Страница 44 из 54
— Я слов не знаю, — хихикнула Ирина.
— А без слов? Может, ты мотив переврала, чем и оскорбила до глубины души.
— Честно слово, не пела! Не должна была Лена так на меня ополчиться!
— Ясно. Первый этаж прошли. Ах, нет! Ещё охранники остались! Василий Сергеевич наш драгоценный, конечно, вне подозрений. А вот Семён… Семён очень даже подошёл бы. Непростой он у нас человек. Помнишь, как мы ему показались неподходящими кандидатурами для гордого звания учителя? Может, он решил отмстить за попрание светлых идеалов, так сказать, и за несоответствие нетленному образу учителя?
— Да нас, таких попирающих и несоответствующих, полшколы!
— А вдруг, с его точки зрения, ты из нас самая-самая неподходящая. Начал с тебя, а потом на остальных переключится… Или… — она звонко хлопнула себя ладонью по лбу. — Кстати, он, случаем, в тебя не влюблён?
Ирина так поразилась, что только ртом воздух похватала, а вот звука ни одного так издать и не смогла.
— Да ладно, ладно! Я шучу! — успокоила её Злата. — Тогда переходим ко второму этажу.
Таким образом, они отработали психологов Аню и Таню, многочисленных техничек, библиотекаршу Нинель Ивановну и даже старенького водителя их школьного автобуса, подаренного бывшими учениками, Аркадия Афанасьевича. Ни в ком злоумышленника так увидеть и не смогли. Правда, у Ирины вдруг возникло ощущение, что упустила она что-то важное, сказанное вскользь. Слушая подругу и отвечая ей, она, тем не менее, всё старалась ухватить за хвост эту ускользающую мысль, но так и не смогла. А потом и вовсе за постоянными школьными делами и случаями позабыла.
Июнь 2000 года. Москва
Вечером за Ириной заехал Андрей. Она его не ждала: знала, что задержится — планировалось у них какое-то совещание. Поэтому, когда Ирина, выйдя на крыльцо, увидела его, задумчиво стоявшего, прислонившись к крылу машины, рядом с небрежно брошенным на капот огромным букетом разноцветных тюльпанов, засияла радостно и счастливо.
Она помнила, как полтора года назад у их школы стал появляться Павел. Он приезжал за Златой, а молоденькие — и не только — учительницы бегали смотреть на их любовь. И радовались, и умилялись, и вспоминали о том, как и у них всё начиналось когда-то. Или мечтали вот о таком же чувстве: трогательном, нежном, только-только зарождающемся, похожем на подснежники, проклёвывающиеся из-под рыхлого снега. И Ирина тоже бегала, конечно. И тревожно поглядывала на свою настрадавшуюся подругу и на не знакомого ещё Павла: боялась, а вдруг обидит он Злату. Но зря боялась. Всё у них получилось. И Ирина теперь так радовалась тому, что прошлой зимой к их школе начал приезжать Павел.
И вот теперь на том же самом месте стоял Андрей. Только была не зима, а самое начало лета. И всё вокруг цвело, пело и благоухало…
Забыв о своих принципах, Ирина слетела по ступеням — металлические набойки резво отстучали что-то весёлое и лёгкое — и бросилась к Андрею. Он тоже поспешил навстречу, и они почти столкнулись в калитке. И обнялись, и засмеялись. Все неприятности сразу перестали существовать, и влюблённая, более того, взаимно влюблённая, Ирина ощутила себя абсолютно счастливой. Как, впрочем, и Симонов, который неожиданно для себя решил, что, пожалуй, в тех сериалах, что так самозабвенно смотрят, а потом во время приёма, за что он их всегда гонял, увлечённо обсуждают их медсёстры, есть доля правды. Он себя ощущал сейчас именно таким вот сериальным героем. Неправдоподобно влюблённым. Невероятно счастливым. Умопомрачительно везучим.
А на следующий вечер он снова подумал, что его жизнь, похоже, решила навсегда уйти от реальности и переместиться в плоскость телевизионного мыла. Потому что вечером пятницы, когда он зашивал ногу пьяненькому дядечке, рухнувшему с дерева на штырь металлического забора, ему позвонила рыдающая Злата и, захлёбываясь слезами, заикаясь и подвывая, сообщила, что Ирине в лицо плеснули кислотой.
