Рваные души

Всего этого Владимир, конечно, не знал, поэтому попал прямо под горячую руку полковника. Такого отборнейшего мата он еще никогда не слышал. Сапожники и извозчики краснели бы от стыда и чувствовали себя просто ангелами на фоне разъяренного командира полка. Черти в аду скрипели зубами от зависти, от одного представления смертных мук, обещанных Владимиру полковником, а обозных проституток хватил бы инфаркт от одного представления тех извращений, которые лично полковник собирался устроить с Владимиром и солдатами его батальона. Владимир держал трубку телефона на некотором расстоянии от уха, чтобы не оглохнуть, и порой ему казалось, что сейчас из нее начнут извергаться брызги слюны взбешенного командира полка. Владимир молча слушал монолог, доносившийся из трубки, стараясь не вникать в его суть и думая о насущных проблемах батальона. Минут через двадцать монолог стал затихать, в нем появились первые порядочные слова. Еще через десять минут полковник успокоился и деловым тоном стал задавать вопросы об атаке, о потерях, о наличии боеприпасов. Пообещав помочь со снарядами и с пополнением, он потребовал возобновить атаку завтра утром и занять наконец-то эту высоту.

– Голубчик, поймите, пока мы топчемся на месте, выматывая свои силы, немцы в тылу только укрепляются. Прорыв, нам немедленно нужен прорыв на вашем участке. Завтра утром доложите о выполнении задачи. Надеюсь, на этот раз вы меня не подведете, – совершенно спокойным голосом закончил он.

– Так точно, господин полковник, когда мне ожидать пополнение и боеприпасы? – тут же задал встречный вопрос Владимир.

– С боеприпасами прямо сейчас организую, а пополнение ждите. Как только появится, сразу отправлю к вам. Все. Конец связи, – командир полка положил трубку.

«Значит, пополнения скорее всего сегодня не будет, – размышлял Владимир, направляясь к себе в блиндаж, – опять все своими поредевшими силами придется делать».

Придя в блиндаж, он тут же распорядился:

– Семеныч, через час у меня должны быть все командиры рот, от первой роты Сосновский, от разведчиков Удальцов, не забудь Степана Тимофеевича пригласить и начальника команды связистов. Кстати, сходи к ним, пусть Шварц корректировщика высылает, он мне уже нужен.

– Итак, господа, – начал он, когда все собрались, – задача остается прежней: высота. Завтра она должна быть взята. А теперь будем решать, как нам это сделать.

Глава 2

Высотку взяли тихо и почти без боя. Было еще темно, четыре часа утра, когда Удальцов со своими разведчиками бесшумно сняли часовых. Смирнов с первой штурмовой группой, отобранной из старых солдат, приблизились к окопам первой линии и по общему сигналу вырезали ножами и забросали гранатами почти всех спящих немцев. За это время Владимир с другой штурмовой группой пробились ко второй линии и стали чистить траншею, уничтожая полусонных, мечущихся в панике немцев и заставляя их бежать. Пока немцы пришли в себя, было уже поздно. Через час все было кончено. К половине шестого утра на позиции второй линии подтянулся весь батальон.

Продолжили наступление, и почти пять километров батальон двигался по раскисшей дороге, практически не встречая сопротивления, если не считать мелких стычек с отступавшим врагом. Потом впереди, на очередном холме, показалась еще одна линия окопов, которая свежими черными незамаскированными брустверами выделялась на фоне вчерашнего выпавшего и еще не успевшего растаять снега, перерезая дорогу и снова упираясь обоими концами в непролазные белорусские болота. О существовании этой линии узнали только вчера, когда ее заметил с воздуха совершающий разведывательный полет аэроплан. Немцы спешно возводили ее, наверное, уже не особо надеясь на первые две. Для Владимира это было неприятным сюрпризом. Да и командирам рот это известие энтузиазма не прибавило, все считали, что с взятием высотки дальше верст на двадцать никаких укреплений у немцев нет.

