Тревожный Саббат

Так была уничтожена библиотека редчайших раритетных книг, коллекция венецианского стекла и около двухсот работ известных художников. Мародерство было остановлено лишь правительственными войсками, которые, к сожалению, прибыли слишком поздно.

Суд над крестьянами был суров даже для того времени. Большинство приговорили к разным срокам и отправили на каторгу.

Революционерам же достался «столыпинский воротник».

Их повесили холодной и дождливой ноябрьской ночью. Всех двенадцать, не пощадили и самого младшего — Костю Волкова.

«Казалось, даже природа оплакивала эти юные жизни. Такого шквала не помнили даже веренские старожилы, — рассказывал журналист. — Революционеров привезли в каретах в самую чащу Заповедного леса, на границу с землями поутри. Затем священник предложил им исповедоваться перед смертью, но юноши отказались.

Они ни о чем не сожалели:

— Эту усадьбу надо уничтожить, и когда-нибудь потомки скажут мне спасибо. Нас не забудут никогда! — выкрикнул Костя, размахивая руками. Казалось, он плачет. Но по его лицу стекали капли дождя.

Убитых революционеров захоронили на месте их казни. Даже креста не удостоили».

Тут Ким прервала чтение статьи и попросила архивистку принести еще и документы о юных революционерах.

Выяснилось, что казнили их не только за разграбление и поджог усадьбы. На счету вчерашних школьников, а ныне участников анархо-коммунистического движения, было несколько покушений на высокопоставленных лиц, взрыв бомбы в театре, ограбление винных лавок, почты и магазинов.

Костя думал, что по малолетству ему все сойдет с рук и взял на себя большую часть вины.

К 1912 году повзрослевшая сестра Ницшеанца, Ника, надо сказать, весьма шустрая особа, восстановила большую часть интерьеров и поселилась во дворце.

Но уже в 1917 году усадьба была национализирована, и в ней разместился госпиталь, который, впрочем, просуществовал совсем недолго. До 1932 года здание пустовало, пока в нем не открыли психиатрическую клинику, успешно работавшую до 90-х. Правда, ходили слухи, что в клинике практикуются какие-то особо жестокие и негуманные способы лечения. Многие из них заканчивались смертью подопечных.

Далее усадьба начала гибнуть в полном запустении. Ким отложила в сторону документы и газетные вырезки. Ее била мелкая дрожь. Осталась последняя вырезка, датированная аж 1905 годом. Вырезка из газеты, которой не существовало уже более ста лет — «Веренские губернские ведомости».

В небольшой заметке описывался подвиг трех молодых людей из уважаемого семейства. Они встали на защиту усадьбы от озверевших крестьян, мужественно тушили огонь и уговаривали восставших пощадить здание. «Там же горит Шаолинь, ваш Шаолинь» — кричал один из защитников, умоляя толпу остановиться. Они погибли. Все трое. Трое потомков того самого архитектора-масона, который и выстроил здание.

Ким почувствовала удушающую грусть. Затем нахлынула злость: «Получается, что юноши погибли при пожаре, защищая усадьбу, пока Ницшеанец шлялся по свету в поисках счастья.

Ничего я не понимаю. Да и какое мне дело до этих призраков. Являются, ничего толком сказать не могут. И у меня хватает своих проблем. Ненавижу работу, а еще больше ненавижу Еретика. И жизнь свою тоже».

Ее размышления прервал звонок от Асмодея:

— Кимуль, как твои тренировки? — спросил он, не утруждая себя приветствием.

— Посредственно, — протянула девушка.

— Нам чертовски нужен четвертый человек уже на Иванов день. Сосредоточься, пожалуйста, на даблах. Веерами ты владеешь неплохо. Только, пожалуйста, Кимушка, пограциозней. Ты — не роботетка, ты — фаерщица. Фея огня.

— Я постараюсь. Обещаю.

— Отлично, — обрадовался Заратустра. — Если ты сегодня через часок свободна, то Чайна поможет тебе с даблами.

— Я абсолютно свободна!

— Тогда приезжай прямо к нему домой. Я скину тебе адрес в СМС.

— А ты?

— Я приеду позже, — заверил Асмодей.

Чайна жил в собственном доме, доставшемся ему, как и Заратустре, от предков. Но гораздо меньшем по размеру и совершенно обычной архитектуры.

