Хребет Скалистый

Сомов вел рассказ так, что слушатели невольно забывали, что перед ними майор милиции. Казалось, сам Князь, матерый бандит-рецидивист, изменник и фашистский прихвостень, рассказывает о своих кровавых преступлениях.

— Ты думаешь, — спросил Коршунов Князя, — что этот Шульц заполучил ценные полотна?

— Какие полотна! — окрысился Князь. — Шульц привез из карательной экспедиции маленькую картину и иконку.

— Ты не злись, Князь, — спокойно увещевал его Коршунов, — я тебя внимательно слушаю. Чем дальше, тем внимательнее. Полотнами художники называют любую картину, любое свое произведение, в том числе и иконы.

— А, — осклабился Князь, — у них тоже, как у нас, свой жаргон.

— Считай как знаешь. Жаргон так жаргон, — согласился Коршунов. — Словом, профессиональная терминология. Ну да наплевать на нее. Где этот самый Шульц и захваченные им картины?

— Не торопись, — охладил его пыл Князь, — слушай по порядку. Шульц боялся партизан и около дома, где он жил, всегда ставили пост из одного эсэсовца и одного полицая.

Однажды утром заступил я на этот пост. Мне уже не раз приходилось дежурить около шульцевской квартиры, и я знал всех, кто ходит к Шульцу. Только я заступил на пост, является соседка, Самойличиха. Вообще-то Шульц с русскими знакомства не водил. А с этой бабой у него были дела. Она ему продавала и меняла вещи, которые мы «организовывали» во время облав и обысков.

Пробыла Самойличиха в доме не больше минут пятнадцати и вышла с каким-то большим узлом. Мы ее не трогали, поскольку она всегда от Шульца вещи выносила.

Проходит часа два. Вдруг слышим в доме крик. Вылетает на крыльцо Шульц, подбегает ко мне, хватает за грудки и прямо в глаза пистолет тычет.

Он по-русски умел неплохо говорить а тут со зла мешает немецкие слова с нашими, и я долго не мог попять, чего он вызверился. Но наконец разобрал. Оказывается, он спал, а в это время у него украли какую-то икону, картину и книгу.

Я, по правде сказать, удивился. Немец хапуга был, но безалаберный. Мы с Кривым сколько раз у него тягали и деньги и вещи, и никогда он не бушевал, а тут из-за каких-то пустяков из себя выходит, Я ему так и скажи:

— Не извольте, дескать, беспокоиться. Подумаешь, добро. Я вам через час сотню икон и машину книг организую.

Он кричит: "Ты есть болван! Ты есть швайн!" — ну «свинья», значит. И опять в нос пистолет сует и требует, чтобы я отдал пропажу.

Я вижу — стрельнет: не в себе немец.

— Не брал я никаких икон. На кой они мне нужны. Не иначе, Самойличиха унесла.

Насилу ему втолковал, что приходила его компаньонка и унесла какой-то узел.

Тогда он нам приказал за ним идти и бросился как есть, неодетый, к дому Самойличихи.

Та во дворе была. Нас увидела издали и, не дожидаясь, пока мы подойдем, бросилась бежать. Шульц — стрелять, да с третьего либо с четвертого выстрела и снял ее Когда мы подбежали, она уже мертвой была. Шульц, а за ним и мы — в дом.

Более чем полсуток Шульц все обыскивал и ничего не нашел. Он на себе волосы рвал. Потом он нашего начальника полиции на помощь вызвал. Стали вместе искать и не нашли. Из их разговоров я понял, что икона какая-то особенная, а на книге "Три мушкетера" написано, где еще такие картины партизаны спрятали.

— Да, но книга-то пропала? — разочарованно протянул Коршунов.

— А вот и нет. Слушай дальше. В аккурат на другой день Шульца прямо около дома партизаны убили. Кривой-то после ранения был как бы в отпуску. Ну, когда мы с ним увидались, я ему о всех происшествиях и рассказал. А Кривой с этой Самойличихой тоже кое-какие дела обтяпывал. Знакомы они были давно, еще до войны. Недели за две до того, как Шульц застрелил Самойличиху, Кривой был у нее в гостях. Выпили, разговорились. Между прочим, она советовала Кривому что поценней подальше прятать. Гитлеровцы-то с нами не стеснялись: понравится какая вещь, у полицаев отбирали так же, как и у иных прочих. Сама же Самойличиха похвасталась, что у нее в доме есть такие похоронки, что, если даже дом сгорит, они останутся и что спрятано уцелеет.

