Страница 10 из 14
Немного фантазии, лёгкое волевое усилие и «плюх»! У всех так смешно лопнули головы. Все мертвы. Сбежавших нет. А те, что в городе? Обернулась, глянула, и опять банальные брызги крови. Теперь всё. Покуролесили и хватит. Пора успокаивать своё кровожадное безумие и становится собой…
Огромная животная сила успокаивалась, я вновь ощутила себя, но по-прежнему в двух телах, лишь разум вернулся в прежнее состояние, оставив инстинкты твари потухать догоревшими кострами. Я, это я. А вокруг меня всего лишь сила. Ты хотела съесть меня, а я съем тебя. И потянув вьющиеся в глубине мышц чудовища силы, я стала медленно втягивать их в себя. Моё тело выдержит, оно для того и создано. Я ведь женщина помимо всего прочего, а моя способность принять в себя, как семя возлюбленного, а затем явить миру нечто другое – плод этой любви.
Что было дальше, я не помню, мозг отказался выдержать такой объём информации. Наверное, я потеряла сознание, пока моё тело и мой дух послушно выполняли порученную задачу. Очнулась стоящей на земле вдалеке от города, среди развороченной земли и гор трупов. Я себя не узнала. Я светилась. В прямом смысле. Мягкий голубоватый свет окутывал меня, а внутри я ощущала нечто такое, что можно сравнить с силой настоящего бога. И ни грамма зла. Только сила, только свет. Пора отдать его тем, кому он нужен, у кого его отобрали.
Я развернулась и тихой походкой отправилась обратно. Уже некуда спешить, зло повержено. На сегодня.
– Какие потери? – Эбайдин был пугающе серьёзен.
– Пятеро, – жёлтый стражник устало опирался на меч.
– Раненые?
– Почти все.
– Кого… кто ушёл?
– Ивера жёлтая, Мисар рыжий, Лестен и Акани, и Сикур…
– Боги, он же совсем мальчишка!
Жёлтый лишь устало пожал плечами. Сделать что-то уже было невозможно, оплакивать их будут завтра, а сейчас нужно зализывать раны тех, кто ещё жив. На самом Эбайдине не было и царапины – редкий клинок возьмёт шкуру Владыки. Но когда он глядел на ристалище, его глаза были полны боли.
Пятеро, это совсем немного, это почти ничего, можно даже не считать… Но всё же, как больно! Каждого он знал лично. И жёлтого мальчишку Сикура, который не дорос ещё даже до меча, всего-то одиннадцать лет, как раз в этом году ему должны были выковать его собственный клинок. И храбрую Иверу, мать двоих тигрят, один из которых только отбыл в Поиск, и забавного растяпу Мисара, девушки его любили за разгильдяйскую походку и виртуозную игру на флейте. И Лестена с Акани… только поженились, только начали жить. Они так любили друг друга, и погибли вместе, в один день, как любят говаривать на свадьбах. Только вот слишком рано…
Эбайдин стёр с лица пыль и кровь тыльной стороной ладони, не выпуская меча. Всего-то пятеро… но за любого из них он бы отдал жизнь.
Шатающейся походкой к нему подошёл Элни, сжимая в руках свой окровавленный ножичек. Бледный, одни глаза на лице видны. И тебе досталось, малыш.
– Где Асфири? Я потерял её из виду, а теперь не могу найти…
Его глаза светились животным ужасом, пока губы произносили робкий вопрос, в глазах плескался другой: «ПОЖАЛУЙСТА, СКАЖИ МНЕ, ЧТО ОНА ЖИВА!».
– Я видел её в том конце, она помогает раненым, – успокоил его красный.
У фиря на глаза навернулись слёзы радости, и он отправился на поиски своей подруги.
«Боги, а мне-то куда податься?» – думал Эбайдин. «Мне куда идти? Кому я сам могу стиснуть плечо, заплакать в юбку и прижать к сердцу, радуясь, что я жив?!». Некому. Он – опора всего тигриного народа, ему нельзя плакаться, для правителя это роскошь. Ему дозволено лишь на пару секунд замереть пустым взглядом, отереть лоб, а затем идти успокаивать, поднимать на ноги, отдавать распоряжения и вновь и вновь принимать решения.
Тьма расступалась передо мной. Камешки шуршали под ногами и осыпались. Я шла в гору, в свой родной-чужой город, чтобы принести туда свет, наполнявший меня, как бокал с кристально-чистой ледяной и живительной водой. Ветра овевали меня, еле касаясь кожи, шелестя свою тихую песню на кончиках волос. Плавные шаги, прямая спина и всепроникающий взгляд закрытых глаз.
