Тревожный Саббат

Ким согласилась, но неохотно. А Чайна изощренно отомстил за падение своего чайного авторитета. Фаерщик заставил Ким встать фактически вплотную к себе. Та улыбалась, и в глазах ее плясали огненные черти. Затем Чайна начал крутить боевые пои. Как ни странно, Ким не впала в истерику. Она стояла, расслабленно опустив руки вдоль тела.

— Тебе не страшно? — прошептал фаерщик, щекоча губами ее щеку.

— Нет, — так же тихо ответила девушка. — Мне хорошо.

— Ты не безнадежна, — обрадовано сказал Чайна. — Только отрасти волосы.

Ким смотрела на Чайну и улыбалась, а тот крутил пои, не глядя. Он любовался ее серыми глазами, в которых наконец-то светилась нежность. Фаерщикам казалось, что нет никого, кроме них и огня. Никого…

— Молодцы! — похвалил подошедший сзади Заратустра. — Но пора и Ким вступить на тропу войны и крутить боевые. Напомню, ночь Ивана Купалы на носу. Начни с простого, девочка. С той же бабочки, к примеру.

— А если огненные пои запутаются? — испугалась Ким.

— Не волнуйся, тренировочные же у тебя не путаются. Всего лишь не ломай плоскости. Помни, у тебя отличная координация.

— А если я загорюсь.

— Мы тебя потушим пледом. На крайний случай есть ведро с водой и мазь против ожогов.

— А если…

— Хватит, Ким, не бойся, — Асмодей улыбнулся своей неподражаемой улыбкой, и фаерщице стало легко и спокойно.

Она крутила, как будто ничего на свете для нее не существовало. До ладоней в кровь и боли в мышцах. Пока не поняла, что растворила в огне всю свою боль и обиду, ненависть к обыденной работе и нелюбимому человеку, отвращение к Ингрид и влюбленность в Заратустру.

— Ты удивительна, — сказала Ингрид.

Асмодей одобрительно поднял палец вверх, а Чайна посмотрел на девушку тепло и нежно.

Тогда Ким решилась. Она вышла на середину зала и покаянно скрестила руки на груди:

— Простите за то, что произошло в усадьбе. Я не сумасшедшая и не такая жестокая, как может показаться. Инг, я сожалею.

— Извинения принимаются, — кивнула фаерщица. — Мы — команда, независимо от моего отношения к тебе.

— Тогда я хочу задать тебе несколько вопросов. О нашем прошлом. О том, что случилось на кладбище тринадцать лет назад. Наедине.

— Я отвечу, но мои ответы могут тебе не понравятся, — пожала плечами Ингрид.

— Пусть.

Чайна сдержанно попрощался, борясь с желанием дотронуться до Ким. Асмодей же только равнодушно скользнул по ней взглядом. Девушки остались вдвоем и сидели в молчании.

Наконец Ингрид это надоело.

— Лучше заняться делом, чем ворошить призраков прошлого. Возьми чаши, но не зажигай огонь. Попробуй повторить то видео, которое я прислала тебе на почту. Ты ведь посмотрела его?

Ким не отвечала. Она зажгла фитили и выключила свет.

— С ума сошла? — возмутилась Ингрид. — Это что за самодеятельность? Хочешь спалить зал?

— Нет, всего лишь добиться правды.

Ким мерно двигалась с чашами, в которых полыхал огонь.

— Тебе надо поработать над пластикой, но техника очень даже ничего, — криво улыбнулась Ингрид.

— Не уходи от ответа, — прошипела Ким, резко останавливаясь.

— А ты разве задала вопрос?

— Ингрид, Ингрид, — вкрадчиво произнесла Ким, будто пробуя имя на вкус.

— Оставь меня в покое, — прошептала та.

Ким стала кружиться с чашами, пытаясь поймать взгляд фаерщицы. Но Ингрид упорно не поднимала глаза. Тогда девушка встала на колени, поставив чаши перед собой.

— Я много думала за прошедшие годы, почему это все с нами произошло. Что же сломало наши судьбы? Какая-такая стихийная сила? Строила догадки, выдвигала версии. Особенно часто после работы, когда бежала изо всех сил домой. И поняла только одно. Ты заманила меня на кладбище неспроста. Зачем-то тебе это было нужно. Но зачем, Ингрид, зачем?

— Какая сейчас разница, — пожала плечами та.

— Да никакой. Просто Еретика мучают жуткие боли по ночам. Я часто слышу, как он стонет, хоть и спим в разных комнатах. Иногда даже кричит. Я просыпаюсь и прибегаю, а он зажимает рукой себе рот. Так вот, хочу выяснить, ради каких высших целей Женька страдает, — жестко сказала Ким.

