Как приручить Обскура

Она была длинной и тонкой, чёрной, с двойным серебряным кольцом и перламутровой рукояткой.

— Наверное, моя, — задумчиво сказал Грейвз. — Она мне нравится. Так… зачем ты пришёл?..

Сойка, тихо напевая себе под нос, переминался возле костра. Бахрома на его одежде качалась в такт песне, качались перья и бусы, и браслеты, и подвески на колотушке, которой он стучал в барабан.

— Ты пришёл меня проводить?.. — догадался Грейвз.

Конечно. Сойка же стал шаманом. Он исходил все миры: мир живых и мир мёртвых, мир духов, и все, какие ещё имелись. Он пришёл, чтобы в момент последнего одиночества Персиваль был не один.

— Ты спишь, — нараспев сказал Сойка, притопнув ногами. — Ты не жив. Ты не мёртв. Ты не мёртв, ты не жив, потерялся, упал в зеркало. Я не могу тебя разбудить, — вдруг отчётливо сказал он, остановившись. — Ты мой брат, я не дам тебе умереть. Но разбудить не могу.

— Да не надо, — Грейвз пожал плечами, глядя в середину рыжего пламени, откуда узловатые поленья и ветки, сложенные шалашом, стреляли снопами искр. — Зачем?.. Мне хорошо.

— Ты должен вернуться домой, — сказал Сойка. — Ты там нужен. И тебя ищут.

— Я никому не нужен, — спокойно возразил Грейвз. — У меня никого нет.

— Ты забыл, — мрачно сказал Сойка. — Твою память украло зеркало. Я помогу, — он выдернул из-за пояса короткий нож с широким лезвием, шагнул к Персивалю.

— Не надо мне помогать, — равнодушно попросил тот.

— Не тебе, — Сойка присел рядом с ним на корточки, взял за руку и дёрнул манжет, оторвав пуговицу. — Я помогу тому, кто тебя ищет.

Он закатал ему рукав выше локтя, обнажив старый белый шрам на предплечье. Грейвз не помнил, откуда тот взялся, но что-то тёплое шевельнулось в груди, когда он его увидел.

— Сойка… — сказал Персиваль, и тот поднял голову, глянул ему в глаза. — А ты постарел. Пришёл меня проводить?..

— Нет, — сказал Сойка, не улыбаясь. — Я пришёл дать знак, что ты здесь.

Он зажал в кулаке нож и вспорол старый шрам одним взмахом. Персиваль ждал, что из глубокой раны сейчас хлынет кровь, но та медленно, нехотя показалась бисерными каплями по краям. Потом капли набухли, слились друг с другом, кровь струйками потянулась вниз, так тягуче, будто это был свечной воск, а не кровь. Боль пришла, как будто бы издалека.

— Эй, — запоздало сказал Персиваль. — Ты охренел.

Он вытянул руку, смотрел, как кровь тяжёлыми каплями щекотно скользит по коже, густая, тёмная, как срывается вниз и капает на жёлтый паркет, разбиваясь в кляксы.

— Ты не слышишь, — вдруг сказал Сойка.

— Кого я не слышу? — безразлично спросил Персиваль, любуясь потёками крови, поворачивая руку ладонью вверх, ладонью вниз, наблюдая, как пересекаются алые дорожки.

— Я привёл того, кто тебя разбудит, — сказал Сойка. — Ты не слышишь его, пока ты жив. А когда ты умрёшь, будет поздно.

— Сойка, — сказал Персиваль, будто вспомнил, что не один. Поднял взгляд, усмехнулся. — А ты постарел. Пришёл меня проводить?..

Сойка покачал головой и задумался. Точно так же он задумывался над учебником, подперев голову кулаком, водил пальцем по строчкам, шевеля губами и читая по слогам — пока Персиваль, которого раздражало это бормотание, не отбирал у него учебник и не пересказывал ему суть задания своими словами, для надёжности зачитывая цитаты вслух. Сойка вообще часто его раздражал. Своим философским взглядом на жизнь, своим спокойствием, манерой раздеваться догола и ритуалами, которые Персиваль часто называл суевериями просто из вредности — пока не понял, что Сойке на его мнение положить вот такенный моржовый хер.

Сойка был, как демон Максвелла: помощь принимал с благодарностью и улыбкой, а попытки Персиваля всунуть в эту первобытную голову светоч цивилизованности игнорировал так спокойно, что руки опускались.

Грейвз улыбнулся неожиданной ностальгии. Так-то посмотреть — он был той ещё задницей в школьные годы. Сойке ещё повезло. В Ильверморни Персиваль только и делал, что задирал кого попало, вечно лез ко всем со своим ценным мнением (конечно же, единственно правильным), раздавал непрошенные советы, дерзил всем вокруг, всех вокруг пытался исправить… Высмеивал тех, кто ему не нравился, а язык у него был острый и злой. Разве что слабых никогда не трогал. Только тех, кто был сильнее и старше.

