Страница 22 из 35
И раз король сказал колдуну:
— Подарил ты мне, братец, шахматы. А вот скоро королевич мой будет именинник — так ты и ему, что-нибудь придумал бы похитрей.
И когда, как раз, на кануне именин сына, услышал он с балкона карканье ворон, то подумал:
— А, наверное, это колдун. Какой-то, интересно знать, подарок везет он королевичу?
Читателю уже известно, какой подарок вез колдун королевскому сыну…
За пазухой его балахона звенели алмазные слезы.
Королевичу было уже двенадцать лет и, собственно говоря, он совсем не нуждался в погремушке.
Более подходящим подарком для него было бы, например, какая-нибудь книга в плюшевом переплете, или фотографический аппарат, или ученый попугай, или еще что-нибудь в этом роде.
Но колдун сказал:
— Погремушка, которую я имею счастие поднести вашему величеству, совсем особенная… Драгоценные камни имеют тоже способность говорить. Конечно, никто не знает языки драгоценных камней, но вы встряхните около уха этой штучкой, ваше величество, и услышите, что заключенные в ней алмазы не просто звенят, а разговаривают между собою. Не старайтесь узнать, о чем они говорят, разве, например, можете вы понять, о чем щебечут птицы? Но вместе с тем, разве вас не занимает щебетанье птиц?
Я не стану описывать именин королевича. Самое интересное на этих именинах был пирог, доставленный во дворец на телеге, запряженной парой валов. С телеги его пришлось снимать двенадцати королевским лакеям — такой он был большой и тяжелый.
Самое интересное на этих именинах был пирог, доставленный во дворец на телеге, запряженной парой волов.
Если бы на именинах, между прочими гостями, не присутствовал один великан, поступивший незадолго перед тем в королевскую гвардию, то пирога так бы и не съели. Великан очень помог в этом деле: он прямо засунул в рот половину пирога.
Получив от колдуна погремушку, королевич так уж с ней никогда и не расставался.
Ему, и правда, чудились какие-то слова, когда он ее встряхивал у себя над ухом и алмазы звенели. Он закрывал глаза и прислушивался.
И казалось ему — кто-то о чем-то глухо и невнятно кричит в погремушке, или стонет, или что-то поет тоскливое… Но звон алмазов заглушал этот стон, или крик, или песню.
Как будто кто-то сказал алмазам:
— Вы должны смеяться звонко и весело.
А им было тяжело и тоскливо и хотелось плакать…
И они смеялись и звенели и все-таки сквозь смех блестели слезы.
Королевич показывал погремушку отцовским придворным, пажам и министрам, и пажи, и придворные, также как он, закрывали глаза и встряхивали погремушкой над ухом.
Королевич показывал погремушку отцовским придворным.
Но они все говорили:
— Какая музыка…
Должно быть у них был плохой слух или это уж так устроил колдун — что королевич мог слышать то, чего не слышали другие.
Когда, прищурив глаза, они говорили: «Какая музыка» — они это говорили от чистого сердца: звон алмазов им казался необыкновенно мелодичным и приятным.
А королевич часто плакал. Он теперь чувствовал себя совсем несчастным. В конце-концов даже стали опасаться за его рассудок. Он говорил, будто кто-то невидимый постоянно ходит за ним и что-то шепчет ему на ухо, и он не может понять ни одного слова. И, сев где-нибудь в угол, он закрывал глаза и подносил к уху погремушку…
И сидел так целыми часами изредка, встряхивая погремушкой…
И плакал…
Так дожил он до шестнадцати лет.
Колдун за это время ни разу не появлялся во дворце. На своей палке он уехал куда-то далеко в другое королевство и напрасно король посылал к нему в лес гонцов спросить совета, что ему делать с королевичем и с погремушкой.
Когда королевичу исполнилось шестнадцать лет, было торжественно об явленно о его совершеннолетии.
По старому обычаю отчеканили золотые монеты величиной в небольшой блин. На одной из этих монет находилось изображение королевича и стояла надпись: «Моему слуге».
Исстари велось так. Королевич в день совершеннолетия выходил на балкон. Тут же за ним выносили бочонок с монетами.
Он брал из бочонка монеты и бросал их вниз — народу. Перед балконом, разумеется, собиралась огромная толпа. Если в толпе кому-нибудь попадала в руку монета с надписью «моему слуге», такой счастливец имел потом право поступить к королевичу главным слугой.
И вот был день… Перед дворцом толпился народ. Королевич с балкона бросал золотые монеты. Монет в бочонке оставалось только на донушке, когда королевичу доложили, что его желает видеть какой-то человек.
— Сейчас, — сказал королевич, добросал последние монеты и повернулся к своей свите.
— Вот он, — проговорил один из свиты, таща на балкон за рукав тощего долговязого парня с рыжими волосами.
Мне следовало бы еще с самого начала сказать, что скоморох был рыжий и худой, и длинный, как жердь.
Именно ему досталась монета с надписью «моему слуге» и он, как этого требовал обычай, сейчас же явился к королевичу.
Королевич велел его причесать и одеть в придворную ливрею; затем, когда это все было сделано, сел в кресло и спросил:
— А теперь скажи мне, чем ты занимался до сих пор?
— Раньше я был скоморох, — ответил скоморох, — но вот уже пять лет, как я стал портным.
— Почему?
Скоморох вздохнул.
— Это очень длинная история, — сказал он, — и мне тяжело ее вспоминать… Впрочем, эта история имеет некоторое отношение и к вашему высочеству, и, вероятно, самой судьбе было угодно, чтобы монета с вашим портретом попала в мои руки. Велите-ка, чтобы эти молодые люди в золотых штанах ушли отсюда, и я расскажу вам все, как было.
— Оставьте нас вдвоем, — сказал королевич свите, состоявшей, главным образом, из юношей не старше его возраста. Они поклонились и, хоть им хотелось еще покрасоваться на балконе перед публикой в своих шитых золотом штанах, — ушли — и сами за собой заперли дверь.
Скоморох принялся рассказывать о том, как колдун превратил его в комара и затем опять в скомороха и послал собирать по королевству самые крупные слезы…
Он говорил между прочим:
— Судите сами: у меня их был целый кисет из-под табаку; когда они стукались друг о дружку так меня пробирала дрожь… Знаете, даже боялся к ним прикоснуться, будто они были живые и им стало бы больно от этого… Сперва-то было занятно, потому что, разве это не чудно: вдруг слеза — и вдруг, на тебе, — стало алмазом… А потом хотя бы и света не видеть.
А он что сделал с этими алмазами? — спросил королевич…
— Хуже и не выдумаешь, — ответил скоморох, — он всыпал их в золотую погремушку и подарил вашему высочеству.
Глаза у королевича потухли… Он опустил голову, потом поднял ее и сказал:
— Ты врешь, этого не может быть.
Страдание и мука была в его лице и он кусал губы, чтобы удержать слезы.
— Убей меня Бог! — воскликнул скоморох, — если вру… Обнажите вашу шпагу и проткните меня ею, если я вру, сделайте меня самым последним вашим слугой, хотя я и должен быть первым, если я вру!
Но королевич закачал головой.
— Я тебе не верю, — произнес он, смотря на скомороха взглядом полным тоски, — колдун — наш придворный астролог и не стал бы так зло шутить надо мною.
Скоморох опять начал божиться, что он не врет, но королевич твердил:
— Нет, нет, этого не может быть. Он не такой человек…
— Э, ваше высочество, — сказал скоморох, — разве ихнего брата разберешь? У них все на выворот…