Батальон остановился и принялся закапываться в землю. Рыли траншеи, утопающие в весенней грязи, укрепляли их свежесрубленными деревцами, устанавливали пулеметные гнезда, строили блиндажи, щели, перекрытия. Все как обычно. Жизнь пехоты только и состоит из бесконечных атак, наступлений, переходов и окапываний. Потихоньку подтягивались тылы, переваливаясь на ухабах и постоянно застревая в грязи, добрались полевые кухни и спрятались в ближайшем лесочке. Шварц тоже переместил свою батарею поближе к переднему краю, выбрав для этих целей старые обустроенные позиции немецких артиллеристов. Война жила своей жизнью. Владимира вызвал к телефону командир полка и своим обычным строгим голосом приказал готовить наступление на завтрашнее утро. А перед этим принять пополнение, что несказанно обрадовало Владимира, так как в последних боях батальон понес значительные потери, которые нужно было срочно восполнить. Иначе об успешной атаке не могло быть и речи.

Владимир вызвал Удальцова и распорядился ночью выслать разведчиков к вражеским позициям, установить расположение пулеметных точек, а также попробовать отыскать проход в болотах. Его не оставляла мысль зайти немцам во фланг и внезапным ударом выбить их из этих свеженьких окопов. Это помогло бы избежать лишних жертв при проведении атаки в лоб. Также приказал собрать команду из обозников и захоронить всех своих солдат, погибших за взятую высотку, устроив для них одну большую братскую могилу прямо на вершине. Пусть в этой могиле лежат вместе и солдаты, и офицеры, а сверху поставить большой деревянный православный крест. Немцев же закопать отдельно, и креста им не ставить, пусть так и догнивают в чужой для них земле, на которую пришли захватчиками.

Ближе к вечеру Владимир отправился в тыл, чтобы принять пополнение. Обычно пополнение передавали километрах в трех от передовой. На этом настоял Владимир, он хотел сам посмотреть на тех, с кем ему придется воевать, на свежие боевые единицы, большая часть из которых погибнет в первом же бою. Остальные во втором или третьем. Но зато из тех, кто смог продержаться неделю и более в условиях непрерывных боев, шло формирование самого костяка батальона. Это был тот костяк, на который всегда можно было положиться, костяк, состоящий из солдат с обостренным инстинктом самосохранения, сумевших перебороть жуткий страх первых атак, совершивших первое убийство врага и научившихся не просто убивать противника, но видеть и слышать то, что творится вокруг. Дальше таким было легче. Убийство уже не казалось им каким-то сложным, непреодолимым действием, противоречивым божьей заповеди «не убий». Оно расценивалось всего лишь как суровая работа и воспринималось естественным принципом: если не ты, то тебя. Люди учились выживать, шел естественный отбор. Выживали не самые удачливые или умные, выживали те, кто смог быстрее всех приспособиться, принять и впитать всю незримую философию войны.

Пополнение было выстроено в шеренгу по два. Всего было около двухсот человек, хорошая добавка поредевшему батальону. Владимир молча шел вдоль строя, всматриваясь в лица этих людей, для которых становился роднее матери с отцом, в лица крестьян, ремесленников, рабочих, которых война вырвала из привычного уклада жизни, заставила надеть форму и отправиться на смерть, обрекая свои семьи на мучительно тяжелое одинокое существование. Люди стояли, тревожно вслушиваясь в близкое дыхание фронта, жившего своей жизнью. Вдруг он увидел чудо. Чудо стояло, переминаясь с ноги на ногу.

– Твою ж мать! – выругался в сердцах Владимир.

Пожалуй, это был самый нелепый солдат всего Западного фронта, да и, наверное, всей российской армии. Маленький, про таких обычно говорят «метр с кепкой», сутулый, тщедушный (и в чем только душа держится), лопоухий настолько, что, казалось, научись он махать ушами, то мог бы и взлететь. Большой загнутый орлиный нос несуразно выделялся на худеньком мальчишечьем прыщавом лице. Вдобавок это лицо дополняли круглые очки с большими линзами в толстой роговой оправе, сквозь которые виднелись карие близорукие глаза. Интендант тоже, похоже, шутник попался, выдав ему обмундирование размера на два больше. И сейчас солдат был похож на чучело в своей висящей шинели, края которой волочились по земле, рукава были такие большие, что пальцы тонули где-то в их бездонной глубине. Большие ботинки делали солдата похожим на циркового клоуна на арене. Обмотки на ногах были намотаны кое-как. Венчала это чудо огромная шапка, которая то и дело спадала на глаза, сдвигая очки вниз, и солдат все время ее поправлял, а она снова падала, и он снова без конца ее поправлял. Было видно, что винтовка, которую солдат держал на плече, составляет для него большую тяжесть. «И как он с ней только дошел досюда, – мелькнуло у Владимира в голове, – м-да… Аника-воин… И за что ж мне такое невезение?»