Как приручить Обскура

Криденс спустился к ужину без пяти минут семь, притихший и как будто уставший. Обилие новых впечатлений наверняка утомило его, и Грейвз решил не приставать к нему с разговорами.

Да он и не знал, о чём с ним говорить. Воспоминания о прежнем знакомстве смазались, перепутались с фантазиями, пересказанными Гриндевальду. Сейчас Грейвз с трудом отличал, что было на самом деле — а что он придумал. Скупая история их отношений и так была крайне запутанной — а теперь усложнилась ещё больше.

Потому что у него никого не осталось, кроме тебя, — хмурясь от горького сожаления, думал Грейвз. — Бесполезный учёный — и ты, старый козёл, вот и весь его круг знакомств.

Криденс ел молча, очень аккуратно, не поднимая глаз. Держал изящную вилку так, будто она обжигала ему пальцы. Столовыми приборами Грейвз гордился: серебро, белая эмаль, тонкое чернение — они с Финли поняли друг друга с полуслова. А вот Криденс не понимал. Его пугало такое обилие красивых вещей. Он так старался не звякать приборами по тарелке, что от любого шума задерживал дыхание и замирал, будто ждал, что сейчас Грейвз поднимет голову, пронзит его мрачным взглядом и прикажет выметаться из-за стола.

Грейвз, конечно же, не собирался приказывать ничего подобного. Он был занят газетой, раскрытой возле локтя. Ну, или очень правдоподобно делал вид, что занят, не обращая на Криденса никакого внимания. Он решил, что подобное игнорирование всего того, что Криденс считал своими промахами (что вообще-то являлось обыкновенными признаками жизни) благоприятно повлияет на мальчишку и тот расслабится.

Не тут-то было. Молчание, кажется, пугало Криденса не меньше.

Грейвз тоже тяготился этой неловкой тишиной, накрывшей столовую, как пыльная штора, но делал вид, что ничем не обеспокоен. Не глядя, он накалывал на вилку запечённый картофель, окунал в соус и отправлял в рот, в десятый раз перечитывая одну и ту же дурацкую заметку о выращивании мандрагоры. Он ел медленно и без аппетита, хотя Финли оказался неплохим поваром.

Проблема была серьёзной.

Ему стало намного уютнее в доме, которого коснулся дух американской современности, а вот Криденсу изменения явно пришлись не по вкусу. Пока Финли под руководством Грейвза преображал дом, Криденс с огромным любопытством ходил за ними по пятам и смотрел на то, как меняется обстановка. А теперь он даже на стуле сидел на самом краю, чтобы случайно не испортить новенькую обивку своей задницей.

Если он будет бояться лишний раз выйти из комнаты, потому что вокруг слишком красиво… Ну, молодец, Персиваль, что. Расстарался. Думай, что теперь делать — сразу начать прививать Криденсу любовь к прекрасному или попрощаться с собственным комфортом и подстраивать дом под чужие привычки.

Вот поэтому ты и водил в дом только фантазии, Персиваль, — подумал он. — От реальных людей одни проблемы. С ними надо считаться. У них есть своё мнение. Даже у Криденса. Он, конечно, ничего не скажет, он даже не понимает, что случилось. Но он так скукожился, что и без легиллименции можно понять: «Здесь слишком хорошо для такого, как я». Это только в фантазиях ему было плевать на обстановку. Ты же занимал его там другими приятными вещами…

Грейвз сжал в кулаке вилку и подавил вздох. От мыслей у него готова была разболеться голова, нежный грибной соус горчил.

Он надеялся, что Криденс, попав в дом, где всё радует глаз, где никто больше не поднимет на него руку — что Криденс осмелеет и начнёт оттаивать. Но пока было ровно наоборот, и Грейвз чувствовал… беспомощность. Он понятия не имел, как действовать с этим жалким подобием человека. Что ему сказать? Что ему дать, чтобы он перестал выглядеть таким забитым?..

Время… Время, Персиваль, время. Время и терпение. Терпение и доброта. Доброта и строгость.

И что-нибудь… что-нибудь, что его порадует. Что ему понравится. Чтобы он понял своим раненым умом, что это не клетка. Это теперь и его дом тоже. Надолго, возможно — на годы.

— Какой у тебя любимый цвет? — спросил Грейвз, отрываясь от газеты, которую всё равно не читал.

