Страница 10 из 17
Гилилов
Его главное внимание как исследователя и писателя в этой работе, которую он коротко сам назвал «Игра», было направлено на раскрытие четырехвековой шекспировской тайны и исправление официальной историографии великого драматурга. Эту задачу Гилилов выполнил. Выполнил настолько блестяще, что читатели его книги, не комитеты, аффилированные с бизнесом и политикой, а именно читатели и деятели культуры присуждают его великому труду Нобелевскую премию. По закону справедливости он стоит нескольких. Эта книга особая. Её нужно читать снова и снова.
Снова и снова читать Шекспира призывает его современник – поэт Бен Джонсон (1572–1637). Он знал Рэтленда. И в своей поэме, посвященной памяти Шекспира, называет драматурга родовым именем графа Рэтленда – Мэннерсом. Шекспировскую тайну берегли многие, в том числе и Бен Джонсон. Гилилов её раскрыл, потому что снова и снова читал Шекспира, потому что владел научным методом системного анализа. Сейчас он сидел в своем прекрасном кабинете в замке Бельвуар над раскрытой книгой, обдумывая один деликатный и тонкий вопрос, который должен был решить с Нортоном.
Лечение графа было столь успешным, что он уже самостоятельно выходил на прогулки в парк, на любимую им цветочную поляну, даже поднимался на небольшой холм вблизи озера и подолгу там отдыхал. Врачи всё это приветствовали и видели явные признаки восстановления физического и душевного здоровья его светлости.
Однажды, как рассказал Нортон, графа увидели в парке у статуи Аполлона. Сидя на скамейке под высоким дубом, он смотрел на плещущийся «кастальский» ключ у подножия античного бога и плакал. Гуляющие там врачи старались деликатно не заметить это и покинуть аллею, но граф подозвал их, поговорил с ними, а потом, прогуливаясь с Игорем Витальевичем – врачом-терапевтом и психологом, признался, что время уходит быстро, что он стоит на краю могилы, боится остаться один, а его сердце болит от воспоминаний о прошлом. Они долго беседовали, и граф пришёл в замок успокоенный и умиротворенный.
Гилилов, слушая Нортона, понимал, что Рэтленд не может забыть Эссекса, свои, как он думал, предательские на допросах и судилище показания против друзей, и особенно против Саутгемптона. Последнего приговорили к смертной казни, но по ходатайству влиятельных друзей её заменили пожизненным заточением в башне. Конечно, перед глазами Рэтленда стоят каменные стены его камеры в Тауэре, где он провёл около года и где в отчаянии на них бросался, сходя с ума от угрызений совести и видения отрубленной головы Эссекса; где он на стенах выцарапывал какие-то слова на итальянском языке (их можно было прочесть и в двадцатом веке). В Тауэре он готов был к суициду. Такие события быстро не стираются из памяти, с возрастом человека напоминают о себе не только чаще, но и больнее, а одиночество всё усугубляет. Граф одинок. Супруга даже наездами не заглядывает в замок. Остаются слуги и мы, прибывшие на небольшое время и ещё не особенно знакомые ему люди. Так думал Гилилов, понимая, что, наряду с разными видами лечения, графа нужно вовлечь в творческие беседы, в весёлый смех молодежи, и особенно прелестных медсестёр, которые окружали его заботой, не сводя с него восторженных глаз. Нужно устроить какие-то экскурсии по замку; наконец, с хозяином попасть в его знаменитую библиотеку, увлечь рассказами об ученых, науке, о путешествиях, которые так любил граф в своё время. Этот план вырисовывался в голове Гилилова, и он поделился им с Нортоном, получив не только полное согласие, но и хорошее дополнение к нему. Сюда непременно, на первых порах, входила беседа графа с Нортоном о самом Гилилове. Этот план Илья Михайлович одобрил. Оставалось ждать. Необходимо было вывести из состояния транса и апатии мысли и чувства Рэтленда, определить другой вектор его жизни и побудить к положительной умственной активности.
