Тревожный Саббат

— Ты — не Заратустра. Кто угодно, но не Учитель. Ты — зло.

— Ах ты, непочтительный мальчишка, — в голосе существа не было ненависти, лишь издевка. — По-твоему, я не владею огнем?

В этот момент мужик выплюнул изо рта целый столб огня. Асмодею опалило волосы, брови и ресницы.

Запинаясь от ужаса, он пробормотал защитное заклинание.

— И это все? Да вы с этой дурочкой хоть поняли, кого призвали? — мужик засмеялся, показывая маленькие огоньки на передних зубах. — Заратустра говорит далеко не с каждым мальчишкой, возомнившим себя волшебником. Ему не нужны заклинания на ломаном турецком, которые ты прошепелявил на границе с владениями поутри. Он говорит с теми, кто ищет Шаолинь! Долбанный Шаолинь, в который ты боишься поверить, чтобы не разочароваться, чтобы не плакать от боли… И чем ты лучше своей недотроги?

Асмодей опустился на колени и молитвенно сложил руки:

— Я не знаю твоего имени, но умоляю о прощении. Я не хотел нарушать твой покой. Прошу, верни Ким!

— Ну, уж нет, — загрохотал мужик. — Она — моя. И не сбудется предсказанное, потому что ты тоже мой!

Он закрутился вокруг своей оси, превращаясь в огромный столб огня, который, вероятно, увидели даже в Верене.

Фаерщик почувствовал, что у него стремительно поднимается температура тела. 37,5, 38,7, 39,5, 40. Казалось, все внутренности горят заживо. Асмодей приготовился к смерти. Ему лишь было очень жаль Ким, несчастную роботетку, которая чуралась магии, и всего лишь оказалось не в том месте и не в то время.

Сначала фаерщик не поверил самому себе. Потом уже яснее ощутил холодную ладонь на своем плече, и это прикосновение смерти доставило ему почти наслаждение. Он боялся обернуться и лишь прошептал:

— Дед, ты?

— Если меня чувствуешь, значит, почти мертв. Привет, внучок, жаль, что свиделись при таких обстоятельствах. Прости, до Ким не могу достучаться. Мешает… притяжение между вами.

— Спаси…

— Борись, шансы есть. Но какой же ты осёл. Ишь чего, захотел побеседовать с самим Заратустрой. Подползи к кубу, брось его в костер и затуши водой.

— Я горю…

— Вижу. Но я буду держать руку на твоем плече. Борись, хотя бы ради нее.

Асмодей, обливаясь потом, пополз к выброшенному кубу. У него из носа пошла кровь. По щекам катились слезы. Где же эта деревяшка? Фаерщик искал и искал, пока не потерял надежду. Он закрыл глаза и лег на спину. А когда открыл их, то увидел черноволосую растрепанную девушку. Та протянула ему символ Каабы и исчезла.

Парень сразу почувствовал себя лучше, и даже смог встать на ноги. А когда выбросил куб в костер и залил огонь водой, то упал навзничь. Но не от ужаса или усталости, скорее от изумления и стыда.

Перед ним, подобно Матери Драконов, прямо на пепелище сидела чумазая и обнаженная Ким.

Именно она привела в чувство размякшего волшебника. И даже проводила бедного Асмодея до бабушкиного домишки, нарядившись в его походную куртку. Ее собственная одежда куда-то пропала.

Фаерщик стыдливо отводил глаза, пытаясь не думать о наготе Ким. Ту же произошедшее, казалось, забавляло.

— Заратустра не пришел? Не удостоил тебя мудрым наставлением?

— Пришел. Только оказался отменным шутником. А тебе идет моя одежда и сажа на лице!

— Мне не хватает драконов и длинных волос. Хочу полетать!

— Всегда можно надеть парик, — Асмодей впервые улыбнулся. — И я готов носить тебя на руках.

Ким махнула ему на прощание и скользнула в подъезд. За шутками и прибаутками она пыталась спрятать растерянность. Потому что к ней пришел вовсе не Заратустра.

В лукавых глазах мертвого иранца она увидела отражение глаз своего отца… Того, кто яростно искал Шаолинь. Того, кто отбывал срок за убийство.

На следующий день Ким ушла с работы пораньше, сославшись на плохое самочувствие. Александр отпустил ее без малейших возражений и даже предложил взять отгул на завтра. Это была неслыханная щедрость, казалось, что руководитель стремится удалить Ким подальше с глаз.

