Страница 8 из 145
— Ужели… — губы растянулись в ухмылке. — К нам наконец—то пожаловал дракон?
— Да, твердил старик, что Дракон явился в соседней провинции. Только почему—то на тот раз говорил просто «Дракон», забыл свое излюбленное «Великий Дракон».
— Что ж, братья, по коням! — скомандовал мужчина, единственный, чьи черные одежды разбавлены были каймою красного цвета. — Найдем дракона! Убьем!
— Убьем! — подняли кулаки над головами шестеро его спутников.
— Найдем и выпустим кровь!
— И кровь, и кишки все выпустим!
— Мы обретем эликсир бессмертия!
— Мы обретем!!!
Они быстро поднялись на своих коней.
— Но старший брат… — тихо сказал со шрамом на щеке мужчина уже немного погодя, коня своего заставив поравняться с ним.
— Да что?
— Скажи, брат Хэ У, а что, если воины императора таки найдут твое чучело утром?
— За девятнадцать лет так и не нашли, — нахмурился Хэ У, да вдруг рявкнул на своего помощника: — Вперед! Не болтать!!! — и подстегнул своего коня.
Свиток 1 — Прощание с Небом — 5
Ли Кин
Ночь выдалась неспокойной. Сильный ветер метался над рекою и над городом, разбрасывая и разрывая в клочья темные облака. Иногда начинал хлестать дождь. Ко Инг своим братьям—напарникам у печи уточнил — они все же новую порцию ваз и тарелок закладывали, хотя и на всякий случай меньше обычного, а то вдруг ветер порушит дерево или стену и та на печь упадет, разобьет все — что то лютует Великий Дракон.
— Он то ли от гнева орет, то ли ревет! — вздохнул Ми Шенг.
— Ох, и зачем только из храма устроили бордель! — Ко Инг едва не плакал уже. — Будет беда! Говорил им: будет беда!
— А они только побили тебя, — вздохнул Ми Шенг.
Невольно сжала кулаки. Стало жалко стариков. Они даже не сказали ни госпоже, ни господину нашему, что люди напали на них за те справедливые слова.
To есть, я давно уже не верила, что боги какие—то существуют. С того самого дня, когда пришла в заброшенный храм, тогда еще пустой, и…
Рукою шлепнула себя по лбу. Не дело вспоминать! To ли сдох Великий Дракон, то ли его вообще нет. А покуда боги бездействуют, игнорируя людские молитвы, да, может, если боги не вернутся вообще, то людям надобно выжить самим. Людям надобно выживать в одиночку. Только до чего же жаль, что я лишь девушка!
— Вот до чего же манеры у нашей госпожи как у парней! — горько сказал за моею спиною Ми Шенг.
— Да когда ж ей учиться как приличной госпоже! — вздохнул Ко Инг. — Все таскается будто рабыня али служанка вместо нас на рынок. Ох, кости мои старые! Только проедаю их хлеб! Жаль, кости старые, а то б не дал ей ничего таскать совсем! Ну, не дело это, когда юную нашу госпожу обижает Ли Фэн!
Шаг ускорила, чтоб не подумали, будто их подслушиваю. У них—то слух плохой, привыкли уже громко говорить. А я привыкла молчать да слушать. Но откуда он только узнал?
— Совсем распустилась Ли Фэн! Совсем распустила своих слуг! Ну и что, что отец ее
— главный чиновник Шоу Шана, да торгует с Коре? Али как там их зовут? Запамятовал нынче.
— Да, не дело ее служанкам хамить нашей госпоже, — поддакнул. Ми Шенг. — А вот давеча…
И мне стало стыдно. Это я вообще—то проедаю их хлеб. Даже мужчину—вдовца не могу толком соблазнить, чтоб хоть наложницей в свой дом забрал — родителям б и то легче стало жить, да, может, прислать могла бы иногда гостинцы им да вкусности какие старикам.
И на рынок ушла торопливо. Наспех переодевшись. Надо было чуть соли купить, да тарелки выменять. Шла опять, голову опустив, да натянув сверху остроконечную соломенную шляпу. Позор, конечно, для юной госпожи делать работу слуг, мужскую носить одежу, но не матери же моей почтенной в глаза купцов смотреть эти наглые, да клянчить каждую «лишнюю» монету. И мне, разумеется, приятного в этом нет, едва ли не попрошайкою себя чувствую, но хоть так я могу родителям своим послужить. Да по дому сделать могу кое—что. Хотя что я могу? Поместье большое, обветшало, не хватит тут лишь двоих рук. Но и сидеть, смотреть просто, как все рушится, да гонять на рынок хрупких и верных старых наших слуг, сил нет. Да и не по—человечески это.
