Одеон

Но в один день, как это всегда бывает, тайное стало явным. Накануне майских праздников отец приехал в наш универ, разумеется, с кортежем охраны. Я не знала, что он был меценатом вуза, оплатившим ремонт главного корпуса. Об этом меня, как и всех остальных, осведомили на концерте, посвящённом 9 мая, посещение которого было обязательным, иначе никто не получит зачёт по физре.

Мы сидели с Пашей рядом, как вдруг ректор представил моего отца, выразил ему благодарность, а также добавил, что в стенах всеми нами любимого МФТИ учится его дочь – Носова Маргарита Дмитриевна – и попросил меня встать. Я робко поднялась. Мне все поаплодировали, и я села обратно. До конца действа я боялась даже взглянуть на Пашу, тело парализовал страх.

– Ну, пошли знакомиться с папой, – первое, что я услышала, когда концерт закончился. Лицо Паши было настолько спокойным, что мне ещё сильнее захотелось провалиться сквозь землю.

– Пошли, – тихо ответила я, краснея и не находя себе место. Мы направились за кулисы актового зала.

И тогда, и сейчас Пашу отличала черта, которая очень помогала ему в жизни. А особенно в работе. Он был абсолютно непредсказуемым. Ты никогда не знаешь, каким будет его следующей шаг. Мне кажется, он хорошо чувствовал людей, понимал, что от него ждут – и поступал в точности наоборот.

– Погодин Павел, молодой человек вашей дочери, – Паша внаглую пробрался сквозь толпу преподавателей, охранников, уже готовых положить его на пол, и протянул руку моему отцу.

Мои щёки пылали, а смерть казалась единственным спасением. Только спустя годы я поняла, это была изощрённая месть, во многом характеризовавшая Пашу, как человека.

– Кто? – спросил папа и брезгливо посмотрел на Пашину протянутую руку.

Я стояла в стороне, отец бросил взгляд на меня, потом на вскипающего Пашу, к которому отнеслись неуважительно (это мгновенно выводило его из себя) – и если бы не наш препод по теормеху, то я даже не знаю, чем бы всё закончилось.

– Да-да, наша неразлучная парочка Павел и Маргарита, – с улыбкой сказал преподаватель. – Паша на Риту, кстати, очень положительно влияет, наверное, занимаетесь после пар?

– Занимаемся, – процедил Паша.

– Пап, привет! – я наконец-то набралась смелости и подошла к отцу.

Он меня собственнически приобнял и спросил:

– Маргарит, не представишь нас друг другу, а то парнишка говорит, что он твой молодой человек?

– Так и есть, – тихо пропищала я и опустила глаза.

– Ну, тогда, рад знакомству, – отец теперь сам протянул Паше руку, тот нехотя её пожал.

После той отвратительной сцены папа устроил мне разнос в машине, когда я пошла его проводить: назвал меня шлюхой, говорил, что он отправил меня сюда учиться, а не трахаться, что моей матери было бы за меня стыдно, а когда я не сдержалась и ответила «А не стыдно ли ей за твой бесконечный поток любовниц?», то получила пощёчину. Медленно и без истерик я вылезла из машины. Отцовский кортеж уехал. Затем мы не общались несколько месяцев. Приятного было мало, но именно та ситуация оказалась нам с Пашей на руку. Появилось нечто общее, сблизившее нас – ненависть к отцу.

Пришлось рассказать Паше всю правду о своей жизни. Поначалу он никак это не комментировал и делал вид, что ничего не произошло, а однажды после пары он схватил меня за руку и сказал:

– Ты будешь слушаться только меня.

Я растерялась и закивала. Конечно, Пашу тогда волновала не столько моя, как оказалось, обеспеченная жизнь, а степень влияния отца. Паша был не из тех, кто легко отдаст свою власть, пусть даже такую незначительную, как власть надо мной.

Мы расписались сразу после окончания универа. Он устроился работать в исследовательский институт, а я пошла в стартап – мобильное приложение для чтения электронных книг. Мы сняли квартиру недалеко от Пашиной работы, жизнь казалось мне сказкой. Отец наконец оставил нас в покое, мы были молоды, счастливы, и весь мир принадлежал нам. Но так думала только я. По Паше было видно – наша жизнь его не устраивала. Он хотел большего. В принципе, он всегда хотел большего.