Вот первый домик, выглянувший белёной стеной мне навстречу. Свет обнял его, поднимая стебельки барвинка, цепляющегося за трещину в побелке. Дальше тропинка, домики, огороды, где-то далеко справа поля, улыбнувшиеся мне туманными ладонями в ответ на приласкавшую их чистую силу. Она орошала луга и полянки, даря им жизнь. Вроде ничего и не изменилось, но вот в капельке вечерней росы на лепестках нежного синего цветочка блеснула почти живая искорка, крыша сарая вновь запахла свежим сеном, а корова в нём польщено взмыкнула и нетерпеливо переступила копытами. Всё менялось, оставаясь прежним. А я шла дальше, отдавая, но не теряя при этом почти ничего. Что стоит морю подарить берегу одну пенящуюся белыми кружевами волну?
Я шла, но кем я была? В этот момент я была кем-то намного большим, чем просто собой. Не было ни тревог, ни суеты, ни радости. Если бы мне задали вопрос, любой, какой угодно, я бы ответила сразу. Все тайны мира были мне открыты, но спросить было некому, и они вновь остались нетронутыми детским любопытством смертных.
Первые жители, робко выглядывающие из поломанных домишек, слезающие с деревьев, осторожно шагающие через ямы, оставленные когтями чудовища, молчали, глядя на меня. Я молчала в ответ. Глаза их светились, отражая мой, пугаясь, понимая и принимая. Пожилой серый тигр, смотревший на меня из-за перекошенного плетня, улыбнулся весёлой и озорной улыбкой. Тигрица, опирающаяся на мужа, охнула и схватилась за живот, и в тот же момент облегчённо опустила руку, чтобы проводить меня светящимся взглядом. Девочка с двумя всклокоченными рыжими косичками удивлённо посмотрела на своё колено, с которого сдирала свежую корочку ссадины – чистая кожа.
На вершине горы, венчаемой замком Владыки, суетились и бегали тигры. Но всё больше из них замолкали и шли мне навстречу. Боги, что же за глаза? Нет, нельзя, чтобы они такими были. Пустые, глубокие, широко открытые. Нет, не надо, здесь этого больше не нужно. Эбайдин? И ты. И у тебя. Нет, не бойся, уже всё хорошо. Покажи мне, что так ранит тебя?
Он, не касаясь моей руки, но потянувшись к ней пальцами, показал тех, что пали. Пятеро. Всего пятеро, так мало. Так чудовищно много. Какой милый мальчик: пшеничного цвета вихры слиплись на лбу, из тонкой нежной шеи уже не течёт кровь. Рядом двое. Я не знала их, но даже сейчас вижу, что они не двое, а одно, неосмотрительно разделённое на два тела. Жаль только, что тело одного уродует рубец через всю грудь, а у другой почти отрублена нога. А это? Он изрублен так, что уже не видно лица. А возле последнего тела судорожно комкает подол длинной рубашечки жёлтая девочка лет тринадцати. Дочка.
Я подошла к ней, положила ладонь на её тёплую шелковистую макушку, прижав к голове одно пушистое ушко. В её глазах застыли непролитые слёзы. Я не понимаю, почему она плачет? Ведь теперь уже всё хорошо. Я не могу понять печали окруживших меня, неспособна ощутить её. Но полно, не плачь, девочка. Видишь, я коснулась пальцами лба твоей матери, и в её пустых глазах засиял почти тот же свет, что и в моих. Видишь, она уже улыбается тебе, не понимая, почему ты плачешь. А те двое, я согрею их, они должны быть вместе. И парень, безжалостно изрубленный на кусочки? Какая глупость, кто тебе сказал, что ты ранен? Ты ведь живой, смотри, ты даже можешь обнять девицу, что кинулась тебе на шею. И мальчик, малыш. Я хочу увидеть, как ты будешь топтать своими голыми озорными пятками пыль на дорогах Сидиена. Вставай, уже всё кончилось.
Меня окружают друзья. Элни смотрит на меня неузнающим взглядом, Асфири плачет, сияя глазами. Эбайдин, подойди ко мне, возьми мои ладони в свои, мне есть, что подарить тебе. Натор, коснись его плечей, Асфири, коснись плечей Натора и подставь свои для других рук.
Ничего не говоря, жители Сидиена неспешно превратились в одно многорукое создание, опираясь друг на друга и поддерживая. А я засияла в полную силу, отдавая Эбайдину, Асфири, Натору, Фирусу, Лестену, Акани, Фирузе…