— Искали вы? Нашли? — снова вскочил Коршунов.

— Мы-то бы искали. Все б перерыли, а нашли, да не пришлось.

— Почему? — удивился Коршунов.

— Не от нас зависело. Через день фашисты тикать с Кубани начали. Ну, с ними и мы еле ноги унесли. Побыли мы на Украине. Глядим — дело табак. Хозяев наших лупят в хвост и в гриву, а нашему брату полицаю с каждым днем жить все опаснее. Да и выгодного стало мало. Ну, мы с Кривым и решили утечь, пока живы. Утекли. Спрятались. Дождались, когда русские вперед продвинулись, и оказались уже на советской территории. Решили мы подальше от родных мест подаваться. Туда, где нас знали меньше. Доехали до Свердловска. А тут нам враз и не повезло — засыпались. Опознал нас какой-то милицейский майор. Вот нам и пришлось за то ростовское дело отвечать… Все же получили за него высшую меру. Да тут, на наше счастье, победа над Гитлером. На радостях нам расстрел десятью годами замелили.

…Уставший рассказывать майор Сомов подошел к маленькому столику. Налил стакан воды и стал маленькими глотками пить.

— Что же дальше? — не вытерпел Проценко.

— А где же этот Кривой? — спросила Ольга.

— Кривой был немолод. Он умер естественной смертью еще до знакомства Князя с Коршуновым. А дальше было вот как. Князь и Коршун быстро договорились о совместных действиях и начали разрабатывать детали своего плана.

Все было решено, и вдруг жизнь перепутала их планы. Коршунов подпал под амнистию и был освобожден, Князю же оставалось отбывать еще несколько лет тюремного заключения: на осужденных за бандитизм амнистия не распространялась.

Амнистия была объявлена настолько неожиданно, что Князь и Коршун даже поговорить как следует не смогли.

Когда Коршунов оказался на свободе, все его мысли были заняты спрятанными картинами. Поэтому он направился в Краснодар.

В Краснодар он хотел приехать «чистым», чтобы никто не знал о его судимости за жульничество. Это облегчило бы ему поиски партизанского клада. Кроме того, он решил, что лучше всего в Краснодаре ему было объявиться художником. Это давало возможность безопасно узнавать все о пропавших картинах.

Князь назвал Коршунову одного своего старого приятеля, живущего в Одессе, специалиста по подделке документов. Фамилия его Круг. В лесу около Кишинева, собираясь убежать от немцев, Князь спрятал с полпуда золотых вещей. Он рассказал об этом Коршунову. Прежде чем пойти к Кругу, Коршунов разыскал тайник. В Кишиневе, Тирасполе и Одессе он продал несколько колец и браслетов, а после этого явился к Кругу. Круг выдавал себя за еврея, якобы чудом спасшегося во время оккупации Одессы. Князь же говорил, что Круг немец по национальности, и высказывал догадку, что он давнишний фашистский шпион. Круг, удосто-верившись, что Коршунов действительно пришел к нему от Князя, снабдил его паспортом на имя Жмуркина.

За сходную цену Круг продал ему военный билет и справку о том, что он учился в художественном училище. Коршунов указал училище, в котором действительно учился. Это было безопасней: он мог назвать, если понадобится, преподавателей и студентов. Училище было маленькое, находилось оно в Сибири, следовательно, на Кубани у Коршунова была меньшая опасность встретиться с кем-либо из его питомцев. В начале войны училище было закрыто и более не открывалось.

На все это у него ушло полгода. Через полгода он явился в Краснодар. Он много занимался и работал. Художники считали его бесталанным и отставшим в технике живописи.

По приезде в Краснодар Жмуркин принялся за розыски дома, принадлежавшего когда-то убитой Самойличихе. Адреса Князь ни разу не назвал, но однажды обронил, что дом ее стоит недалеко от большого болота. Попав в Краснодар, Жмуркин без труда понял, что речь идет о Карасуне. Карасун велик, и поиски затянулись.

В конце концов он нашел дом и узнал, что в нем живет дочь покойной, Валентина, носящая фамилию мужа — Кваша.

Жмуркин стал подумывать, как познакомиться и сблизиться с Валентиной. В это время он встретился с Иваном Нижником, более известным по кличке Ванька Каин.