Бар «Безнадега»

Элисте погружается в себя на несколько секунд, а потом откидывается на спинку кресла, прикрывает веки, передергивая плечами.

- У тебя здесь теплее, чем в «Безнадеге», - говорит она, возвращая взгляд к моему лицу. – Девочка ведь сейчас спит?

- Да.

- И видит сон…

Я бросаю короткий взгляд на Куклу. Судя по тому, как девчонка морщится, вздыхает и постанывает, ей явно что-то снится. Наверняка что-то из ее камерных кошмаров.

- Да.

- Проведи меня в него. Ты ведь можешь?

- Могу, - киваю, отодвигая в сторону глинтвейн и садясь на столик. – Зачем?

- Хочу кое-что проверить, увидеть. Да и просто любопытно, - едва улыбается девушка.

Она спокойна теперь совершенно. Расслабленная и привычная, и «Безнадега» перестает тревожится и волноваться весте с ней. А в кабинете и правда теплее, чем в зале. Стало теплее с ее появлением.

Непонятно. Пока я принимаю решение, Элисте снимает куртку, небрежно бросает ее на подлокотник и закатывает рукава водолазки.

- Тебе нужна моя кровь? Слюна? Почка? – усмехается она. – Или какая-то клятва? 

Я фыркаю, качаю головой.

- Только твоя рука, - протягиваю ей ладонь.

- Надеюсь, не навсегда, - усмешка все еще на соблазнительных губах. – Она, знаешь ли, мой рабочий инструмент.

- Обещаю, что верну. Но я не знаю, на какой Кукла сейчас стадии.

- Это почти не имеет значения.

Эли медленно вкладывает свои пальцы в мою ладонь. Я прикрываю веки, чтобы отсечь свет и слишком явное присутствие Громовой. 

Мне больше не нужна кровь, чтобы проникнуть в сон Куклы, и потому что она здесь, и потому что я уже создал привязку.

Соскальзывание выходит почти бесшовным, шелестящим, как вощеная бумага. 

На этот раз я… мы оказываемся сразу на месте действия, Куклу не приходится искать, она на виду, как вымпел, как, сука, единственное освещенное окно в спящей многоэтажке. 

Школьный коридор: узкий, длинный, как все казенные коридоры, темный, но новый. Никаких обшарпанных стен, никакого линолеума, школа почти неободранная, чистенькая, наверняка с каким-нибудь диким уклоном. Из тех, на которые дрочат родители-перфекционисты, мечтая о том, как из их отпрысков вырастят гениев, а получают в итоге хроников неврастеников с тиками и фобиями. Пластиковые большие окна пропускают достаточное количество света уличных фонарей, чтобы можно было рассмотреть мизансцену и доморощенного «Омена». Свет растекается пятнами, неровными кляксами, косыми полосами, жалкими ошметками. Попадает на доски с объявлениями, паркет и чьи-то портреты, стекает, как пролитый клей, с белых подоконников. Портреты снова без лиц, на досках с объявлениями бессвязная тарабарщина, за окнами –  пустота, если присмотреться. Нет и никогда не было фонарей, что отбрасывают этот самый желто-оранжевый свет. Вот только присматриваться желания нет.

Я думаю о том, что рад, что Дашка учится в обычной школе, что у нее нормальные перемены, а не «творческие перерывы», обычные учителя, а не «менеджеры по управлению проектами», среднестатистические одноклассники, а не «команды». Я действительно рад тому, что за углом Дашкиной школы курят старшеклассники, что занавески в актовом зале отдают пылью и сыростью, что в столовой пахнет крепким, слишком сладким чаем и пирожками с яблоками.

И пока думаю так, смотрю на Куклу, на ее еще детскую фигуру в полумраке выдуманного коридора, на зажмуренные крепко-крепко глаза и поджатые, неестественно красные губы.

Девчонка в метрах пяти от нас, немного сбоку. Стоит над трупом в той одежде, в которой сейчас спит на диване в кабинете, и на этот раз без остановки нажимает на спусковой крючок пистолета. Само собой, пистолет выглядит как игрушка, само собой, никакой отдачи и запаха пороха, само собой, звуки тише, чем есть на самом деле, само собой, пули у нее не заканчиваются.

Хочется закатить глаза. Хочется добавить в эту детскую фантазию реализма, но меня вовремя отрезвляет легкое пожатие пальцев Эли, когда она делает шаг вперед.

