Страница 17 из 27
Через годик с небольшим в семье появилась девочка, в которой души не чаяла Зина. Давать имя был мамин черёд, и дочку назвали Дусей. Имя это мать считала одним из самых красивых и ласковых. Однако в горотделе записи актов гражданского состояния, одном из флагманов пропаганды коммунизма, заартачились, заворотили носом:
– Какая же вы, гражданка, однако, несовременная. Кто ж сегодня детям своим старорежимные имена даёт?
#В ногу со временем надо шагать, товарищ Селижарова! Вот, смотрите, какой имеется широкий выбор замечательных коммунистических имён. Для вашей девочки, родившейся перед майскими праздниками, прекрасно подошла бы «Даздраперма» (Да здравствует первое мая). Не нравится? Тогда свяжите имя с днём рождения вождя 22 апреля, что недалеко от вашего. Назовите, к примеру, «Изаида» (Иди за Ильичём, детка). Вот увидите, проклянёт вас за «Дусю», когда станет взрослой, дочка ваша.
Удивительно, но в ЗАГСе оказались правы. Имя своё впоследствии Дуся переносить не могла. Ещё больше ненавидела «Дуню» и «Евдокию». Спустя годы придумает себе «Дину» и демонстративно будет отзываться только на этот «псевдоним». Впрочем, нет оснований полагать, что более счастлива была бы она с «Даздрапермой».
Между тем служебные дела Емельяна Игнатьевича шли явно в гору. В 24-м, в струе Ленинского призыва после смерти вождя, вступил он в ряды большевиков. Из состава НКВД выделилось Объединённое государственное политическое управление при Совете народных комиссаров СССР. Милиционера Селижарова прикомандировали к этой не совсем новой структуре, посматривавшей на милицию демонстративно сверху вниз.
Аббревиатура ОГПУ наводила на всю страну не меньший ужас, чем её предшественники – Первая конная Будённого, Бронепоезд Троцкого и ВэЧеКа Дзержинского. Народная молва расшифровывала её как «О Господи, Помоги Убежать» или «Оторвём Голову, Поймаем, Упрячем». Селижаров вроде как даже на этом повороте обошёл своего друга и благодетеля Якова Лазаревича Герцина.
Молодая советская республика наращивала мускулы, но, к сожалению, всё более яростную борьбу развёртывали против неё и антисоветчики всех окрасок. В Центральной России неблагонадёжные элементы составляли ничтожную величину, по оценкам ОГПУ, всего-то в 5-7 процентов от общего населения, и маскировались под защитников рабоче-крестьянского строя без особой тща-
тельности. Поэтому здесь не было необходимости, как, например, в Крыму, проводить массовые расстрелы.
Тверским чекистам не удалось даже приблизиться к подвигу 40-летней большевички Розалии Самойловны Землячки, прозванной её недоброжелателями «демоном смерти». А та ведь показала пример всем подлинным революционерам. В паре с венгром-интернационалистом Бела Куном она в кратчайшие сроки разоблачила в советском Крыму и отправила на тот свет 150 тысяч (а может, и больше) заклятых врагов советской власти. С некоторых лично сдирала кожу, белым офицерам отрезала половые органы. Это ей принадлежит изобретение газовых камер, которым спустя 20 лет воспользуются эсэсовцы. За заслуги в деле искоренения врагов народа Председатель Совнаркома СССР Молотов впоследствии назначил Розалию Самойловну своим заместителем.
Но и в тверской глубинке, как регулярно рапортовали чекисты в губернское управление, а оттуда шли донесения на Лубянку в Москве, требовалось ежедневно и ежечасно изобличать перекрасившуюся буржуазию и её законспирировавшихся пособников. Сам товарищ Сталин учил выявлять не зверские физиономии с громадными зубами и толстыми шеями, таких уже, по его мудрым наблюдениям, совсем не осталось, а людей тихих, сладеньких, почти святых.
Попытка «Союза защиты родины и свободы» Бориса Савинкова разжечь контрреволюционное восстание в соседней Ярославской области, мужественно пресечённая стражами коммунистического строя, заставила тверчан проявлять ещё большую бдительность и решительнее искоренять недобитые в Гражданку и ныне окопавшиеся в мирной жизни отбросы капитализма и империализма.