Впрочем, девушка отправилась вовсе не домой. Не собиралась она и тренироваться с даблами или веерами. Ким решила навестить бабушку и мать, чтобы узнать правду об отце, и с порога взяла быка с рога:

— Я уже взрослая и имею право задать вопросы о папе. Что случилось? Где он сейчас? А вообще я не верю, что отец сидел за убийство.

— Полегче, дорогуша, — бабушка закатила глаза. — Сначала вымой руки и сядь за стол. И с чего такой нездоровый интерес к событиям прошлого?

Ким послушно пошла в ванную. Долго намыливала руки, собираясь с духом. Бабушка — человек жесткий, и если она не готова что-либо обсуждать, спрашивать бесполезно.

Наконец, девушка примостилась на табуретке и глотнула крепкого чая.

— Не горбись! Ты артистка или обезьянка? — бабушка явно была не в настроении.

— А ты не уходи от темы! Так где сейчас мой отец?

Бабушка опустилась в кресло. Потерла руками глаза, как делала, когда Ким в детстве задавала ей нелепые вопросы. Казалось, она еще больше постарела:

— Твой отец никогда не убивал людей. Это правда. Он пытался убить целый город, взорвав церкви с серебряными куполами и разрушив светлые зоны!

— Но зачем?

— Твой глупый папашка считал, что жители Верены — слишком равнодушные и счастливые. Якобы у них завышенный порог боли благодаря светлым зонам. Душевной боли, конечно же.

— А разве это плохо?

— Бред сивой кобылы! — бабушка от негодования даже всплеснула руками. — Уж поверь старой циркачке, немало поколесившей по стране, люди везде одинаковы. Ну, веренцы ищут Шаолинь. А в Марьем Эле до сих процветает язычество, буряты через одного — буддисты, а в Сибири можно встретить шаманов. Каждому — по вере его, внучка.

— А как же кланы ведьм?

— Везде живут люди с необычными способностями, — пожала плечами бабушка. — Просто в Верене их много по стечению обстоятельств. И отец твой был необычным. На дворе девяностые. Маленький ребенок, которого надо кормить. Жена ушла из цирка и выучилась на бухгалтера. А он стоит с пикетом и у Дома Правительства, требуя уничтожить светлые зоны.

— И как же их можно уничтожить? Зоны — не материальные объекты, — заинтересовалась Ким.

— Вероятно, взорвав церкви с серебряными куполами. — Пожала плечами бабушка. — Что он и попытался сделать. Потом был арест и долгие годы в психушке. А к тому времени, как твоего отца выпустили, ты… с тобой случилось несчастье. Бедный, бедный мальчик Женя. Конечно же, мы с матерью были против вашего общения, поэтому и выдумали байку про тюрьму и убийство.

— Но сейчас-то он где? Ты ведь знаешь!

— Тебе там точно нечего делать. Он живет в Иртяше.

Ким вздрогнула. Веренцы избегали посещения Иртяша, считая, что в нем живут истинные потомки ведьм.

— Я поеду. Наверное, с друзьями для твоего спокойствия. Чувствую, что это необходимо, — решила девушка.

— Делай, что хочешь, — махнула рукой бабушка.

Фаерщики отреагировали на предложение Ким поехать в Иртяш куда более эмоционально. Заратустра и Чайна смеялись до слез, истерически всхлипывая и хлопая друг друга по спине.

— Нашла, где искать Шаолинь! В деревне с выжившими из ума старухами, возомнившими себя древней цивилизацией, — наконец смог выдавить из себя Асмодей.

— Какой еще Шаолинь? Они в этом убогом Иртяше до сих пор лучину жгут, — поддержал Чайна. — Да и вряд ли твой отец там находится, ведь те полоумные ведьмы не принимают чужаков. Они даже почтальона с пенсией на порог не пускают. А еще там есть колдовское дерево, вокруг которого бабки пляшут нагишом в полнолуние.

— Дело не в Шаолине, — пожала плечами Ким. — А во мне, в моем прошлом. Я же рассказывала, каким необычным человеком был мой отец. Теперь хочу услышать и его точку зрения о моем даре, о призраках, да даже о Верене в конце концов. И главное, как мне жить дальше, узнав, что мир не таков, каким кажется.

— Не понимаю, зачем ворошить прошлое, — вздохнул Чайна. — Что от тебя нужно призракам, я знаю. Твоя нерастраченная любовь! Ницшеанец, как паразит, питается энергией, которую ты отдаешь, когда думаешь о нем, когда скучаешь, боишься и плачешь.