Страница 19 из 39
Микаэль обернулся и поглядел на спящего, а потом решительно вышел из спальни, закрыв за собой дверь и, захватив с тумбочки в прихожей мобильный, облокотился плечом о дверной косяк, между этой комнатой и залом.
Набирая номер со стильно оформленной визитки продюсера известного агентства «A-stАtion» в телефон, Шиндо нажал кнопку вызова и когда ему ответил слащавый голос, уверенно произнес:
– Господин Батори, я согласен.
Разные следствия одной причины
Происходящие события проносятся перед глазами подобно скоростному поезду, мчащемуся по рельсам, настолько быстро и невообразимо, что парень, замерев в страхе, даже не успевает осознать, что произошло. Ничто не могло предвещать того, что в один миг что-то разрушит реальность, разбив остатки былой спокойной жизни вдребезги, в этом ничем не привлекательный жаркий летний день.
В мгновении ока на голову обрушивается ужас осознания хрупкости и жалкой ничтожности слабого человеческого тела и рассудка. Он не может шевельнуться, тело сковало как паралич, так что он не в силах отвести глаз от страшного вида покореженного металла, скрючившегося при столкновении за долю секунды, точно смятый кем-то лист бумаги. Людей на улице становится все больше. Постепенно пропитанный липким смрадом безысходности, воздух заполняют причитания, испуг, ужас и вой сирены, приближающейся скорой помощи и машины спасателей – душераздирающий звуки смешались воедино, низвергнув ужас страшного проклятья, влекущего за собой другую беду.
Подросток так и стоит на тротуаре, а напротив него разбитая в хлам машина, прямо на его глазах, въехавшая в фонарный столб. Он даже не осознает, не ощущает, как к нему подбежал и положил руку на плечо другой парень, с темными короткими волосами, и ужас увиденного поглотил и его, но он сильнее поэтому ему хватает духу говорить, пусть в глазах и читается страх, но он пытается обратить на себя, замерший на окровавленном лице девушки, взор своего друга, пытаться увести его, но тот не может шелохнуться, не может что-либо произнести и не поддается на уговоры, ибо попросту их не слышит, будучи под жутким влиянием, развернувшегося на улице города зрелища.
Неподдающееся описанию чувство произошедшей, прямо на его глазах, смерти человека, навеки запечатлелось в подсознании, оставив глубокий рубец в сердце.
Гулкий звук шагов разносится эхом, ударяясь о безжизненные стены. Впереди одно-единственное окно, проливающее свет на почти зеркальные поверхности. Облаченный в серую куртку парень с зачесанными назад, пепельного оттенка, волосами – лишь с одной стороны пряди челки свободно выбиваются из прически, немного скрывая лицо, – уверенно шагает по пустынному коридору. Его взгляд спокоен, но тень тоски и обреченности, вызываемая каждый раз этим местом, ложится в уголках опущенных губ. Каждый следующий шаг ведет в пропасть, доказывая в очередной раз слабость и немощь хрупких человеческих существ, награжденных и проклятых понятием привязанности и любви.
Он останавливается перед последней дверью и глядит сквозь стекло на женщину. Та сидит в кресле к нему спиной, ее волосы такого же пепельного оттенка, но чуть светлее и достают до плеч.
Слабая улыбка трогает его губы при виде женщины, ведь сама мысль, что пусть ничего и не изменилось, но, тем не менее, и не ухудшилось, позволяет сердцу теплеть. Дверь осторожно отъезжает в сторону, и он входит в палату, где слева в углу стоит кровать и тумба, у противоположной стороны нечто вроде софы, посреди комнаты расположен диванчик и пара кресел, напротив дивана телевизор, прикрепленный к стене. Он проходит к креслу, в котором сидит женщина и, присаживаясь на маленький столик перед диваном, ласкового смотрит на нее, однако та даже не обернулась, когда он вошел, даже не поглядела на него, когда он сел напротив. Ее взгляд, устремленный в одну точку так и остался неподвижен, руки, сложенные одна на другую на коленях, не шелохнулись.