— Да он вообще не должен был пострадать. И ты тоже…

— Нет, ты намеренно…

— Ничего ты не знаешь, — взорвалась Ингрид.

— Так расскажи мне.

— Мои родители — не просто переводчики. Вернее, только днем они живут обыденной жизнью: работают, ходят в магазины, общаются с друзьями. А ночью надевают черные мантии и превращаются в жрецов культа скандинавской богини Хель, богини смерти. У нас колдовство в крови. Предки вызывали дождь еще в те достопамятные времена, когда Верену населяли поутри и псоглавцы. Так вот я с детства знала, что со временем обучусь магии. Смогу работать с энергиями, исцелять, да и что греха таить — творить связывающие заклинания. Те, кто замыслят плохое, получат по заслугами. Ты не думай, я не злая… Но ведьмой можно стать исключительно через страдания. Помни, только чувства имеют цену. Хотя, несомненно, способности у меня были. И вот я вступила в возраст — тринадцать лет. Именно тогда большая часть нашего Ковена стали…не совсем людьми.

— Что за Ковен?

— Это группа, содружество ведьм. Есть в нем и мужчины, и женщины. Извне приходят крайне редко. У нас почти все члены связаны родственными узами. Или любовными.

— Получается, ты в тринадцать лет должна была стать ведьмой? Но без моих эмоций, моего страха и боли, этого бы не случилось?

— Не знаю, — протянула Ингрид. — Скорее всего, нашелся бы другой способ. Я просто хотела сильно напугать тебя. Получить твои эмоции. Ты же была такой независимой. Занималась в своей цирковой школе, хорошо отвечала на уроках и никогда, никогда не показывала виду, что восхищаешься мной.

— Не верю я в предопределенность, — тихо произнесла Ким.

— Ты мне нравилась. Очень, — выдохнула девушка.

А Ким поднесла чашу к лицу Ингрид, чтобы лучше разглядеть ее глаза.

— Врешь ведь, но продолжай. Интересно послушать твои сказки.

— Да только дело тут не во мне и не в ведьмах вообще, — усмехнулась Ингрид, — просто все совпало один к одному.

— Не темни уже…

— Хорошо. Повторяю, моя ведьмовская сущность тут не причем. Некая высшая сила хотела тебя напугать там, на могиле купеческой дочки. А для чего — не знаю. Я сны тогда видела странные. Девушку, которая стоит и колодца и ухмыляется, а глаза у нее холодные-холодные. Мертвый парень сжимает кулаки в порыве ярости. Огонь, очень много огня. Да, Ким. Огонь — это твоя судьба. И эти высшие силы вынудили меня привести тебя на кладбище в страшную ночь Черного Самайна.

Две девушки сидели друг напротив друга. Одна опустила желтые глаза, а другая крепко, будто путеводный факел, сжимала чашу с огнем. По ее щекам катились слезы.

Наконец Ингрид заговорила:

— Это не было моим выбором, клянусь! За меня все решили еще до моего рождения. Чего я только не видела на посвящении. Вижу и сейчас. Твой Ницшеанец — просто душка по сравнению с теми мертвяками, которые регулярно приходят ко мне.

Не хотела я тебя обижать, пойми! Мне просто сила была нужна, сила! Чтобы стать ведьмой. И я ею стала. А что дает силу? Эмоции, чувства. Я это уже говорила тебе.

— Что случилось тогда на кладбище? — Осипшим голосом спросила Ким.

— Не знаю, не спрашивай. Я же ждала снаружи. Мы нашли тебя уже без сознания, с лицом, перекошенным ужасом. Когда ты очнулась, то повторяла: «Не трогайте меня, не прикасайтесь». А потом как зомби пошла домой. И в школе была очень странной, такой отрешенной и равнодушной, как будто в тебя вселился Демон Зимы. Дальнейшее помнишь сама. Нарочно или нет, но ты ошпарила Еретика. У него тоже, кстати, по загадочной причине случился паралич конечности. С чего бы это, уж не такой там страшный ожог был. Его должны были из больницы выписать через неделю. Еще вопросы есть?

— Есть, два. Во-первых, какие у тебя предположения насчет того, что случилось со мной на кладбище?

— Да что угодно! Может, ты увидела призрак Аглаи Феоктистовой, может, пьяного бомжа, а может, и саму смерть. Или же — свой Шаолинь, от которого тебе, тринадцатилетней девчонке с пепельными косами, и снесло крышу.