Страница 88 из 99
— Вам кого? — спросил он, и Филипп услышал свой голос, тонкий и слабый, пробормотавший скороговоркой:
— Здрасьте, а Яна выйдет? — он мотнул головой. — То есть — мне надо поговорить с дядей Юрой… с Юрием…
Глаза Янкиного папы полезли на лоб. Кто-то сипло хихикнул в глубине коридора. Дядя Саша зыркнул через плечо и нахмурился:
— Извините, вы не вовремя.
Он начал закрывать дверь. Надо сунуть ногу в щель, подумал Филипп. Надо подпереть дверь плечом, вломиться в квартиру: не время для вежливости. Он представил, как подставляет ногу. Он велел себе двигаться — но тело отказалось слушаться. Разум все еще дергался; мозг отдавал команды, орал, приказывал, но Филипп чувствовал, как улетает все дальше, все выше от своего жалкого вместилища — не докричаться. Фигура дяди Саши задрожала и расплылась, и Филипп широко раскрыл веки, зная, что это не поможет. Прекрати, приказал себе он. Ты не сможешь остановиться, а дальше — скорая, лекарства, Отар Сергеевич, по-птичьи склонивший голову набок, кальсоны и подгоревшая каша, и игра в дурака, и выигранные сигареты под матрасом, которые можно поменять на лишний кекс, темный и тяжелый, как торф…
— Не смейте рыдать! — крикнул дядя Саша. — Прекратите немедленно рыдать, как не стыдно!
Филипп мотнул головой и зажмурился, чувствуя, как горячие ручьи льются по выстуженным ветром щекам. Издалека доносились женские голоса; за спиной дяди Саши кто-то возился, покряхтывая и бормоча под нос нехорошее. Филипп затряс головой и громко хлюпнул носом, парализованный, не в силах даже отвернуться и спрятать лицо.
— Да боже ж мой! — воскликнул дядя Саша и заорал через плечо: — Яна! Яна! А ну иди сюда.
Филипп выхлебал второй стакан отдающей железом воды и, содрогнувшись, громко вздохнул. Потрогал раскаленные уши. Воздух, проглоченный вместе с водой, вырвался из горла отрыжкой, и Ольга закатила глаза. «Сашка, послушай, не верь ему, — с горячечной убедительностью заговорил в прихожей дядь Юра. — Он тебе понарасскажет, на самом деле все не так, я тебе объясню… Сань, я-то про тебя никому не сказал…».
Плечи дядя Саши полезли к ушам.
— Да пошел ты! — заорал он, дав петуха, и повернулся к Филиппу. — Ну? И зачем вы явились, молодой человек?
Ольга фыркнула, постучала пальцем по лбу, и уши Филиппа стали еще горячее.
— А правда, зачем? — тихо спросила Янка, опустив рыжие ресницы и постукивая пальцем по дымящейся сигарете. Филипп сделал большие глаза и кивнул на дядю Сашу. — Не важно, — ответила она. — Что он нам теперь сделает? Отругает?
— Кхм-кххыыым, — сказал дядя Саша, и Филипп привычно вжал голову в плечи. Шепотом спросил:
— А что дядь Юра?
— Кранты дядь Юре, — буркнула Ольга. — Сейчас приедут за ним…
Филипп вжался в спинку стула. Заговорил через силу:
— А они… а он… они теперь думают, что я вместе с ним…
— Ты поэтому пришел?
Филипп снова покраснел и, с трудом поднявшись, в третий раз наполнил стакан водой. Пригубил, давя подступающую тошноту, и аккуратно утвердил стакан на столе. Повернул так, чтобы вишенка, наклеенная на стекло, оказалась строго справа. На его шкафчике в детском саду была вишенка…
— Отражения, — сказал он, и Янка вздрогнула, а Ольга резко подняла голову. — Я всегда думал, что это он, — он покосился на дядю Сашу, но тот сидел, уставившись в пространство, и, похоже, совсем не прислушивался к разговору. От этого было чуть легче. Филипп заговорил вполголоса, чтобы не услышал дядь Юра, который все шебуршал и вертелся в прихожей. — А сегодня мама… Я раньше думал — да что она понимает, а сегодня подумал: а ведь правда, это же я отражаюсь. — Он с вызовом поднял голову, ожидая увидеть отвращение на их лицах, — но они просто ждали, что он скажет дальше. Они не понимали. — Я воображал себя хорошим, а на самом деле такой же, как он, поэтому и в зеркале… — Слова путались и налезали друг на друга, и его начала бить нервная дрожь. Если бы у него были нитки… — Я делаю то же самое, что он, только медленно, — сказал он. — Мама говорит, что я ее крест… Она раньше была веселая и красивая, а теперь… — он махнул рукой. — А сегодня… Сегодня я вообще ушел, она плакала, а я с тобой в кафе пошел, — Янка дернулась что-то сказать, и он отмахнулся. Не могла она сказать ничего важного. — Я думал, что он… что Голодный Мальчик хочет добраться до меня, а на самом деле его давным-давно нет. Мне только казалось, что он есть. Ты же его победила.
