Страница 15 из 18
Каждый настоящий электрик хоть раз в своей жизни должен за руку поздороваться с током. А Петрович был самым, что ни на есть, настоящим. И моменты этих крепких рукопожатий вспоминал без особой радости, памятуя о том, что ручканье с электричеством ничего хорошего не несет для человека из плоти и крови. Но, хвала небесам, все обходилось легким испугом и испорченными штанами. Однако не сегодня…
Дурной глаз начальника цеха сыграл-таки свою злополучную роль. Высунув язык для большей сосредоточенности, Петрович смело копался во внутренностях щитка. И конец работе вроде уже был виден. Но тут… Петрович внезапно ощутил хорошо знакомый и весьма не долгожданный прилив энергии по телу. Приняв асану, доселе неизвестную йоге, Петрович с прикушенным языком и выпученными глазами застыл подле щитка, помигивая фонариком на многострадальной башке.
Начальник цеха, лицезревший весь этот театр абсурда, быстро схватил попавшийся под руку дрын и наотмашь, что было дури, лупанул Петровича, воплотив еще одну заветную мечту этим пятничным вечером. Петрович, как подкошенный, рухнул на пол, не выпуская искусанного языка из зубов.
Для Петровича же события развивались несколько по другому сценарию. После первого удара судьбы, Петрович ощутил второй, куда крепче первого. Его, словно бильярдный шарик, гонимый кием, что-то пнуло под зад. Да так, что он, с прикушенным языком и фонарем на голове, будто супергерой со стрингами поверх лосин, лихо устремился вверх, рассекая по пути облака и грозясь протаранить небесную твердь. Петрович даже не понял, как оказался в длинном светлом коридоре, вроде того, что был в заводоуправлении.
В нескольких шагах от него была большая стойка, вроде той, что выбили себе «продаванцы» из отдела продаж. Им, видите ли, клиентов надо обслуживать! А то, что славный электрик до сих пор ходит неприкаянным, без своего кабинета и кожаного кресла, их не интересовало. Хапуги!
Возле стойки стоял какой-то рыжий гражданин, по виду очень напоминавший автослесаря Могорыча. Могорыч был чрезвычайно творческим человеком и мастером с поистине золотыми руками. И, как любой творческий человек, Могорыч чудил не по-детски. Он мог смело прийти в гараж после недельного запоя, совершенно не озаботившись несанкционированным прогулом и отчаянно «забив» на свою гигиену. Но золотые руки Могорыча удерживали завгара от необдуманного поступка. В пылу творческого порыва Могорыч смело мог поставить на колеса то, что уже лет пять, как было списано завгаром на металлолом. Неопрятный внешний вид и специфический запах гражданина у стойки совершенно не смутил Петровича, лишь придав большую схожесть с уже знакомым персонажем. Чтобы не путаться, Петрович сразу окрестил стоявшего Рыжим. В его жизни и одного Могорыча было с лихвой.
– Ты бы язык отпустил, – спокойно сказал Петровичу Рыжий.
Петрович разжал зубы и израненный язык, как побитая собака, уполз глубоко в рот.
– А ты, как я погляжу, не из тех, кто опасностей боится. Смелый. Не каждый смертный решится крутить электрику под напряжением. Ты случаем машину не водишь?
Петрович покачал головой из стороны в сторону. Израненный язык мстил Петровичу адской болью и наотрез отказывался произносить слова.
– Жаль. Было бы забавно посмотреть на «мистера-тормоза придумали трусы»… – задумчиво продолжал Рыжий. – У тебя с техникой безопасности как? Ты ее вообще учил?
Петрович одобрительно хрюкнул.
– А чего тогда щиток не обесточил? – укоризненно спрашивал Рыжий.
Петрович лишь виновато пожал плечами.
– Ладно, смертничек, сейчас дождемся вердикта сверху, а там будем решать, куда тебя затулить, – вяло сказал Рыжий и, указывая на гражданку, что сидела за стойкой, добавил: – как только матушка соизволит выдать нам предписание по твою душу, – и Рыжий картинно поклонился гражданке за стойкой.
