Сандро, не плачь!

— Ну-ка, посмотри на меня… Я тебя сейчас убью. Добл*довался?!

— Ё-моё, Хана Львовна… и вы туда же! — вскричал он в досаде. — Да не было ничего, понимаете — не было!

— А чего ж ты верещишь, как раненый заяц, если ничего не было?

— Просто вышло… недоразумение.

— Недоразумение? — Хана Львовна саркастически изогнула мохнатую седую бровь. — То есть, какая-то посторонняя сучка просто проходила мимо, поскользнулась и случайно упала тебе на член?

— О господи, — застонал он. — Почему я должен вот это вот всё выслушивать?!

— Может быть, потому, что я тебя слишком хорошо знаю? — предположила она. — Слава — она такая, впереди человека бежит… А слава неисправимого ловеласа ещё долго будет тебе аукаться, вот помяни моё слово, даже если ты завяжешь на бантик и добровольно сдашься в монастырь… Ох, Сашок, говорила я — погубят тебя бабы!

— Да сказано же вам, — разозлился он, — "бабы" тут действительно ни при чём. Всего лишь недопонимание…

— То есть, — скептически осведомилась Хана Львовна, — ты у нас невинный барашек, а "ваша Галя балувана"? Что хоть стряслось-то, герой? Как жестоко тебя покарали — отлучили от секса на месяц? Или жена перестала готовить борщи и стирать твои рубашки с носками?

— Хуже, — отозвался он без тени иронии: ему было не до шуток. — Она просто собрала чемодан и уехала к матери в Крым.

— Однако… — Хана Львовна покачала головой. — И ты по-прежнему уверяешь, что ни в чём виноват?

— Я виноват, конечно. Но не в том, в чём она меня подозревает, — Белецкий запустил руку в волосы, взлохматил их и с досадой поморщился. — Чёрт, это сложно объяснить! Я просто не знаю, что мне сейчас делать, как быть. Как заставить её выслушать и понять…

— Элементарно, Ватсон! — фыркнула Хана Львовна и принялась поочерёдно загибать пальцы на руке:

— Значит, так… надо сделать девочке красиво! Поэтому сначала ты срываешь завтрашнюю премьеру к чертям собачьим, угоняешь самолёт и мчишь на всех парах в Ялту. Там лихо пролетаешь над городом с огромным баннером: "Галя, вернись, прости дурака!" Всё сразу нормализуется, я тебя уверяю, она не сможет устоять и растает. Для закрепления достигнутого эффекта можно осыпать жёнушку бриллиантами… желательно прямо из самолёта… и подарить ей какой-нибудь тропический остров в океане. Хотя нет, лучше купи ей Крым, это она больше оценит. И тогда при вечном вопросе "чей Крым?" можно будет смело отвечать: "Галькин!"

Он покачал головой, не зная, плакать ему или смеяться.

— Вас убить мало за такие советы.

— А что? — она хрипло хохотнула. — В любовных романах именно так всё и происходит… и не делай круглые глаза, я теперь только такие и читаю. Когда это ещё делать, как не на восьмом десятке?!

Он невесело улыбнулся. Гримёрша ободряюще потрепала его по плечу.

— Да не дрейфь, Сашок, всё нормализуется. Я верю в это! Галя твоя — вроде не дура. Ну, обиделась, ну, психанула… с кем не бывает. Отойдёт. Ну и ты, конечно, уж постарайся её умаслить… в переносном смысле! — добавила она ехидно.

— Похоже, чтение любовных романов не пошло вам на пользу, — усмехнулся Белецкий.

— Ах ты, охальник! — беззлобно рассмеялась она. — Я ничего такого не имела в виду, — и, внезапно посерьёзнев, добавила:

— Если любит — поверит и вернётся. Только уж и ты, красавец мой, имей в виду: второго шанса после этого тебе точно не дадут. В следующий раз, если ты будешь куда попало совать свой… хм, пардон, я хотела сказать — подобного она тебе не простит уже никогда. Даже если это опять будет всего лишь "недопонимание". Так что помни, дружочек… и постарайся снова не просрать своё счастье.