Криденс вздрогнул от неожиданности, со звоном выронил вилку на пол. Застыл, оглушённый всем сразу: взглядом и голосом Грейвза, вопросом, своей неловкостью. Плечи поджались, будто он в любой момент был готов выставить руки в защитном жесте.

Грейвз жестом левитировал вилку обратно, коротким заклинанием уничтожил шмякнувшуюся на пол половинку картофелины, брызги соуса на полу, на столе и на колене Криденса. Машинально призвал из буфета новую вилку. Та выпорхнула из ящика, стрелой метнулась к столу и опустилась возле неподвижной руки Криденса. Грейвз, конечно, мог тем же заклинанием очистить прежнюю — мог и не очищать, пол был безупречен — но ему даже думать было неприятно, что Криденс станет есть приборами, побывавшими на полу.

— Итак, — сказал он, разобравшись с этим маленьким происшествием. — Криденс. Какой у тебя любимый цвет?..

Криденс сидел, ни жив, ни мёртв. Держа руки на коленях, он смотрел покрасневшими глазами в скатерть и не моргал.

— Криденс, тебе нечего бояться, — терпеливо сказал Грейвз. — Я не выгоню тебя из дома за такую мелочь. Я вообще не собираюсь выгонять тебя, — спохватился он. — Ты мне нужен, запомни.

Криденс отмер, выдохнул, еле заметно кивнул.

— Простите, сэр, — шепотом сказал он.

— Так у тебя есть любимый цвет?..

Криденс на мгновение поднял глаза. Через секунду опустил их — но вы подумайте, какой прогресс!.. Он становился смелее.

Найти ответ на вопрос ему это не помогло, так что Грейвз повторил:

— Просто скажи мне. Цвет, который тебе нравится. Какой он?..

— Яркий, — ответил Криденс и покраснел.

Разговор грозил затянуться надолго. Грейвз подлил себе вина, отодвинул тарелку. Криденс тут же выпрямился, положил вилку. На его лице промелькнули испуг и досада.

— Тихо-тихо, не дёргайся, — сказал Грейвз, растирая пальцами складку между бровей. — Доедай спокойно.

— Но вы…

— Делай то, что я говорю, — прервал его Грейвз, не собираясь выслушивать очевидное объяснение. В приюте они ели по команде, как собачки. И если не успел проглотить порцию вовремя — пеняй на себя. Когда Мэри Лу вставала из-за стола, вставали все. — Сиди и ешь, если ещё не сыт, — велел Грейвз. Отпил вина и на всякий случай уточнил: — Ты ведь поймёшь, когда будешь сыт?..

Криденс кивнул. Хвала Мерлину, одной проблемой меньше. А то от этих пуритан-сектантов можно было всякого ожидать…

— Ма… Мэри Лу говорила, нельзя разговаривать за столом, — зачем-то сказал Криденс.

— Плевать я хотел на то, что говорила твоя Мэри Лу, — искренне сказал Грейвз. — В этом доме мои правила.

На Криденса, как ни странно, эта банальность подействовала успокоительно. Он снова взялся за вилку, потянулся к блюду с запечённой рыбой. Грейвз помолчал, чтобы не спугнуть. В начале ужина ему пришлось два раза повторить, что Криденсу можно брать всё, что стоит на столе, прежде чем тот решился добавить себе на тарелку что-то помимо гарнира и куска карпа.

Вопрос с любимым цветом оставался открытым. Знал ли сам Криденс, что это за «яркий» цвет?..

Ты же аврор, — подсказал внутренний голос, в котором вместо привычной язвительности чувствовалось любопытство. — Допроси его. Аккуратно. Разговори, предложи десять вариантов, посмотри, на каком он дёрнется или выдаст что-нибудь личное. Заодно укрепишь доверие. Двух зайцев одним ударом — это же твой стиль.

Технику допроса, конечно, придётся адаптировать…

— Я знаю одну игру, — сказал Грейвз. — Ты умеешь играть во что-нибудь?..

— В «преисподнюю», — ответил Криденс, торопливо проглотив курок рыбы. — Модести чертила на полу десять квадратов и прыгала на одной ноге. Наверху был адский котёл, — оживлённо сказал он и смутился от собственного энтузиазма, снова потупился.

Грейвз знал эту игру. В Ильверморни её называли «инквизицией». Напрыгнул на линию — сгорел в костре.

— Хорошо, — сказал он. — Но это другая игра. Я буду называть цвет, а ты будешь называть предмет. Например, я говорю — белый. Ты отвечаешь — бумага. Я говорю — чёрный. Ты говоришь — уголь.