Гражданка за стойкой своей важностью и бюрократической выправкой очень напоминала Петровичу их кассиршу, Раису Гавриловну. Дважды в месяц Гавриловна становилась едва ли не самым главным человеком на производстве. Ну, пожалуй, вторым после главного инженера. В день аванса и день получки. В эти дни Гавриловна шла на работу с высоко поднятой головой, предвкушая сладостную власть над простыми работягами, дармоедами и даже начальником цеха. Гавриловна смело могла захлопнуть окошко кассы перед самым носом очередного просящего, чтобы пару часов погонять чаи в бухгалтерии. И спорить с ней было совершенно бесполезно! Даже опасно. Можно было смело отправиться в конец очереди, к тем, чьи «зарплатные ведомости пока отсутствовали». Ни шоколадок, ни цветов Гавриловна не принимала, оставаясь стойкой к попыткам подкупа должностного лица, что еще больше поднимало ее авторитет в глазах трудящихся. Вот Кассирша, как она есть!
Кассирша что-то усердно писала за стойкой, не обращая внимания на Рыжего и Петровича, ожидавших от нее чего-то.
Чего ждал Рыжий, он, по-видимому, знал, только не говорил. А вот чего парился Петрович, он понять никак не мог. Как и того, куда он попал и что ему за это будет.
В минуты томительного ожидания к стойке подошел какой-то паренек, одетый во все светлое. Он и сам был светлым. Соломенные волосы модной прической ниспадали ему на плечи, сливаясь своей светлостью с таким же светлым одеянием. Паренек в светлом выглядел, как маляр, только что закончивший белить потолок. Только, в отличие от маляра, пахло от паренька не побелкой и краской, а чем-то очень-очень приятным.
– Воспитываешь? – спросил он у Рыжего.
Рыжий ленно кивнул головой.
– И как? – не унимался Маляр.
– Хочь, тебе дам на воспитание? – отрезал Рыжий.
– Спасибо, у меня своих орлов хватает! – ответил Маляр и принялся с интересом наблюдать за тем, что будет происходить далее.
Время тянулось бесконечно долго. Петрович уже попрощался со своей последней электричкой, прекрасно понимая, что уже к этому времени боекомплект весь, до капли, был отстрелян и прямо сейчас не вяжущего лыка Пяткина боевые товарищи торжественно проносят через проходную. Перспектив вскочить в последний вагон не было никаких.
– Слышь, Толян, ты бы дышал через раз и не в мою сторону, – пренебрежительно сказал Рыжий, – мне еще работать, знаешь ли.
Петрович втянул голову и стал выдыхать себе в робу, наполняя внутренности рабочей одежды дивными ароматами укропа, не переваренной шпротины и огненного зелья.
Наконец Кассирша протянула какую-то бумажку Рыжему, обозвав ее строгим голосом «предписанием».
Рыжий лениво взял бумагу из рук Кассирши, мельком бросил на нее взгляд и удивленно сказал Петровичу:
– А ты везучий!
Петрович так и не понял, в чем состояло его везение, потому что тут же обнаружил себя на больничной койке. Очень болел язык и большой палец на руке.
Следующим утром с перебинтованным пальцем и заштопанным, распухшим донельзя языком, Петрович был торжественно отправлен домой, как пациент, не представляющий никакого интереса для больницы.
Тем же вечером дома, лежа на продавленном диване, Петрович был погружен в тяжкие думы. То, что его долбануло током, он прекрасно понимал. Не впервой. Но вот что это такое было после? Что-то подобное с ним пару раз случалось в жизни, когда он имел неосторожность «зажечь огни» с Могорычом. Неделя беспробудного запоя у Петровича обычно венчалась задорно скачущими медведиками, нарисованными на обоях, бубнящими чертями, нагло растаскивавшими остатки закуси и манящими русалками, бередившими животные инстинкты еще о-го-го мужика. Из всего этого Петрович заключил, что с ним стался глюк и он отловил галюны на почве крайней усталости и нестерпимых побоев электротоком.
В перерывах между думами незадачливый электрик пытался носом выкурить сигарету. Из-за того, что язык, ополчившийся на коварство хозяина, нарочито не вмещался в рот и нахально выпирал, сомкнуть губы вокруг курева не представлялось возможным.
К концу второго дня к еще безмолвному Петровичу пожаловал сам начальник цеха. Начальник цеха культурно подивился необычному виду своего сотрудника, в душе наверняка не раз взоржав как сивый мерин. Заботливый руководитель торжественно объявил, что Петрович своим героическим поступком заслужил неделю больничного. И клятвенно пообещал отпуск летом, если его любимый электрик подпишет акт о поражении электротоком за пределами завода. Отпуска летом у Петровича не было очень давно, и он любезно согласился подписать коварную бумагу, одобрительно икнув при этом.