ПЕС

Маша, молча, поставила перед ним тарелку с двумя котлетами и картошкой пюре.

– А ты?

– Не хочу, – супруга стояла у плиты, рассеянно смотря в окно.

Мужчина разрезал котлету и уже собирался насадить кусочек на вилку, когда Маша сказала:

– Юра, нам надо поговорить. Так дальше продолжаться не может.

– Как так? – спросил Гайанский, отложив приборы. – Что не так?

– Все не так, Юра! Мы живем в нищете! Моей зарплаты хватает только на еду, а твоя зарплата, если можно так ее назвать, полностью уходит на твое … хобби.

– Это не хобби, Маша, – рассердился художник, но улыбка продолжала светиться на его лице. – Это моя профессия.

– Нет, Юра, это хобби. Профессия приносит доход, а эта твоя … – Маша запнулась, подбирая слово, – твоё художество – хобби. Причем дорогое. Ты хотя бы примерно посчитал, сколько уходит на краски, полотна и прочую … ерунду?

– Ерунду?! Маша, это не ерунда! Если хочешь знать, это моя жизнь!

– Юра, – смягчилась жена, – предложение Димы еще в силе. Нормальная работа, тот же художник, только за компьютером. А его фирма, кстати, получила заказ от нашего банка на разработку логотипа. Ты себе не представляешь, сколько это денег. Позвони ему …

– Маша, я сказал нет! – Гайанский повысил голос. Улыбка исчезла. – Я не шабашник! И не этот, как там, барыга! Я художник!

– Художник?! – крикнула Маша в ответ. – Какой ты художник? Кто твои работы видел? Кто их покупает? Ты не художник, Юра! Ты – фрик. Ты местный, городской сумасшедший. С тебя же все смеются, Юра!

– Ты действительно так думаешь? – процедил мужчина.

– Да, Юра! Я действительно так думаю! – из Машиных глаз брызнули слезы.

Она села на табурет и закрыла лицо руками. Гайанский сочувственно на нее смотрел. Выдержав паузу, судорожно соображая, как успокоить жену и прекратить этот давнишний спор о духовном и материальном.

– Маш, Машенька! – его голос лоснился от нежности. – Не надо, слышишь? Все утрясется, вот увидишь. Главное что мы друг друга любим …

– Нет, Юра, – обреченно произнесла женщина. Она прекратила всхлипывать. – Уже нет.

Шмыгнув носом, фартуком вытерла слезы.

– Нам надо расстаться, я так больше не могу.

– Маш! Давай успокоимся, и … – Юрий попытался обнять жену за плечи, но она раздраженно стряхнула его руку.

Подняв к нему лицо, Маша сказала:

– Уходи! – и, увидев удивленный взгляд супруга, повторила. – Да, Юра, уходи! Я серьезно. Так будет лучше.

– Маш, не будем спе …

– Пошел вон! – крикнула женщина, вскочив с табурета. – Видеть тебя не могу! Вон!

***

Заварка медленно плавила мозг. Мозг, вместе с картинкой окружающей реальности, стекал в тартарары, как размокшая под дождем акварельная краска стекает с картины. Плотная стена кустарников покрылась прозрачной дымкой и импульсивно расплывалась. За ней открывалось нечто другое, настоящее. Легкость восприятия поглотила все тело. Даже мысли скинули с себя цепи действительности и стали невесомыми. Некоторые травы заваренного сбора, Бессонов привез из недавней командировки. Здесь такие он не встречал. Для правильного эффекта важны не только растения: травы, цветы, корешки, но и время когда их собрали, как долго сушили, где хранили. Все тонкости ему поведал дед. Еще в прошлой жизни.

Семён Гаврилович негромко запел. Гортанные звуки вырывались из измененного сознания, из-под размазанной картинки кустарников у дачного забора, и погружались в подложку заснеженного горного перевала, в холодные воды быстрого ручейка, в кедровую чашу дикой тайги, в полет орла, не спеша разглядывавшему себе добычу.

Тело немолодого мужчины раскачивалось в такт одному ему известному ритму. Веки нервно вздрагивали, губы еле заметно шевелились, ноздри набухали при каждом вздохе. Душа нехотя отрывалась от тела. Для полноценного транса ему недоставало бубна из оленьей кожи. Бессонов опасался соседей по даче. Они бы сильно удивились, увидев генерала внутренних дел с бубном в руках, выплясывающим под гортанное пение. Танцы с бубном он мог себе позволить только в лесничестве, да и то, убедившись, что егерь мертвецки пьян. Больше нигде. Ни должность, ни положение не позволяли.