– Здравствуй, мама, – мягко улыбнувшись, произнес Шинья, накрыв своей ладонью ее руки и даже это не вызвало никакой реакции, но он привык к ее частому отсутствию восприятия окружающего мира при посещении, а потому не был удивлен или особо расстроен, когда и в этот раз никакой реакции не последовало. Естественно, все равно было больно и страшно видеть некогда веселую, добрую и всегда приветливую женщину, погруженную в своего рода транс и практически потерявшую свое «я», забывшую почти всех и все, что связывает ее с внешним миром.
Он является ее сыном, но сейчас он для нее все равно, что чужой человек, она даже не узнает его, как и не узнает лица своего мужа, также наведывающегося к ней. Лишь изредка в ее помутненном рассудке, наступает слабый проблеск и тогда, она будто-то бы оживает, становясь той, которой была раньше и какой ее помнили близкие, но лишь отчасти. Лишь ее глаза и слабый, сиплый голос позволяют ненадолго окунуться в мир давно минувших дней, когда в их жизни еще не было места горю, а были лишь мелкие неурядицы и ложные опасения.
Подобных проблесков сознания все меньше, и за последний год, их можно перечесть по пальцам. Врачи говорят, что скоро они и вовсе могут прекратиться и тогда пути назад уже не будет, болезнь перейдет в стадию неизлечимости. А потому, пока еще есть надежда, необходимо быть с ней и разговаривать, делиться новостями, не давать ей забыть о реальной жизни за стенами клиники и тогда, возможно, что-то из сказанного послужит триггером, который вернет ее сознание и пробудит в ее почти померкших серых глазах, увядающую жизнь.
Взяв ее руку в свою, Шинья начинает легкую злободневную беседу, рассказывая немного о своей жизни, о своих отношениях с Гленом, о ребятах, живущих по соседству. Неимоверных усилий стоит поддерживать непринужденность, естественность, мягкость и легкость разговора, но делать нечего, никаких негативных и тяжелых эмоций, иначе в памяти всплывут совершенно ненужные ассоциации, а потому только позитив и ничего кроме позитива.
Шинья говорит и его одинокий монолог звучит так жалко, в этой гнетущей разум светлой комнате, где он находится совершенно один, где единственным кто слышит его является он сам. Полное сумасшествие и безумие, но, впрочем, в этом месте полно таких людей, ведущих многочасовые рассуждения, слушателями коих являются они сами.
В какой-то момент Хиираги не выдерживает этой давки окружающего пространства, ощущая всем телом ее неимоверный гнёт. Сердце заполняется безудержной тоской и, слегка сжимая в ладонях хрупкие, худые руки матери, он зажмуривается, опуская голову вниз.
– Мам, пожалуйста, вернись к нам. Мы любим тебя. Я люблю тебя, ты нужна мне, – он склоняет голову на ее колени, утыкаясь лбом в руки. Он не знал, почему именно сейчас сорвался, раньше все проходило спокойней и не было так тоскливо. Возможно, потому, что рядом находился отец и при нём он держался, не позволяя себе раскиснуть, но в то же время он приходил сюда и сам, причем, неоднократно и зачастую держался.
Он совершил ошибку, придя сюда в таком неуравновешенном эмоциональном состоянии, как сегодня, когда вдруг ему захотелось явиться к ней. Это желание возникло так спонтанно, что даже показалось, может это предчувствие и что-то изменилось в ее состоянии и, по приезду, врачи оповестят его об улучшении. Но этого не произошло и тлеющая надежда, вновь окуталась мрачной тенью. Но остался совсем крошечный слабый огонек, который погнал его в палату и теперь оборвав последнюю нить, за которою он уцепился, думая об изменении во время его визита, загасили и этот, едва мерцающий луч.
– Махиру, это ты?
Шинья, вздрогнул и поднял взгляд. Его мать взирала на него сверху вниз, стеклянный взглядом, будто сквозь него.
– Нет, мама, это я Шинья, ты помнишь меня? – взгляд Хиираги наполнился волнением, ведь она заговорила. Прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как она произнесла несколько слов.
– Это я, твой сын. Мама, ты слышишь? Я здесь, с тобой, – он коснулся рукой ее щеки, заглядывая в тусклые глаза.