Впрочем, «обычность» закончилась, едва Ким переступила порог. В коридоре висели семь ловцов снов разного диаметра. (Чайна занимался их плетением), рядом стояла небольшая кушетка. «Иногда здесь засыпают мои гости», — объяснил фаерщик. Одна из комнат была полностью черная — и стены, и потолок, и даже небольшое окно. В ней хозяин играл на гитаре. Другая напоминала паучье логово: на стенах расположились не менее тридцати ловцов снов.

Чайна провел Ким в гостиную и усадил в кресло-качалку.

— У тебя тоже есть камин, как у Асмодея, — восхитилась девушка.

— У него — старинный, у меня — современный, — пожал плечами парень. — Садись, я сейчас принесу тебе чаю.

— Заратустра велел тренироваться.

— Успеем. Пусть о себе подумает. Уже вторую неделю репетирует номер, а все равно косячит.

Чайна угостил девушку черным чаем на травах, добавив просто адское количество мяты, чабреца и еще какой-то травы.

Вдруг Ким почувствовала, как ее неодолимо клонит в сон.

— Отдыхай, — прошептал Чайна и так же тихо продолжил, — Мне безумно жаль тебя. И очень интересно, что же с тобой сделали там, на кладбище. Я хочу согреть тебя своей теплотой. Ничего не бойся! — тут Чайна погладил девушку по щеке.

Та вздрогнула и широко открыла глаза. Тогда Чайна крепко обнял ее своими мускулистыми руками:

— Тебе больше нечего бояться. Я дам тебе тепло. Все, которое есть во мне. А это немало.

— Да не нужно мне твое тепло, — выдохнула Ким. — Оставь меня в покое.

— Ты — отмороженная просто, — Чайна обнял ее еще крепче.

И тут Ким не выдержала:

— Пошел к черту, добродетель хренов. Отвали от меня сейчас же.

Но Чайна продолжал обнимать девушку, гладить ее по рукам и спине.

Та оттолкнула его изо всех сил. Но парень со странным упорством начал целовать ей руку.

И тут в комнату вошел Асмодей. Он увидел Чайну, который стоял на коленях. Такого красивого и сильного. Мужественного до мозга костей. И Ким, заливавшуюся слезами.

Он понял все:

— А ты, оказывается, добро с кулаками, фаерщик. Хочешь сделать ее насильно счастливой? Не сможешь. Не прикасайся больше к Ким. Ясно тебе? Или кому-то придется искать себе новый коллектив.

— Я тебя понял, — ровным голосом ответил Чайна. — Приношу свои извинения Ким.

— Извинения принимаются. Не имею претензий к Чайне, — быстро проговорила фаерщица.

С минуту Асмодей молча смотрел на них, затем бросил:

— Чай, приготовь замочку и зажги чаши.

— Что? Так сразу? Мы же хотели только потренироваться на стаффах, — удивилась Ким.

— Да. Зачем уж так сразу… на боевых, — поддержал ее Чайна.

— Я огня хочу, — вдруг с надрывом произнес Заратустра. — Ким справится. Она уже все умеет.

Фаерщики послушались, но когда зажигали чаши, их руки дрожали, а в полусвете мерещились призраки.

Когда они вышли в небольшой дворик, Чайна предложил включить музыку. Но Асмодей почему-то отказался. В гробовой тишине фаерщики зажгли дабл-стаффы. Ким было так тоскливо, что хотелось кричать. Она молча взяла свою пару и сделала несколько самых простых элементов. Чайна наградил ее улыбкой и ободряющим взглядом. Тогда девушка уверенно перешла к среднему уровню. Она так увлекалась и расслабилась, что не видела ничего вокруг. Ким слилась с огнем. Стала его частью. Это была удивительная гармония души и тела, легкость, адреналин, внутренняя сила. Все тревоги и обиды отошли на второй план. На какой-то миг Ким осознала единство с зороастрийцами, которые не клялись друг другу в вечной дружбе, а лишь буднично доверяли свое здоровье и жизнь.

Вдруг она очнулась. И едва устояла на ногах от открывшейся картины. Заратустра прижал горящий стафф к шее Чайны и шипел:

— Мы же все…друзья. Как ты посмел так поступить с Ким?

— Правильно, друзья, — прохрипел Чайна. — Я добра ей желаю. Думал, лаской помогу, теплом, участием.