Янка криво улыбнулась, не поднимая глаза, дотронулась до скрытого футболкой кулона. Филипп вдруг догадался, что это. Так и ходит с ним, подумал он. Так и…
— Бред сумасшедшего, — припечатал дядя Саша, и Филипп покорно кивнул. — И совершенно не объясняет, зачем вы пришли.
Филипп утер взмокший лоб. Пробормотал, глядя на свои руки:
— Я же не знал, что вы его поймали. Я подумал: раз ему нужен Голодный Мальчик, скажу ему, что это я. Пусть он… — он сглотнул. — Ну, меня… Он наконец отстанет от детей, и… И маме будет легче.
Дядя Саша закашлялся, уставился в угол, и Филипп замолчал, сбитый с мысли. А потом Янка вскинула голову и посмотрела на него круглыми глазами, и нос Ольги побелел, а лицо вытянулось и стало совсем некрасивым.
— Ты совсем псих?! — заорала она, вскочив, и Филипп вжался в спинку стула. — Ты совсем ошалел, что ли?! Ты… — Она в бешенстве ударила тыльной стороной ладони, сметая со стола стакан с недопитой водой. Дядя Саша с кряхтением подобрал его, сбросил со стола тряпку и принялся возить ногой по полу, вытирая лужу. Филипп следил за ним, боясь пошевелиться. Казалось, одно движение — и Ольга ринется на него.
— Идиот, — негромко сказала Янка. — Тоже мне, камикадзе… И я никого не побеждала… я просто…
— Еще бы ты побеждала, победительница недоделанная! — заорала Ольга, и Яна удивленно вскинула брови. — В больнице уже целая палата высосанных, уже слово для них придумали, о, говорят, опять молчуна привезли, опять не выведем, который это по счету… Он вернулся и жрет, а ты… а вы… Нахрена ты вернулась, победительница?! Господи, он там жрет, жрет, а мы сидим тут, как три старых импотента…
— А это мы наконец воспитанными стали, — рассеянно ответила Янка.
— Что? — севшим голосом переспросила Ольга, но Янка ее не услышала. Она медленно затушила сигарету, глядя куда-то в глубины пепельницы. Втянула щеки, вытягивая губы трубочкой.
— Значит, он тоже вернулся, — проговорила она. — Да. Так понятнее.
У Филиппа закружилась голова; мир качнулся и снова застыл, но под другим, неправильным углом. Ольга раздула ноздри, подалась к Янке, сжимая кулаки, — заткнуть, запретить трепаться, — и Филипп почувствовал, что благодарен ей за это.
— Что еще тебе понятнее… — зашипела Ольга — и осеклась.
Из коридора донесся тихий хлопок. Легкий щелчок замка. Запоздалый сквозняк, пахнущий псиной и жареным луком, мазнул Филиппа по щеке.
— Что за… — проговорил дядя Саша, шатко поднимаясь со стула. — Что…
Ольга, бросив на него бешеный взгляд, рванула в прихожую, и дядя Саша, ловя на ходу тапки, побежал за ней. Филипп растерянно поднялся. Вопросительно взглянул на Янку — и отпрянул, покрывшись мурашками. Яна была спокойна. Яна стояла у окна, чуть отведя занавеску, по локоть запихнув руку в карман красных, как кровь, штанов, и тихо улыбалась, глядя на темнеющие сопки.
…Филипп смотрит то на часы, то на идущую через двор тропинку. Его тревога похожа на комариные укусы, с которым ничего не поделать: чешется где-то внутри, под ребрами. Он шаркает ногами и ерзает, пытаясь почесать зудящее, изводящее нутро. Когда часы показывают полдень, а Янка так и не появляется, Филипп понимает, что все-таки опоздал, и зуд в его внутренностях сменяет сосущая пустота.
Не желая верить самому себе, он продолжает сидеть на лавочке — сутулый толстяк с руками, покорно сложенными на коленях, с расцарапанными щеками, опухшим носом и ноющими коленями. Он смотрит, как Ольга прыгает в резиночку с двумя незнакомыми девчонками. С тех пор, как Филипп рассказал о своем плане, она ни разу не повернула головы. Она неутомима — незнакомые девчонки проигрывают и сменяют друг друга, а Ольга все прыгает и прыгает, без напряжения проходя самые высокие уровни, и соломенный хвост хлещет ее по спине. И только присмотревшись, можно заметить обведенные ярко-розовым губы, покрасневшие глаза и темно-красную кайму на обкусанных ногтях, под которые забились кровь и ошметки кожи. Филипп дотрагивается до располосованной щеки, шипит от боли и поднимается на ватные от долгого сидения ноги.