Рваные души

Он продолжал стоять, не поднимая глаз и рассматривая носки своих не в меру грязных сапог.

– Петр Сергеевич, о вашем проступке я доложу командиру полка, дальше по его усмотрению. А пока будьте любезны подготовить роту к возможной атаке со стороны противника. От командования вас, по-моему, еще никто не отстранял. Выполняйте! – Владимир повернулся и пошел искать Макарыча, все-таки нужно было прояснить ситуацию с подносом боеприпасов.

Макарыча Владимир нашел в блиндаже разведчиков. Тот сидел на нарах, откинувшись на бревенчатую стенку. Сапог левой ноги был снят, санитар заканчивал бинтовать ее. Белый бинт быстро краснел, пропитываясь свежей кровью. Увидев Владимира, Макарыч сделал попытку подняться, но, издав тяжелый стон, опустился на нары.

– Ваше благородие, не дошел. Спешил очень, а тут как назло рядом мина взорвалась, не успел отскочить, по ноге и полоснуло сильно. – Было видно, что Макарыч страдал не только от боли, но от осознания того, что не выполнил приказание, подвел своих. И сейчас он считал себя виновным в отступлении батальона, по его вине не успели поднести боеприпасы.

– Как он? – спросил Владимир у санитара, который, закончив с раной, убирал инструменты в сумку.

– Рана тяжелая, ступню почти оторвало, нужно срочно отправлять в госпиталь, иначе возможно заражение крови и гангрена. В таких условиях рану обработал, как мог, – безучастным уставшим голосом ответил санитар. За этот день он уже достаточно насмотрелся чужой боли и страданий, так что было не до человеческого сожаления. Работа санитара в том и заключается, чтобы подавить в себе всякое человеческое сочувствие, горечь утрат, страх и молча, переживая внутри себя, спасать человеческие жизни, перебегая под пулями и разрывами от одного бедолаги к другому. Бинтовать, вытаскивать, успокаивать и стараться дать солдату новый шанс на жизнь, которую у него с таким остервенением хотят забрать. И каждый раз отдавать раненому частичку самого себя, истощаясь душой и умирая вместо него. Вот поэтому ходят санитары сплошь угрюмые и нелюдимые. Все они изошлись на чужую боль и рано или поздно просто перестают ее замечать, потому что нельзя без конца отдавать свою душу, рано или поздно наступает предел, за которым остается только автоматизм действий.

– Макарыч, дорогой, ты только держись, сейчас же отправим тебя в госпиталь, там тебя быстро на ноги поставят, еще комаринскую плясать будешь. – Владимир чувствовал неловкость по отношению к этому богатырю, так нелепо пострадавшему от его приказа. – Кого за себя оставишь пока?

– Эх, господин капитан, ваши бы слова да Богу в уши, – Макарыч прикрыл глаза, – как я в таком виде Марфе Игнатьевне-то своей покажусь?

– Брось сопли на кулак наматывать, Макарыч, – Владимир повысил голос, стараясь вывести подпоручика из состояния самобичевания, – ты герой, и это никто никогда у тебя не отнимет. Вот и покажешься как герой. Ногу тебе соберут, на рыбалку ходить сможешь, да и на охоту тоже. Марфа Игнатьевна у тебя замечательная женщина, так что бояться тебе нечего. Кого вместо себя оставишь, повторяю?

– Прапорщика Удальцова, толковый он. Из наших, из сибиряков. На него можете полностью положиться, господин капитан, и верить, как мне верили. Он не подведет.

Удальцова Владимир помнил. Это был небольшой крепкий человек с каким-то необычно пронизывающим взглядом. Когда он смотрел на человека, казалось, что он видит все, что делается внутри и дальше за человеком, как будто нет преград его взору. Владимир велел тотчас же вызвать Удальцова, и как только тот явился, приказал принять команду разведчиков и первым делом немедленно доставить в госпиталь своего командира. Затем он горячо попрощался с Макарычем, желая тому скорейшего выздоровления, хотя понимал, что с таким ранением тот больше не сможет служить в действующей армии и придется ему с Марфой Игнатьевной теперь существовать на невысокую пенсию по инвалидности.