Здесь, на даче, он чистил мысли. Окуривал себя священным дымом, пил заваренные настои из трав и грибов. Очистив сознание, он мог заглядывать глубоко. Шаманская душа покидала это чужое тело и удалялась далеко в прошлое, в близкое будущее или глубокое настоящее. Это помогало ему справляться с болью пережитого, с горечью настоящего, с обидой будущего. Это помогало ему идти по тропе мести, которая с каждым шагом становилась все шире и заманчивее.

– Товарищ генерал, товарищ генерал, – услышал Семён Гаврилович далекое эхо реальности. – Вас к телефону. Сам первый.

Нехотя, мужчина вернулся из своего путешествия. «Что еще нужно этому безмозглому лишаю?» – подумал он, нервно вырывая трубку из рук помощника.

– Слушаю! У аппарата, – недовольно буркнул он в телефон.

***

Гайанский сел на лавку. В это позднее время во дворе многоэтажки было безлюдно. Детишек загнали домой, пенсионерки ушли смотреть новости, освободив старенькую лавочку полуночному изгою. Ему никак не верилось, что все произошедшее сегодня случилось именно с ним. Будто прочитал в газете шокирующую новость о каком-то незнакомце, или услышал сплетню от коллег, Юра никак не мог понять, как такое могло произойти. Ему все еще казалось что сейчас, вот сейчас удивление от неприятных вестей пройдет, и он осудительно поцокав языком, вернется к своим обычным делам.

«А она права, – думал учитель. – Они обе правы. Какой же я художник? Возомнил о себе. Хватит себя обманывать». Но, сердцем он понимал, что обманывает себя. Без картин его не станет, он просто умрет. Если перестать рисовать задохнется. Сразу. «Мои картины – хобби!? Тогда мое существование – хобби! Черт подери, теперь я знаю, чем занимается Всевышний в свободное время: он создает таких как я, как она сказала – фриков? Непонятых дураков. Нет же, просто дураков.»

Из подъезда вышла Маша. Гайанский обрадовался, на секунду решив, что это действительно чужой кошмар его не касается. Он оживился, встал и, широко улыбаясь, пошел к ней на встречу. В руках супруги Юра заметил небольшую дорожную сумку. На примирительное, немного смущенное заискивание супруга кинула ему в ноги сумку, и, молча, вернулась в подъезд.

– Маш! Маша! – крикнул вслед ей мужчина.

Но ответом стал лишь оглушительный хлопок закрывающейся двери.

Он вернулся на лавку и долго просидел, копаясь в своих сомнениях. С наступлением ночи похолодало. Гайанский, решив что страсти улеглись, поднялся в квартиру которую считал своим домом. Воспитание не позволяло ему открыть своим ключом, и он полчаса, с нетерпением, надеждой, а затем отчаянием, звонил в дверь. Маша так и не отворила. Здравый смысл твердил, это конец, край их и так затянувшихся отношений. Но подлая надежда все еще теплилась в уголке его сознания. «Действительно, – окончательно разочаровавшись, подумал Гайанский, – на дне ящика Пандоры была надежда».

Юре ничего не оставалось, как побрести в школу. «Сегодня точно не опоздаю» – саркастично подумал учитель.

***

Наутро Гайанский первым делом объясниться с директрисой. Больше ему идти не куда. Ночь, проведенная на лавочке в сквере перед входом в школу, стала самой долгой в жизнь. Детское учреждение открывала тетя Рая – уборщица. Она жила неподалеку, и пока школа подыскивала себе ночного сторожа, немолодая, но энергичная женщина открывала и закрывала это старинное здание. Тетя Рая ничуть не удивилась застав ранним утром у дверей школы странноватого учителя. Перекинувшись с ней парой слов, Юрий прошел на второй этаж к директорскому кабинету. Ожидание оказалось не долгим. Вскоре на лестнице послышалось элегантное цоканье дамских каблучков.

– Светлана Борисовна, доброе утро!

Женщина, молча, прошла мимо, доставая из сумочки тяжелую связку ключей. Карие глаза директрисы метнули в него стрелу неприязни.