1997 год, Москва

То, что их брак — ошибка, стало понятно чуть ли не в загсе. Но отступать было поздно, стыдно, да и некуда. Все были уверены, что Белецкий — отец будущего Анжелкиного малыша. Мама, конечно, поначалу встала на дыбы: "Ну хорошо, запишем ребёнка на твоё имя, будешь платить алименты, но зачем сразу жениться-то? Зачем из-за глупой ошибки связывать себя по рукам и ногам в столь юном возрасте?" Однако иногда Белецкий умел категорически настоять на своём. Он не мог подвести Климову, которая ему поверила, не мог нарушить данного ей обещания…

Сразу же после получения диплома они сняли жильё, и Анжела переехала туда с вещами. Жили они, разумеется, в разных комнатах, но всё равно поначалу всё это выглядело странно и нелепо, точно какая-то игра. Он словно участвовал в спектакле, исполняя роль мужа своей партнёрши по сцене. Нужно было привыкать приходить не домой, а на съёмную квартиру, где его встречала Климова — непривычная, домашняя, в халате и тапочках. И даже новенькое обручальное кольцо казалось всего лишь частью изображаемого образа. Да, собственно, так оно и было…

Впрочем, кольцо он вскоре носить перестал — оно мешало на съёмках. Постоянно снимать и надевать его было рискованно. В конце концов, чтобы кольцо не потерялось, Белецкий просто положил его в шкатулку с немногочисленными Анжелкиными побрякушками, да так и оставил там навсегда.

Он теперь уезжал на съёмки в Питер с ещё большим рвением, чем прежде — боялся признаться в этом даже самому себе, но ему неуютно было находиться в одном помещении с Климовой, ловить на себе её тяжёлый взгляд, словно она всё ещё не могла до конца поверить в то, что однокурсник женился на ней из искреннего желания помочь, а не преследуя какие-то тайные непонятные цели.

А вот чего Белецкий совсем не учёл — так это того, что его женатый статус отныне будет отпугивать девушек. Нет, конечно, до сих пор находились охотницы прыгнуть к нему в постель, невзирая на наличие законной супруги, а кого-то это наоборот даже заводило, но теперь он и сам не мог продолжать вести прежнюю разгульную жизнь. Нужно было играть роль семьянина хотя бы на публику, не "изменять" так откровенно и бессовестно сразу же после свадьбы.

Однажды ему принесли телеграмму — прямо на съёмочную площадку. Он несколько раз перечитал коротенький текст, прежде чем сообразил, что это именно его, а не кого-то другого, поздравляют с рождением дочери.

Так в его жизни появилась Дашка…

Теперь дома его ждала Климова, ещё более чужая и незнакомая, чем раньше. Волосы её были растрёпаны, лицо помято, а халат заляпан молоком. Также новым и странным было то, что ребёнок плакал и кричал. Белецкий совершенно терялся поначалу от этих непривычных звуков, не зная, как реагировать.

Он не расспрашивал Анжелу о подробностях её неудачного романа с женатым, и она сама тоже не горела желанием делиться. Он смутно припоминал тот эпизод возле общаги, когда Климову подвёз на машине какой-то мужчина. Но, судя по тому, что после рождения Дашки настоящий папаша никак себя не проявил, ни бывшая любовница, ни ребёнок не интересовали его вовсе.

В первые дни Белецкий не особо контактировал с младенцем, предоставляя Анжеле право самой с ним возиться. Но однажды, проходя мимо, просто заглянул из любопытства в кроватку.

Девочка не спала. Она лежала и таращилась на него своими тёмно-голубыми глазами. Белецкий растерялся. Он не подозревал, что такие крошечные дети могут смотреть столь разумно и серьёзно.

— Ну, привет, — сказал он осторожно. Уголок рта малышки дрогнул в неосознанной улыбке, и он немедленно улыбнулся в ответ — просто не смог удержаться. Дашка начала размахивать ручками, и Белецкий осторожно достал её из кроватки, тихонько прижал к себе, вдыхая запах молока, детской присыпки и чего-то невероятно нежного и сладкого.

— И кто это у нас тут папе радуется? — спросил он весело, когда понял, что ребёнок не собирается орать или истерить — наоборот, вполне комфортно чувствует себя в его обществе. Девочке, похоже, нравился сам звук его голоса, и она послушно и доверчиво замерла на его руках.

Анжелка взглянула на Белецкого косо, с явным неодобрением.