самое важное, что у него есть. Самое важное, что у него есть. Что было у Ивана до нее, что было у Ивана после нее, что было частью его – нежно и трепетно взращенным чадом. Его продолжением. Тем, что он сохранил даже после того, как… «умер».

И вот теперь «Мета» прекратила свое существование.

Полину уже не во сне, а при свете дня, при ясном сознании охватил тот липкий ужас, что по?том катился по спине и заставлял холодеть руки. Что он обрывал? Что Иван этим обрывал? Что доказывал? Зачем ломал самого себя?

Или она ничего не понимала?

Как давно она ничего о нем не понимала?

15 ноября «Меты» не стало.

Вот где дикость.

Полина двинула пальцем влево по экрану телефона. Директ. Написать ему в Директ? Что она может ему написать? «Ты совсем оборзел, Мирош?»

А он и не Мирош вовсе.

Иван носит чужое имя, как и она – чужое. «Твое – я отнял». Идиот! Поля всего лишь говорила о фамилии бывшего мужа, которую не удосужилась сменить после развода, опасаясь, что перестанет быть узнаваемой. Что поделать, если Полина Штофель уже бренд. А менять паспорт, но оставлять фамилию псевдонимом – психом надо быть.

Но Иван же все воспринимал по-своему. Слишком остро, слишком болезненно. Его легкость и широкие улыбки напоказ никогда не соотносились с тем, кем он был. Даже в ту пору, когда они жили вместе, в нем уже зияла страшная рана, которую она разглядела, едва они случайно встретили Людмилу Мирошниченко в «Квадрате».

Ей никогда не забыть его взгляда в тот вечер. И ей никогда не забыть того, как он хрипел Миле: «Уходи», - в переговорном зале гостиницы после пощечины. И ведь это она его подвела и предала. Он умирал – а она не сказала ему правды, хотя в самом начале могла прекратить мучения собственного ребенка.

Так была ли у Вани мать? Не было же! Но тогда и деньги, переданные им… были ли эти деньги? Что она ему возвращала? Чей долг?

Полька всхлипнула, вдруг впервые задумавшись над тем, что это значит. У Ивана – никогда – ни черта – не было. Кроме «Меты» и нее.

Так что же он сейчас творил? За что наказывал себя? И что ей теперь делать, когда он улетел в Торонто и добровольно от всего отказался?

Тогда она еще не простила. Тогда она только стала на путь понимания его поступков, сматывая в плотный клубок все эти годы без него, но с ним, и впервые ощущая, что среди безумия и руин начинает находить покой. Впервые.

Но был один шаг, на который Полина смогла решиться уже в ту пору, каким бы диким он ни представлялся ей раньше. На следующий день после «похорон» группы «Мета» она отправилась в адвокатскую контору, чтобы получить консультацию о необходимом пакете документов для смены фамилии. Плевать. Если должно быть хоть что-то настоящее, то пусть хоть Зоринаегопотолке.

- Номер шесть! – донеслось до Полины сквозь едкий туман воспоминаний.

В последнее время она частенько попадала в него, едва оказавшись наедине со своими мыслями, словно вылетала в черную дыру из объективной реальности. И неважно, сколько людей ее окружает.

Роли никто из них уже не играл. Да и она сама давно поставила под сомнение личную значимость. Примерно с тех пор, как несколько месяцев назад Лёня совершенно серьезно заявил ей, что ему не нравится ее музыка. Она репетировала обожаемого Фастовским Дебюсси, а сын тяготел к «Девочке» в материном исполнении. Однажды она зачем-то показала ему эту песенку, и теперь все репетиции заканчивались ею, иначе Лёнька обижался. «Второе Рождество», к слову, ему тоже нравилось.

Забрав на кассе пакет со своим обожаемым кофе и поправив шарф, которым, как платком, прикрыла голову, она под раздающийся из динамиков голос Фрэнка Синатры и звонкие колокольчики открываемой ею двери, выбралась на улицу.

Метель закончилась, ветер угомонился, проказник. Лишь редкие снежинки в неспешном кружении опускались на землю. И в ушах по-прежнему тепло и уютно звучал The Christmas Waltz, который провожал ее на выходе из Кофейного домика. Ей и самой бы кружиться с этим снегом. Фее из пианино можно. Снежной королеве – тем паче. Но вместо этого Поля неспешно побрела к машине, оставленной в пятидесяти метрах от заведения.

В свете фонарей, витрин и рождественской иллюминации под ногами все искрилось и переливалось, и совершенно все равно, что работы коммунальщикам явно прибавилось, и наверняка ей самой предстоят не самые счастливые минуты в пробках, хотя до дома оставалось всего ничего. Серебристый снег устилал дороги, деревья и дома. Ровно четыре месяца без Ивана.

Она видела его последний раз 24 августа.

Сегодня 24 декабря.

Канун католического Рождества.

Она как-то выдержала без него пять лет, впав в летаргический сон. Четыре месяца сделались невыносимыми, наверное, потому что проснулась и снова стала собой.

День рождения в этом году Полина не отмечала. Не велика дата – двадцать семь. Она отбилась от посягательств на свою персону, отклонив все возможные предложения для праздника: от матери, которой больше не могла заново открыться и довериться, от коллег, что, в сущности, были ей безразличны, от Петра, таким образом ненавязчиво сглаживавшего ситуацию после их нелепого секса.

Полька личную территорию у всех отвоевала, забаррикадировалась в квартире, не отвечала на телефон, отмазавшись от знакомых и родных тем, что якобы укатила в теплые края. И единственный звонок, который она приняла, был звонком в Скайп от Леонида Штофеля. С ним они проболтали с полчаса, он долго пытался прочитать текст открытки, половину, видимо, заучив, а половину придумав самостоятельно, и показал ей подарок, который пообещал привезти в следующий приезд. Это был настольный стеклянный рояль ручной работы – с резными ножками и замысловато разукрашенной крышкой. Слишком круто для четырехлетнего Лёньки, не иначе отец надоумил. Тот всегда питал страсть к широким жестам.

Но Польке было приятно, а главное, это хоть на короткий срок отвлекло от неумолимого ожидания, которое стало вечным ее спутником – с новой силой и с прежней страстью она ждала Ивана. Ждала так, как не ждала когда-то свадьбы. Может, потому что в ту пору их расставания не длились дольше нескольких дней? Теперь уж не разберешь.