Страница 8 из 17
Не возвращаясь более к королю Генриху VIII, несколько слов скажем о его дочери Елизавете I (1533–1603), которую лично знал, был принят при её дворе, неоднократно участвовал в беседах с нею наш больной Рэтленд. Она, например, в 1599 году издала персональный приказ о немедленном возвращении Рэтленда из Северной Ирландии, куда он самолично отправился воевать под командованием графа Эссекса (1568–1601). И это был не первый поход с человеком, который для Рэтленда, как и для его друга графа Саутгемптона (1573–1624), стал героем, символом храбрости и свободы слова. Тогда она подавлялась жестоко: тюрьмой, казнями. Отсюда преклонение молодежи перед смелостью Эссекса, его огромная популярность в народе. Связь королевы Елизаветы I с Эссексом известна. Он доводился ей двоюродным внуком, был её фаворитом, а в последние годы жизни монархини занимал высокие государственные должности, был Маршалом, то есть Командующим армии её Величества, и был ею казнен в феврале 1601 года. Ему шел тридцать третий год, а королеве – шестьдесят восьмой. Следы отцовской болезни просматриваются и в королеве; вот почему она не вышла замуж, не могла иметь наследников. Самым легитимным к трону в то время был только король шотландский Яков VI, сын Марии Стюарт, которую в 1587 году Елизавета I казнила, пресекая тем самым претензии своей двоюродной племянницы на английский трон. Умирая в 1603 году, она назвала своим преемником сына казненной ею шотландской королевы, больше назвать было некого, и, став королем Англии и Шотландии, Яков VI получил титул Якова I (1566–1625), который известен как основатель династии Стюартов и масонства в Англии; также и он не был свободен от этой болезни. Король отменил жестокие репрессии бывшей королевы по отношению к графу Рэтленду за его участие в мятеже Эссекса; полностью, как и близкого друга его светлости графа Саутгемптона, реабилитировал и восстановил во всех правах. Помилованию подлежали и другие лица, хотя пятеро казненных вместе с Эссексом чем-то напоминают пятерку наших повешенных декабристов.
И вот, на этом фоне кровопролитной войны в Северной Ирландии, казни Эссекса, страшной непоправимой для Рэтленда личной трагедии, ведь казненный ужасными палаческими ударами (первый из них отколол часть черепа, второй раздробил графу плечо) был не только кумиром и покровителем Рэтленда, но и приёмным отцом Елизаветы Сидни, дочери великого английского поэта Филиппа Сидни (1554–1586), сложившего свою голову за королеву ещё в 1586 году на голландской войне; Елизавета Сидни в 1599 году стала законной супругой Рэтленда и боготворила, как и он, своего отчима; на таком мрачном фоне массы ужасных событий, включая почти год заключения Рэтленда в Тауэре, Шекспир не посвятил королеве ни единой хвалебной строки, а в сонете 107 благословил в аллегорической форме её уход из жизни, восславляя мир и надежды, связанные с воцарением Якова I на английском престоле.
Здесь хотелось бы добавить: страна, что называется «кишела» поэтами. И каждый старался восславить свою живую, а потом и умершую государыню, и только Шекспир, слава которого уже была в расцвете, по-прежнему молчал. Поэты упрекали его за черствость по отношению к королеве. Но перед глазами Рэтленда-Шекспира стояла картина окровавленной и разбитой головы Эссекса, жестоко казненного по ее приказу. Эта картина осталась в его памяти на всю жизнь. Эссекс был его другом, покровителем, родственником. Здесь прослеживается прямая связь между Рэтлендом-Шекспиром и Эссексом. И связь эта закономерная и естественная. В поэме Шекспира «Феникс и Голубь» уже умершая к этому времени королева названа тираническим крылом хищной птицы, что вполне соответствовало её характеру, делам и такому отношению к ней Рэтленда, то есть Шекспира.