Несколько лет всё было честно и чисто. Конечно, меня удивило резкое желание Паши оставить научную деятельность и уйти на менеджерскую работу в госструктуру, но это был его выбор, и мне ничего не оставалось, как молча наблюдать.

И вот тогда появилась первая грязь. Корпорация, в которую устроился Паша, возглавляла отрасль науки, в которой он изначально занимался научно-исследовательской деятельностью. Пашин рост был таким стремительным, что даже удивлялся мой отец, которому было запрещено влезать в нашу жизнь, в том числе и в Пашину карьеру. Как-то мы обедали в центре Москвы, и он сказал:

– Рит, мне кажется, Паша продал душу дьяволу.

– А ты-то сам не продал?

– Поэтому я знаю, о чём говорю.

Компания, президентом которой был отец, занималась добычей угля и антрацита. С годами к ним прибавился нефтегаз, несколько зданий под офисы в Москве, сеть ресторанов, в одном из которых мы встретились.

Удивительно – когда ты ребёнок – не задумываешься, откуда твои родители берут деньги. Да даже не «откуда», а насколько честным путём. Конечно, я понимала, что Россия – не та страна, где делать бизнес, тем более в таких масштабах, как у моего отца, можно легко и без договора с дьяволом. Но как будто осознанно старалась не вдаваться в подробности. «Да, мой отец, вероятно, обворовывает полстраны, но он же всё равно мой отец?».

Я всегда любила Париж. Когда я была маленькой, мы часто летали туда с мамой. Это не главная причина, но одна из. Для Паши Париж стал целью. Но перед этим у нас появилась своя трёхкомнатная квартира на Якиманке, у каждого машина, загородный дом, мы начали летать бизнес-классом. И, разумеется, мне было приказано уволиться. Будучи безвольной тряпкой столько, сколько я себя помнила, послушно выполнила приказ.

Мои вопросы о его работе игнорировались, а потом я и вовсе перестала спрашивать. Но я всё прекрасно понимала… Понимала, что Паша попал в систему, где просто так не выжить. И либо ты закрываешь глаза на свою совесть, если она, конечно есть, либо тебя уничтожают, потому что ты не согласился играть по правилам. Знал ли Паша, на что шёл? Если честно, у меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Тем не менее, он быстро освоился, и роль скользкого изворотливого госслужащего, знающего, кого поцеловать в зад, а кому зад подставить, довольно быстро стала его образом жизни.

По ночам я смотрела на спящего Пашу, и мне было не по себе. Страшно за него и за себя. «Интересно, а мама так же смотрела на отца, когда ещё была жива?» – думала я в те моменты, и вскоре засыпала тревожным сном.

К моменту покупки замка в Нормандии за 4 000 000 евро – у меня не осталось вопросов. Паша занял должность гендиректора корпорации, в нашем распоряжении был частный самолёт, а помимо крошечной квартирки рядом с Одеоном, у нас появились апартаменты на улице Виктора Гюго.

– Madame? – мои мысли перебил дворецкий, просунувший голову в дверь мастерской.

– Oui, – ответила я.

Готье начал быстро говорить на французском, но я не разобрала ни слова.

– In english, please, – попросила я.

– Yes, madame, – Готье улыбнулся. – Remind me about your tomorrow leaving please. At what time do you need car and should I ask Rose to pack your baggage?

– At 10 am, please. I need car only to the nearest train station, and I’ll do everything by myself.

– Are you sure? Only to the train station?

– Oui, Gauthier.

Готье учтиво улыбнулся и вышел. Я залпом допила оставшееся в бокале вино. Больше всего на свете хотелось забыться, но каждый раз, когда я оставалась одна, вся моя жизнь с Пашей начинала мелькать перед глазами. Сегодня это было особенно мучительно. Не зря я взяла две бутылки.

«Напиться и уснуть» – решила я. Как и каждый вечер последние четыре месяца, что не было Паши. Да и вряд ли бы его присутствие что-то кардинально изменило, кроме эпизодических занятий сексом и разговоров о том, что ему нужны дети. Он не хотел принимать факт, что у меня не получалось забеременеть.