— Помнишь, мы схлопотали отработку от профессора Волчья Рубашка?.. — спросил Персиваль, усмехаясь. — Я так и не понял, за что…

Сойка посмотрел на него очень пристально, за раскраской на лице было не видно, улыбается он или хмурится.

— Так и не понял? — спокойно повторил он. — Ты назвал его Волчья…

Он вдруг прыснул, расплылся в улыбке, показав зубы. Персиваль тихо засмеялся в ответ. Они были тогда такими мальчишками.

— Мерлин, почему это до сих пор так смешно?.. — Персиваль пропустил пару смешков, откинул голову назад, чувствуя слабость.

— Потому что ты всегда был дураком, Персиваль Грейвз, — ответил Сойка, пряча улыбку.

Он взял нож, которым недавно вскрыл шрам, полоснул себя по ладони. Обмакнул в кровь большой палец, потянулся к лицу Персиваля. Тот попытался уклониться:

— Убери от меня эту гадость…

Сойка не стал его слушать — как и всегда. Окровавленным пальцем коснулся век, мазнул по губам. Персиваль машинально облизнулся и скривился от брезгливости:

— Фу. Это ещё зачем?

— Чтобы ты увидел.

— Чтобы увидел что?

Сойка поднялся, не ответив, отступил к костру.

— Я не буду прощаться. Возвращайся домой. Ты нам нужен.

Персиваль молча смотрел, как Сойка отступает назад, пока тот не шагнул прямо в пламя костра и не исчез в нём, взметнувшись столбом дыма.

— Шёл бы ты нахер, — со странной обидой сказал Персиваль костру.

***

Сначала Тесей думал, что у них есть шанс выстоять — их всё-таки было трое. Он — аврор с огромным боевым опытом. Ньют — зоолог, привыкший уворачиваться от своих смертельно опасных зверюшек. Талиесин был самым слабым в команде, но у него хватало мозгов, чтобы импровизировать.

Огромный пролом в стене, оставленный Криденсом, объединил гостиную с дамской комнатой. Решись кто сейчас припудрить носик, он — точнее, она, хотя присутствие Талиесина делало эту поправку сомнительной — испытает определённые затруднения, пробираясь через завалы камней и осколки фаянса к зеркалам.

Осколки фаянса взмыли в воздух, повинуясь палочке Эйвери, кинулись к Гриндевальду звенящей тучей. Тот отбил их одним мощным ударом, раскрошив в пыль. Эйвери нырнул в укрытие, за кусок уцелевшей стены. Молния Гриндевальда ударилась в кирпичи секундой позже. Прав был Альбус, чтоб ему пусто было — в бою Геллерт был не силён, скорости ему не хватало.

— Ньют! — бросил Тесей.

Взъерошенный Ньют высунул голову из чугунной ванны, стоявшей на кованых львиных лапах, ударил её палочкой в бортик. Лапы ожили, с лязгом выпустили когти, и ванна с места рванула прямиком к Гриндевальду со скоростью носорога. Волшебник отпрыгнул в сторону, едва успел закрыться от Экспеллиармуса Тесея, вышвырнул взбесившуюся ванну в окно вместе с Ньютом — но та успела зацепиться когтями за подоконник. Вырвала его вместе с куском стены, конечно — такая-то туша, четверть тонны чугуна — но Ньют успел аппарировать внутрь. Ванна со львиными лапами, скрежеща по стене когтями, печально съехала вниз по внешней стене башни.

Давать команду Эйвери уже не пришлось, он всё понял сам: выглянул из-за стены, взмахнул палочкой — и в Гриндевальда полетели струйки чернил, на лету складываясь в слова «Для документов», «К исполнению», «Входящий №…» и «Одобрено агентурным Управлением дипломатической службы Министерства Магии». Они набросились на волшебника, как осы. Он отмахнулся от них, но одно, особенно резвое, впечаталось ему в щёку, и теперь там жирно значилось «В архив».

Студенты Дурмштранга, построившись в линию, дружно грохнули посохами в пол. Башня вздрогнула. Пока их было трое против Гриндевальда со Старшей палочкой, у них был шанс, но теперь положение изменилось. Трое против двенадцати, считая и директора фон Шперинга. Почти безнадёжно. Тесей отчётливо ощутил, как же тут сейчас не хватало Грейвза. Он был мастером выигрывать в безнадёжных ситуациях. Что-то было в нём особенное — боевой дух, наглость, вечная уверенность в себе — что флюидами распространялось на окружающих, заставляя собраться и верить в победу. Но Грейвз был потерян — почти потерян, Тесей не позволял себе мысли о том, что ни он, ни Криденс, не смогут вернуться. Или вернутся, когда уже будет поздно.