Однако вернемся к этой самой болезни, сославшись на два примера. Первый имеет отношение к французскому королю Генриху IV (1553–1610), его ещё любят называть Наваррой. Судя по литературным источникам, он болел венерическими болезнями; перенес очень тонкую и опасную хирургическую операцию, которая прошла успешно. Повторное заболевание в период разлада его с бывшим другом и соратником герцогом Бироном обошлось без вмешательства врачей. Но напряжённые отношения короля с Бироном остались без примирения; явная и прямая измена герцога, его бычье упрямство, когда для спасения жизни требовалось всего лишь покаяние перед королем, привели Бирона на плаху; примерно это совпало со временем казни Эссекса, чем похвалялась английская королева в беседе с французским посланником, демонстрируя свою волю и решимость в таком деле.
Среди друзей Генриха IV были герцоги Лонгвиль, Дюмен, Сюлли и многие другие. Но были и враги. За ними стоял Мадрид, возглавлявший Габсбургскую империю на континенте. И вот сработала подлая геополитика. После многих неудавшихся покушений на Наварру 15 мая 1610 года французский король был заколот в своей карете фанатиком-мистиком Равальяком, когда спешил осмотреть Арсенал и навестить больного министра финансов герцога Сюлли. Спустя несколько часов остывшее тело короля раздели для бальзамирования. И все допущенные к этому процессу увидели прекрасное тело человека с идеальными пропорциями всех его частей и элементов. При жизни он любил говорить: «Вы ещё обо мне поплачете». Жизнь этого короля наполнена такими событиями, коллизиями, которых хватило бы на тысячу коронованных лиц или правителей.
Советские историки никак не могли согласиться, что Генрих IV – великий король Франции, они не находили убедительных доказательств этого в его деятельности. Но тогда и Петра I не хвалили, а Николая I называли Палкиным, Николая II – Кровавым; Александра III Миротворца один весьма популярный в свое время исторический писатель с авантюрным уклоном в творчестве назвал единственным русским царём, умершим не от водки.
Выходит, Великую империю создавали сплошь цари-алкоголики. Все русские цари в советской историографии получили гнусные прозвища, а их деятельность оценивалась как антинародная. На Западе чтят своих правителей, но в отдельных поступках те люди бывают хуже варваров. Это мы ещё увидим на посмертной судьбе Генриха IV (Наварры) и кардинала Ришелье. Наварре ставят в вину многочисленные любовные похождения. Но когда представишь, что этот человек из 53 лет своей жизни почти 40 провел на коне и в битвах, создавая единое абсолютистское французское государство, завоевывая ему одно из доминирующих мест на континенте, то поражаешься духу его веры, выносливости, храбрости, политическому уму и другим качествам. Ему прощаешь эти любовные похождения, понимая, что то были узкие полоски жизни вне мучительных забот и смерти, то, что давало жить ему вообще. Видимо, это больше всех понял Генрих Манн, когда вник в жизнь и деятельность Генриха IV, написав о нем свою знаменитую книгу.
В целом судьба Генриха IV (Наварры) трагична и в посмертное время. Его гроб, как и других великих французских королей, во время буйств Великой революции (1789–1794) был выброшен из королевской усыпальницы Сен-Дени. Толпа революционеров с жадностью и страшным любопытством его окружила, впиваясь взглядами в содержимое, когда с гроба слетела крышка. И увидела: король и через 184 года после захоронения лежал в последней своей обители как живой, и его лицо было тождественно прижизненным портретам.
Но мало было вскрыть гробницу, святость которой как бы охраняет само небо и вечность, мало было выбросить тело Наварры, как и тела Людовика IX Святого, Людовика XIV Короля Солнца и других, в яму. Этого было мало! Один из революционеров отсек мёртвую голову Генриха IV кинжалищем, а обезглавленные останки полетели в грязь с известью. Потом он эту голову обработал до черепа и таскал по базарам; попадала она и на аукционы; какой-то художник написал с черепа портрет и торговал им. Не забудем, что подобным образом поступили и с останками великого реформатора Франции кардинала Ришелье: его голову гоняли, как футбольный мяч, по улицам революционного Парижа. И как тут не провести параллель с нашей революцией 1917 года, гражданской войной в России. При всей жестокости тогдашних событий никто не прикоснулся к усыпальницам русских царей ни в Кремле, ни в Петрограде. Когда входишь в царскую усыпальницу в соборе Святых Петра и Павла в Санкт-Петербурге и видишь эти надгробия-саркофаги, их молчаливые ряды в граните, мраморе, в чугунных кружевах решеток, то думаешь и о величии духа народа, о его святости и уме.