К делу освобождения родины от всякой нечисти Емельян подходил со всей душой и с большевистским огоньком. Страна училась жить по планам, которые надлежало выполнять, а лучше – перевыполнять. На душу населения страны приходилось всё больше добытого в шахтах угля и собранной на полях пшеницы. Доярки все-
ми силами стремились увеличить надои молока, металлурги – выплавку чугуна и стали.
Свои особые планы обязались с честью воплощать в жизнь и доблестные коллективы ОГПУ. Из Твери получали осташковцы, например, разнарядку – разоблачить, допустим, в августе с.г. столько-то недобитых контра, а местные чекисты, в соответствии со всесоюзным почином, выдвигают план встречный – клянёмся обезвредить вражеских лазутчиков сколько надо плюс икс. Похвально? Конечно похвально! Работа передовая, ударная!
Обидно было, правда, за то, что стахановцам не совсем видимого фронта приходилось, как правило, прятаться в кустах на всесоюзных ярмарках тщеславия. Фотографии знатных ткачих и комбайнёров украшали газеты всех уровней, а чекистам только и оставалось, что руководствоваться великим лозунгом Маяковского: «Сочтёмся славою – ведь мы свои же люди, – пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм».
По заданию начальства и следуя патриотическим порывам всей страны трудился Емельян Игнатьич на поприще разоблачения не покладая рук. Сам сочинял расписные доносы на неблагонадёжных («видели, как тот подтёрся портретом великого Сталина из газеты „Правда"», «соседи за стеной отчётливо слышали, как те назвали товарища Молотова нецензурным словом», «завидев сотрудника ОГПУ, та специально перешла на другую сторону улицы»), сам арестовывал и препровождал в кутузку.
Давно точил зуб Емеля на кузнеца Ваньку Звонарёва из посёлка Пено. Зараза эта когда-то ухаживала за его Зиной. И хотя та напрочь отвергла его домогательства, он, даже несмотря на изменение семейного положения былой симпатии, продолжал её преследовать, имея целью расстроить счастливый социалистический брак Зинаиды с ответсотрудником. Намедни остановил супругу драгоценную на улице и, не стесняясь, всей своей красно-рыжей рожей выдавил: «Зинк, за муженька-то поганого не стыдно?»
Что делать? Извечный русский вопрос раздумьям в недрах емелиного ведомства не подлежал. Опробованным не раз методом подбросил Емельян в незапертый ванькин сарай с дровами пару экземпляров напечатанной в типографии ОГПУ листовки «Далой власть Советов!» (ошибку для пущей реалистичности антисоветского злодеяния сделали намеренно). Хотел, правда, Емеля только попугать незадачливого конкурента. Имел в виду зайти как-нибудь к Звонарю, да и «случайно» обнаружить компромат. «Вот ты, сучонок, и в моих руках. Ещё раз подойдешь к Зинке и про меня штой-то брякнешь, дам ход процессу. Пятилеточка тебе стопроцентно светит».
Но дело неожиданно повернулось иначе. Оказалось, за Звонарёвым давно присматривала одна из других ветвей мощного ОГПУ. И как раз после того, как Емеля внедрил на территорию противника предметы наглядной агитации и пропаганды антисоветского содержания, ветвь эта провела плановый обыск в звонарёвском жилище. Свидетельства вражеской деятельности подозреваемого сразу же обнаружились на видном месте.
Ивана Кондратьевича Звонарёва, злостного белогвардейца, троцкистского прихвостня и польского агента, неожиданно приговорили к высшей мере наказания и быстренько расстреляли в знаменитой Тверской тюрьме НКВД. Емельяну не хватило сил признаться Зине, что это он привёл её бывшего ухажёра на эшафот. Но, если честно, переживал сильно. Как только узнал о приговоре, даже напился вдрызг. Но кто же мог знать, что шуточный поступок завершится столь печальными последствиями. Потом, к счастью, подостыл и дал сам себя уговорить – никто не виноват, время такое. Если не мы их, то они нас. Лес рубят – щепки летят. Как же без щепок-то?
В обязанности ОГПУ входило тайное наблюдение за всеми иностранцами, находившимися на территории уезда. Тех было, правда, крайне мало. Молодая советская республика всё ещё находилась в международной изоляции. Однако налицо были и ростки успехов внешней политики. Дипломатическую блокаду прорвала Германия, пер-