Затем Владимир вернулся к себе в блиндаж и поручил Семенычу немедленно найти Грищука. Он не мог понять, почему бездействовала батарея Шварца в такой нужный для батальона момент. Грищук появился буквально минут через десять. В распахнутой шинели, тяжело дыша, как будто пробежал большое расстояние, он влетел в блиндаж, вытер пот со лба, залпом осушил полную кружку воды, предложенную ему невесть откуда появившимся Семенычем, и, немного отдышавшись, стал докладывать:

– Был у Шварца на батарее. Тот дал нового корректировщика, но пришел приказ из штаба дивизии о немедленном прекращении огня. Приказ отдал начальник артиллерии дивизии. Дескать, и так снарядов мало, на оборону не хватит. Шварц при мне стал звонить в дивизию, но там его даже слушать не стали. Пообещали, что если произведет хоть один выстрел, то завтра рядовым пойдет в окопы. Он после этого трубку бросил и тут же бутылку водки, не сходя с места, выкушал. Потом сел и заплакал. Ну, я сразу к вам. Пока бежал, вижу, вы уже в свои окопы отступили.

– М-да, – Владимир присел на скамейку у стола, – вот так и воюем. Шварц снаряды, почитай, на себе таскает, и то голову ему намылили за это. В батальоне семьдесят два убитых и почти полторы сотни раненых. Большая часть потерь именно при отступлении. Больше всего не повезло четвертой роте. Да и Хижняка со Стекловым вытащить не удалось. Лежат теперь там, на горочке. Черт подери! – Он ударил кулаком по столу. – Ну когда же закончится это наше исконно русское разгильдяйство?! Неужели нельзя просто обеспечить войска всем необходимым? Неужели опыт окружений до сих пор ничему не научил нас? Разве можно не анализировать все неудачи, чтобы не повторять их больше? Мы как бараны все премся и премся на новые ворота! Голова уже вся в шишках, но нет, мы все лезем и лезем. Интересно, а наши дети, внуки так же будут воевать, не учась ни на наших, ни на своих ошибках? Как ты думаешь, Степан Тимофеевич?

Грищук присел рядышком, залпом осушил еще один стакан воды, предложенный Семенычем, немного подумал.

– Вы знаете, Владимир Федорович, на мой взгляд, не изменится ничего. Опыт всех войн, которые вела Россия, показывает, что мы всегда не готовы к войне. Русский мужик медленно запрягает, да быстро едет. Так что если в дальнейшем войны будут, то нашим потомкам обязательно не поздоровится.

– Вот и я так же думаю, Степан Тимофеевич, только страдает больше всех тот самый русский мужик. Странное дело, его все бьют и бьют, а до конца выбить не могут. Бабы все рожают и рожают. Уже вроде и не от кого скоро будет. Я думаю, еще год-два – и ситуация изменится. Вроде уже запрягли, пора бы и поехать. Наша задача продержаться, да людей побольше сберечь, а то такими темпами после войны и пахать будет некому. Сибиряков-то наших уже по пальцам пересчитать можно. А ведь какие хозяева сильные, на таких вся Россия-матушка держится и вовек держаться будет. Ладно, поговорили и будет, наше дело – воевать. Я пойду к связистам, доложу командиру полка о бое. А вы будьте любезны проверить готовность батальона к обороне. Хотя более чем уверен, что немцы сейчас не сунутся к нам, но мало ли что. Береженого Бог бережет. Если что, я у связистов. – Владимир надел фуражку и решительным шагом вышел из блиндажа.

Командир полка полковник Василий Емельянович Мясников был по-отечески справедлив и одновременно очень строг. Владимир по телефону доложил ему о ходе боя, об отступлении на исходные позиции. Он не знал, что перед этим Василий Емельянович уже получил разнос от начальника дивизии генерал-лейтенанта Василия Николаевича Братанова за невыполнение боевой задачи, поставленной полку. Надо отметить, что в этот день всей дивизии не удалось продвинуться ни на километр. Батальон Владимира хотя бы побывал в немецких окопах, в других подразделениях все было еще хуже. Большие потери – и никакого продвижения вперед. Немцы, выяснив направление основного удара русской армии, бросили в бой резервы и остановили наступление войск, создав на всем фронте дивизии явное преимущество, умело используя маневр и складки местности, позволявшей надежно обороняться даже довольно небольшими силами. При этом германская армия еще не испытывала нужды в боеприпасах.