Страница 11 из 18
Аня действительно была туземкой. Тропический лес, полный висящей в воздухе влаги, диковинных растений, чуднЫх птиц, зверей и гадов, любезно приютил Анино племя, дав им вид на жительство возле небольшой речушки. По одну сторону реки было само племя, а по другую жили те, кто племенем был отвергнут. Кардинальные решения старого вождя-маразматика, кашлявшего кровью и стоявшего одной ногой в могиле, увы, не обсуждались, сколь бы абсурдными они ни были. И Аня почему-то оказалась не по ту сторону реки. Что-то случилось с мужем. Что произошло и при каких обстоятельствах, было не понятно. Но понятно одно: с гибелью мужа Аню, на сносях, с маленькой дочкой на руках, немедля переселили прочь от общей кормушки.
Было очень тяжело. А с рождением сына стало еще тяжелее. Не хватало еды, молока и не было крова. Благополучный речной берег совсем не помогал тем, кто был по ту сторону лесной жизни. Приходилось рассчитывать на себя и на таких же несчастных, коих на проклятом берегу было совсем не много. Голод, травмы и болезни лихо косили ряды отверженных, в основном женщин. Так дальше жить нельзя! Жить нельзя…
Ранним и погожим, совсем не добрым утром, Аня-туземка взяла своих детей, усадила их на берегу реки, на самом видном месте, надеясь, видимо, на милость высших сил и человечность бывших соплеменников, а сама отправилась в самую гущу леса с одним ножом. Дети: девочка что-то около трех лет и мальчик, которому еще не было года, послушно сидели в ожидании матери. А она сама, что было силы, побежала вглубь леса, отчаянно сражаясь с острыми листьями и колючими кустами. Сколько она бежала – она не знала, сколько хватило сил.
Окончательно обессилив, Аня-туземка опустилась на колени и стала плакать. Нож, молнией сверкнувший в ее руках, быстро опустился в район локтя и крепко резанул левую руку до самого запястья. Да так крепко, что рука повисла безжизненной плетью. Кровь струилась ручьями, унося жизненные силы и остатки надежды. Еще один взмах! Дикая боль в животе и обжигающий поток крови. Потом удар, еще удар, еще… В грудь, туда, где все еще билось истерзанное сердце. Небеса, внезапно разверзшиеся проливным дождем, смывали горькие слезы с ее бледного лица. Будто бы высшие силы прощались с ней, смывая грех с ее души. И оплакивали незавидную участь брошенных и обездоленных детей, оставленных на произвол судьбы-злодейки ею, Аней-туземкой.
Аня, уже та Аня в ночнушке и тапочках, стоявшая подле своего рыжего инквизитора, горько плакала.
– Что случилось с моими детьми? – сквозь слезы спросила она.
– Мальчик погиб. А девочка смогла спастись, – равнодушно отвечал Рыжий, которого, казалось бы, трагедия, развернувшаяся на глазах безутешной матери, аж никак не трогала, – спустя две недели ваш вождь наконец-то отправился к праотцам. А его сын и преемник по такому случаю воссоединил племя. Так твоя дочь и спаслась. Она, кстати, простила тебя. Долго злилась, но простила.
– Боже! – Аня закрыла руками заплаканное лицо и опустилась на колени.
– Да ты глаз-то не закрывай, еще не все! – сказал Рыжий и силой оторвал руки от Аниного лица.
Пылинки вокруг Ани вновь заплясали причудливыми красками, резавшими глаза и кружившими голову. И вновь круговорот картинок из этого самого «что-то» подхватил Аню, унося прочь в даль времен.
Теперь упорядочивать «что-то» стало гораздо проще. То ли Аня приловчилась, то ли времена были не столь далеки.
Богатое имение. Можно сказать, замок. Она – дочь благородной семьи, знатная красавица голубых кровей. Взрослая, уже на выданье. Ее брат-близнец, ловкий, белокурый юноша, будущий наследник славного семейного прошлого и самый близкий человек в ее благородной жизни. «У меня есть брат–близнец? Как же здорово!».
Аня… ну уж нет! Не пристало знатной даме Аней зваться. Только Анна! Жизнь Анны столь же благополучна, как и она сама. А как еще может быть у богатой и именитой молодой красавицы, жизнь которой стелется скатертью, устланной лепестками роз?! Только бы родовую честь соблюсти.