Перед куклой на полу тело подростка. Кровь опять слишком густая, глянцевая и яркая. Лицо, как и в предыдущие разы, раскурочено.

Громова тянет меня за руку еще ближе к месту действия, подходит почти вплотную, заглядывает сбоку с любопытством в лицо Куклы. И тут же морщится.

- Она плачет и боится.

- Да.

- Так всегда?

- Оба раза, что я имел удовольствие наблюдать, - отвечаю, тоже мельком оглядывая Куклу. На ней снова кровь. Везде.

Голоса, и мой, и Эли, тут звучат непривычно: низко, глухо, отдаются в пустоте фантазийного пространства вместе с чужим смехом.

Это не мой смех, и не Громовой, и даже не Куклы. Этот смех – очередная фантазия девчонки. Принадлежать может кому угодно, даже ее почившей бабушке. Но… Но кое-что все же заставляет меня нахмуриться, вынуждает реагировать на происходящее серьезнее.

В этом кошмаре намного больше красок и деталей. Больше, чем даже в предыдущем. И запах тут есть. Пахнет хлоркой, мокрыми тряпками и пластиком.

Кукла прогрессирует.

Элисте переводит взгляд с девчонки на тело, какое-то время совершенно без каких-либо эмоций рассматривает его. Уверен, так же, как и я, замечает строгую форму: юбку, блузку, темные балетки и светлые колготки. Наверняка обращает внимание на эмблему и волосы.

- Я могу отпустить тут твою руку? – спрашивает собирательница.

- Тут – да. Только не отпускай в реальности, иначе выкинет.

Элисте кивает и прикрывает глаза, а потом медленно и осторожно высвобождает пальцы. Скользит подушечками по внешней стороне ладони, по костяшкам и фалангам, по коже. Если бы не обстоятельства, я бы подумал, что она меня дразнит. Здесь, во сне, ее пальцы все такие же холодные.

Но в следующий миг ее рука свободна, и Громова чуть отступает от меня и от девчонки. Зависает на какие-то доли секунды, делает еще шаг назад и еще, останавливается. Ее ад выплескивается, выстреливает, выпрыгивает наружу, как волк из железного ящика, смешивается с моим, переплетается на мгновение, а потом отпускает. Стелется по полу, стенам и окнам, дальше, вглубь и наружу.

Собирательница прощупывает Куклу. Несколько минут прислушивается, ощущает. А потом улыбка, широкая, но мимолетная скользит по губам, и Элисте возвращается ко мне, беря за руку, все еще с закрытыми глазами. Находит меня, мою ладонь, безошибочно.

- Можем уходить, - говорит едва слышно и добавляет после секундного раздумья: - Если хочешь, выключи ее.

- Мне посоветовали этого не делать. Настоятельно посоветовали, - отвечаю, зовя свой ад с собой. Хватит. Нечего тут больше делать.

- Хороший был совет, - кивает Элисте, и я поворачиваю к ней голову. Впервые смотрю на девушку в этом месте. Смотрю внимательно, а не мельком, как привык смотреть на всех. Наверное, даже на самого себя.

Глаза у Громовой здесь почему-то кажутся глубже, темнее, фигура тоньше, острее скулы и подбородок, а волосы белее. Они почти стальные, холодные и очень жесткие.

Элисте похожа на фею…

На фею, которую мог бы нарисовать кто-то типа Пера Фронта или Брайана Фрауда, если бы они иллюстрировали сказки для взрослых.

- Андрей? – зовет меня Громова, поняв, что я завис. И не столько ее голос, сколько звучание моего имени все-таки вынуждает прийти в себя. Это имя скрипит песком на моих зубах, его звук похож на звук от лезвия ножа на стекле.

- Да, - киваю. – Идем, - и возвращаю нас в реальность. В обычную реальность: без света вне источника, без бесконечных коридоров, без пистолетов, в которых не кончаются пули, и без сиропной крови.

Вот только, как и во сне, тут, в реальности, Кукла на диване плачет.

Мы рассматриваем ее какое-то время, и я, и Громова. Не говорим ни слова, в кабинете странная тишина, задумчивая и… нерешительная. За окном все еще льет. Этой осенью за окном постоянно льет, без остановки: дожди, завернутые в дожди, укрытые дождями. Серо, сыро и сонно.

- Кого она убивала в прошлый раз? - немного подается ко мне Элисте, заставляя окончательно вернуться, перестать рассматривать Куклу.