Гилилов
Продолжение 1
Осень в Бельвуаре «отшумела» всеми своими прелестями. В замок пришла зима. Часто ещё зеленеющие травы, деревья и кусты покрывались снегом. Кое-где цвели запоздалые розы; не сдавались зиме устойчивые цветы, продолжая радовать глаз своей красотой и «силами». Всюду стало тише и печальнее. В Бельвуар приезжали и уезжали из него какие-то люди. Это видел Гилилов из окон своей резиденции. После таких визитов граф был задумчив, но не угрюм. Во многом ему помогал психолог Игорь Витальевич, они беседовали подолгу, и граф становился внутренне спокойнее. Он видел, что все заняты трудом: прежде всего лечат его, что-то налаживают в технике, проверяют, экспериментируют, читают, пишут, спорят, занимаются своей внешностью; всегда внимательны к нему, стараются во всём помочь. «Да они мне как родные», – думал граф, видя и анализируя всё это. И вот в его состоянии наступил тот момент, когда за последним преодолением чего-то тяжелого, сдерживающего волю, мозг и даже мышцы, открывается живительной струёй желание творить, делать; спадает пелена апатии, черной ступорности, и человек начинает хотеть жить. В середине очень тёплого февраля это произошло и с графом. Он позвал к себе Нортона и предложил ему прогуляться по поляне и в парке.
Граф, идя с Нортоном по цветочной поляне, срывал отдельные цветущие нарциссы и делал из них букет. Эти ранние цветы жары не любят, а при прохладной погоде держатся долго. Оба некоторое время молчали. Нортон ждал вопроса или какого-нибудь рассуждения со стороны его светлости. Последний, налюбовавшись особым цветком нарцисса и попавшейся ему чудной веточкой незабудки, остановился и неожиданно спросил спутника: «Кто такой Гилилов?» Сказав, что он чувствует в нем не только руководителя экспедиции, человека, который организует его лечение, но и что-то большее, чего понять не может, а спрашивать напрямую затрудняется. Нортон подобный вопрос предвидел, даже чувствовал, что на этой прогулке в беседе с графом он непременно будет задан.
Александр Генрихович Нортон рассказал всю правду о Гилилове. Конечно, кое о чём он умолчал, но так было нужно, чтобы оставить графа спокойным. «Гилилов Илья Михайлович (Менделевич), – спокойно, мягко и несколько медленно, как бы в раздумье, заговорил Нортон, – учёный секретарь Шекспировского общества при Академии наук моей страны. Один из великих исследователей биографии и творчества Шекспира. Нашу страну английский драматург в своих пьесах называет Московией». Рэтленд остановился и замер. Теперь уже Нортон, срывая пышный, с яркой сердцевиной нарцисс и передавая его графу, почувствовал, что для двоих, а скорее для его светлости, настал момент истины.
– Разве у вас Шекспира читают и ценят? – спросил граф.
– Да, – просто ответил Нортон, – Роджер, вы просили называть вас по имени и рассказать о Гилилове. Ведь так? Но я продолжу тему, начиная с Шекспира. Разобью свой рассказ на три небольших новеллы. Если вы не возражаете, присядем на скамейку у цветущей золотом форзиции и у этой прелестной статуи, льющей слёзы скорби по своим детям. Однако, Роджер, для меня важно, чтобы вам не было холодно; солнце пригревает, но зимой оно обманчиво.
– Я одет тепло, на мне подарки главного доктора, он требует, чтобы я не простуживался и не захватил лихорадку. А сейчас, Александр, я вас очень прошу продолжить рассказ, – сказал граф.
Собеседники уселись на скамейку. «Итак, о Шекспире, – сказал Нортон, вполоборота повернувшись к слушателю. – В мировой цивилизации нашего времени он занимает одно из ведущих мест. В культуре человеческого общества ему принадлежит пальма первенства. Его пьесы, поэзию изучают в школах, университетах. В мире нет театра, где бы не шли его комедии, трагедии. На сюжеты его пьес написаны оперы, балеты; в музыку вовлечены почти все произведения Шекспира. У нас говорят: „Шекспир и несть ему числа“, то есть он присутствует всюду. По его произведениям, биографии ведутся бесчисленные дискуссии, исследования, защищаются диссертации, присуждаются ученые степени, проводятся конференции, фестивали, снимаются фильмы; ежегодно в мире публикуется до пяти тысяч книг, статей, посвященных различным аспектам его творческого наследия и биографии. Шекспира изучают чуть ли ни под микроскопом. Особая, что называется, битва ведется вокруг „Шекспировых сонетов“; герои его пьес изучаются столь пристально и в таком море разнообразных мнений, суждений, что это невозможно прочесть и перечислить.