На мгновение Андрею почудилось, что он оглох и ослеп разом. Потом перед глазами предстало тонкое бледное лицо его невесты. Такое, каким он его в последний раз видел вчера, и каким оно уже никогда не будет. Сердце сжалось до размера кураги. Плохой, грязной да к тому же червивой. Кроме этого вот червя, который грыз, объедал его сердце, ставшее вдруг сухофруктом, он уже не чувствовал ничего.
Внезапно в трубке вместо испуганной Златы он услышал звонкий голос Ирины:
— Андрюша, не слушай её! Она тут просто с ума сошла от ужаса! А со мной всё в порядке. Не волнуйся!
— Ты где сейчас?! — спросил он и сам не услышал своего голоса. Горло не желало слушаться и издавать звуки. Он ударил кулаком в кафельную плитку процедурной — медсестра и пьяненький пациент испуганно замерли — и, напрягая все свои силы, ещё раз повторил:
— Ты где сейчас?
— Я в приёмной у нашей Полины Юрьевны, — Ирина явно хорохорилась, чтобы не напугать его.
— Сиди там и никуда не уходи! Я скоро приеду! Дай мне Злату, пожалуйста.
— Зачем? — она всё прекрасно понимала, конечно, но не хотела, чтобы подруга пугала его.
— Милая, дай трубку Злате. — Андрей говорил мягко, но твёрдо.
Послышался шум короткой борьбы, приглушённый писк, грохот, и, наконец, голос Рябининой, уже почти совсем взявшей себя в руки:
— Я слушаю, Андрей!
— Отобрала у неё трубку? Правильно сделала. Злат, я тебя прошу, просто умоляю, не выпускай ты мою невесту, напрочь утратившую инстинкт самосохранения, никуда, ни на шаг! Пригляди за ней! Ходи за ней по пятам! Я скоро приеду! Что у вас там? Милицию вызвали?
— У нас более-менее. Она, к счастью, почти не пострадала. А вот милицию не вызвали — Иринка не разрешает! Скандал учинила, буквально легла на телефон, а позвонить не дала. Я тебе еле успела набрать, пока она в туалете умывалась. А она вышла, услышала и трубку у меня отняла, а сейчас отдавать не хотела! Я с боем отобрала! А она вырывать пытается!
— Детский сад какой-то! — Симонов не знал, плакать ему или смеяться. — Хорошо. Я приеду и сам вызову. Ещё раз прошу тебя, запри ты её в каком-нибудь тихом безопасном месте! Желательно без окон. Пока её совсем там не изуродовали или жизни не лишили!
Бросив все дела, включая недозашитую ногу пациента, на коллег и схватив свой «катастрофический чемоданчик», как называл его ироничный отец, Симонов помчался к школе. Сердце-курага мучительно ныло, а потрясённый мозг рисовал картины, близкие к апокалиптическим. Вот обезображенное лицо и сожжённые кислотой глаза Ирины. Вот полуразрушенная неведомым изувером школа. На развалинах рыдающая Злата, обнимающая носилки, на которых запихивают в карету скорой помощи умирающую, обезображенную Ирину…
Обзывая себя истериком и психопатом, забыв о профессиональной выдержке, всю дорогу, которая заняла у него рекордно короткое, особенно с учётом вечерних пробок, время Андрей твердил одно:
— Господи, я тебя прошу, пожалей её! Пусть с ней всё будет в порядке! Господи, я тебя очень прошу!
Погода, как на грех, испортилась ещё с ночи. Весь день лил дождь и дул холодный, совсем не июньский ветер. Правда, влюблённому Симонову было всё равно, солнце ли на улице, или полярная ночь, торнадо и цунами вместе взятые. Весь день, как, впрочем, и все дни, прошедшие с исторического вечера, когда он нагло и самоуверенно заявил: «я хочу, чтобы ты стала моей женой» и услышал «да» — он был весел и счастлив, как никогда в жизни. И теперь летел по лужам, забыв об осторожности и удивляясь, как это он не заметил такой осенней погоды раньше.
Зарёванная Злата, всё ещё покрытая красными пятнами от высохших уже слёз, встретила его на крыльце и потащила на второй этаж в кабинет директрисы.
В помещении пахло валериановыми каплями и крепким кофе. Ирины нигде не было. Поздоровавшись, Андрей удивлённо оглянулся.
— Полина Юрьевна, это наш Андрей, Иринин Андрей… Андрей, это наша Полина Юрьевна. Лучший директор на свете.