Но день этот, должно быть, один из дней последних моих в родном городе, один из последних дней служения почтенным моим родителям, выдался крайне неудачливым. To есть, я пожертвовать чистотою своею ради покоя матери моей могу — и мне за награду это, хотя и больно, мучительно больно и обидно уезжать, будучи проданной как вещь. Но вот все… это все…
Сначала слуги главного судьи города вынесли роскошный паланкин на рынок. Потом оттуда, шажочками мелкими, семеня и покачиваясь, вышла гордая Ли Фэн. Разумеется, посмотрела на торговцев всех, горожан и притихших слуг как императрица на провинившихся рабов. Потом пошла выбирать себе нефритовые шпильки и браслеты, деньгами сорить, да громко так бросая на землю и прилавки монеты и слитки, чтоб все видели и все слышали, что у клана ихнего денег хоть с тура до ночи воруй и не переведутся. Ой, да что за мысли злые эдакие в моей голове?! Ну, ей повезло, ну и что ж.
— С дороги! — рявкнула она, швырнув в меня вазой из редкого фарфора, прихваченной с прилавка ближайшего.
Да в торговца, напряженно подобравшегося, швырнула серебряным слитком, залепила ему прямо между глаз. Так ведь можно и нос человеку сломать! Хотя он противный. Наглый, вредный. А слиток подхватил, улыбался.
Ваза, разумеется, разбилась. Я робко переступила осколки.
— Фу, что за слуга некрасивый у дома Хан. Морда грубая, плечи узкие. Понять не могу, ты мужик али девица?
Люди притихли напряженно. А, может, и вспомнили внезапно, что у моего господина дочь была одна, выжившая. Только даже если и смекнули, что мой клан дошел до такой нищеты, за меня уже не вступились. Щеки мои предательски покраснели, аж обожгло, будто кипятком.
А она еще громко, нагло, резко так захохотала, не по—женски, взглядом провожая меня. Да торговец тот с вазой ею разбитою ей поддакивал, гоготал премерзко.
И еще мне за все тарелки выдали лишь жалкий кругляк.
— Пошто оскорбил ты, парень, достойную госпожу Ли Фэн? — проворчал обычно дружелюбный самый торговец.
Но я же не делала ничего! Это все она!
Но вслух не сказала я ничего, только голову вжала в плечи. Только б не поняла, что я — дочь Хан. Только б господина моего не начала оскорблять! Мне больно, когда обижают моего отца. Пусть и в сложную, но он пустил меня в жизнь.
— Еще спасибо скажи, что я тебе, грубияну, вообще хоть что—то заплатил! — продолжал словами добивать меня торговец.
И с нами хочет дела и после иметь, и к Ли Фэн подлизывается. Змея изворотливая! Мне бы столько мудрости, уж я бы показала им всем!
— Спасибо, о почтенный! — глухо сказала я, голову низко—низко склонив.
Приняла кругляк и ушла.
Матушка, разумеется, расстроилась.
— Снова мяса нам не видать! — сказала, вздохнув.
— Я готова свое отдать, — вздохнула и я.
Она ласково погладила меня по щеке.
— Я знаю, ты достойная дочь, — всхлипнула, внезапно меня обняв. — О, прости, что родила я тебя такой некрасивой! О, только бы боги разглядели красивое сердце твое, по достоинству тебя наградив! Нету счастья большего для матери, чем такая скромная и верная дочь!
А мне стало грустно. И что я некрасивая. И что не умею улыбаться из—за веера мужчинам. Даже в наложницы меня не забрал никто.
Еды сегодня было мало. Сославшись на боль в животе — от дней феникса, чтобы старики поняли и ели мою долю спокойно — я ушла к себе в полупустую комнату рыдать, среди старых и испорченных вещей. Не радовал даже гуцинь, лежащий предо мной.
А ночь выдалась безлунная. Ветер бушевал неспокойный. Как и сердце мое.
Ночью не видно было ничего, но я слишком часто сбегала из дома к великой реке, к тому рукаву ее, у которого мне довелось родиться. И я во мраке кромешном путь к Хуанхэ нашла. И в воду не угодила, вовремя плеск волн заслышав шумных и мятущихся сегодня подобно моей душе. Опустилась на берегу на колени. Слезы из глаз опять потекли.