Но что-то не так. Что? Боже, она беременна! Она, незамужняя знатная дама беременна от какого-то простолюдина! Как такое могло случиться?! Да нет, не это важно. Как теперь быть?! Никто, решительно никто не должен об этом знать! Разве, что брат…
Ах, эта чертова родовая честь, впитанная с молоком матери и вычерченная родовым гербом на сердце! Это благословение и проклятие одновременно! Что может быть хуже ее потери?! Что может спасти от позора не только ее, но и весь ее род? Ни уговоры брата, ни скорбные раздумья тревожными днями и бессонными ночами… Ничто! Каждый день лишь приближал ее, благородную Анну, к постыдной развязке, ставящей крест на всем ее будущем.
Решено!
Солнечный свет, пробиваясь сквозь роскошные витражи, рисовал разноцветные картинки на каменном полу и стенах комнаты. Массивная деревянная дверь с зеркалом изнутри слегка двигалась, поскрипывая на петлях. Видимо, ее просто забыли закрыть. А зеркало, двигавшееся вместе с дверью, словно заботливая нянька, выгуливало милых отпрысков разноцветного витражного солнца. Зайчики-непоседы разных цветов задорно прыгали по комнате. То на массивную кровать, норовя поскакать на перине, как малые сорванцы. То на резной секретер, словно желая заглянуть в чьи-то секреты. То на стул, опрокинутый кем-то прямо посреди комнаты. И только веревку, одним концом привязанную к потолочной балке, а другим туго затянутую на изящной женской шее, они обходили стороной. Образовавшийся совсем недавно, этот предмет интерьера, безобразный во всей его уродливой бессмысленности, их совершенно не интересовал…
Рыжий молча стоял и докуривал сигарету. Училка что-то писала. А Аня, еле держась на ногах, стояла, обхватив руками шею, словно пытаясь защитить ее. От чего? Все, что могло свершиться, уже свершилось и событиям давно минувших дней обратного хода нет.
– Она, петлю судьбы сплетя,
Себя до смерти удушила.
И не рожденное дитя,
С собой в могилу утащила.
Рыжий, спокойно докурив сигарету, небрежно бросил окурок на пол коридора, где он благополучно исчез без следа.
Аня ничего не могла сказать. Ее охватило оцепенение. Она стояла, охватив руками шею, и не могла ни шевелиться, ни говорить, ни, казалось бы, думать. Словно какие-то путы сковали ее тело и ее мысли. Было очень тяжело дышать, будто ее душили. Страшно болела левая рука. А воздух вокруг стал таким тяжелым, как вода.
– А я же тебя предупреждал! – назидательно сказал Рыжий.
Он повел рукой в воздухе. Пылинки-блестки послушно последовали за его рукой, рисуя живые картинки перед глазами Ани.
– Посмотри внимательнее на левую руку благородной висельницы, – и Рыжий указал пальцем на одну из картинок.
Да, действительно было что-то не так. Внешность благородной Анны никак не выдавала какого-то изъяна. Дорогие платья, вышитые золотом и жемчугами, надежно скрывали дефект благородства от глаз простолюдин. Но движения, эти неловкие движения изящной кистью руки, не знавшей ни дня тяжелого труда, не могли скрыть досадного несовершенства.
Когда-то, когда благородная Анна была еще благородной Анечкой, играли они с братом-близнецом в саду. Она конечно же была принцессой, похищенной драконом, брат – доблестным рыцарем, храбрым спасителем принцессы. Роль дракона отводилась садовнику, благо, он был огромным мужчиной совсем не прекрасной наружности. Настоящий дракон!
И вот, в самый разгар игры, когда храбрый рыцарь, оседлав дракона, лихо размахивал садовым ножом в знак победы, а принцесса от души радовалась счастливому спасению, садовника хватил удар. Садовник огромной человеческой глыбой, сам того не желая, повалился прямо на маленькую Анечку, увлекая за собой оседлавшего его доблестного рыцаря с садовым ножом. Могло случиться все, что угодно. И вполне могло все обойтись. Но случилось так, что нож впился в Аничкину руку чуть ниже локтя, и по ходу падения, глубоко резанул ее до кисти.
Лучшие доктора боролись за руку благородной Анечки. «Руку благородной Анечки». Поэтично звучит. На самом деле никакой поэзией и не пахло, лишь суровая жизненная проза, обернувшаяся неисправимым увечьем.