Страница 42 из 54
— Спокойной ночи. Я вас люблю.
Андрей положил трубку, обернулся и увидел в дверях Ирину всё в той же умопомрачительной изумрудной пижаме. Она виновато улыбнулась и шагнула к нему. Симонов с трудом проглотил горячий комок, откуда ни возьмись вдруг возникший в горле, и спросил:
— Я маменькин и папенькин сынок?
— Ты лучший на свете. И конечно, ты мамин и папин сын. А чей же ещё?
Он благодарно прижал её к себе и сообщил:
— Вот увидишь, наши сыновья тоже будут нас очень любить. Это у нас семейное. И станут названивать нам среди ночи, чтобы сообщить, что женятся.
— Сыновья? — с ласковой улыбкой подняла она брови.
— Ага. Трое… Ну, и две дочки, конечно.
Пленников они пока оставили у Рябининых. Алине с Костей просто некуда было идти, а Алёша отказался уезжать без друзей. Павел, глядя на троицу, махнул рукой и заявил, что три лишних рта им никак не помешают и уж совершенно точно не объедят. Рты радостно заулыбались и сообщили, что не только не помешают, но даже с готовностью помогут. Например, в благородном деле борьбы с завалами, оставшимися в дальних углах сада от прошлых хозяев и не до конца разобранными. При этом уточнили, что дело это небыстрое, и ждать его окончания раньше, чем к концу недели, бессмысленно. Обомлев от такой беспардонности, Андрей собрался было брата вернуть с небес на землю, то есть из Никольского в Марьино, но посмотрел на его счастливую влюблённую физиономию, обнаружил в себе чувства, до неприличия сходные с ощущениями впервые влюбившегося младшего братца и остаться великодушно разрешил.
Гостеприимные хозяева свозили Алину к бабушке в больницу, упросили разрешить девочке пожить у них, и хотели было ехать к Косте. Но тот сказал, что дома его не хватятся ещё месяц, как минимум, и можно ни о чём не извещать. Ирина сначала порывалась всё же сообщить Добролюбовым о сыне, но Андрей, мягко взяв её за руку, шепнул:
— Чуть позже. Попробуем решить проблему, тогда и сходим к ним. Пусть ребёнок отдохнёт на природе, с друзьями, в человеческих условиях.
И она, конечно, согласилась. В очередной раз подумав, что приятно быть не самой по себе, а рядом с сильным и умным мужчиной. И добрым, — добавила она по размышлении, — и мудрым… и сострадательным… и неравнодушным… и… — на этом она с усилием оторвалась от восхищения неожиданным своим женихом и попыталась вникнуть в общую беседу. Вникла, но ненадолго. Потому что счастливое сердце её от созерцания любимого выросло до размеров совершенно нереальных и самовольно заняло весь невеликий Иринин организм, вытеснив всё остальное, включая мозг, на периферию.
До Марьина они долетели быстро. Когда Андрей подвёз переодевшуюся Ирину к школе, они долго не могли расстаться. Меньше всего Ирине сейчас хотелось разлучаться с Симоновым. Но и Андрею тоже надо было на работу. Он будто почувствовал её настроение, вышел из машины, помог выбраться и ей, подхватил летнюю сумку для переноски слонов и направился по ступеням в школу. Увидев их в такую рань, деликатный охранник Василий Сергеевич, украдкой поглядывая на избитую физиономию Симонова, начал любимый свой разговор:
— Ирина Сергеевна, дорогая вы моя! Когда ж вы высыпаться-то будете? Ну, давайте я вам матрасик положу в фойе. Будете здесь ночевать. Всё дольше поспать удастся.
— Василий Сергеевич, да у нас вся школа так работает! На всех матрасов не напасёшься! Если только спортзал, фойе и столовую вместе с рекреациями матрасами устелим.
— Это точно, — согласился охранник, — у нас и Инна Аристарховна, похоже, исправляться начала. Сегодня вон даже раньше вас пришла! Но всё равно больше вас со Златой никто не работает. Хорошо хоть, её Павел забирать стал.
— Ирина Сергеевна тоже скоро будет вечерами раньше уходить, — не выдержал до крайности гордый Симонов, — я прослежу.
Василий Сергеевич благодушно закивал, потом замер и с восторгом и надеждой уставился на них:
— Я вас правильно понял?
— Абсолютно.
Охранник заполошно всплеснул руками и кинулся их обнимать. Ирина, которую он на радостях стиснул так, что ей стало трудно дышать, мельком глянула в огромные зеркала, которыми были увешаны стены. «Ну, чисто, роза, — подумала насмешливо, — такая же красная». И точно, покраснела она так, что трудно было бы не заметить. К счастью, кроме Василия Сергеевича и Андрея «замечателей» рядом не оказалось.
К кабинету она подходила в настроении, близком к эйфорическому. Рядом шёл любимый, вымечтанный мужчина, в реальность существования которого она уже и верить-то перестала. Ан нет, он существует, оказывается. Да ещё и — бывает же такое! — умудрился не просто рядом появиться, но даже влюбиться в неё.
Что ни говори, а права Злата. Чудеса случаются! И среди многочисленных дел и случаев учительницы химии Ирины Сергеевны нашлось место и сказке. Она блаженно улыбнулась и подумала: неправа мама, не останется она старой девой.
Андрей будто почувствовал что-то и, не дойдя пары шагов до её кабинета, прижал Ирину к себе свободной от летней сумки для переноски слонов правой рукой и поцеловал. Она хотела оглянуться — нет ли кого — но, подумав, плюнула на приличия и, тихо засмеявшись так, что у Симонова холодок пробежал по загривку, нежно прильнула к нему. Слоновья сумка с глухим грохотом ухнула на пол и следующие несколько минут там и оставалось.
Наконец, невероятным волевым усилием Андрей Евгеньевич Симонов заставил себя вспомнить о том, что он врач, и отправился на работу. Ирина Сергеевна Дунаева тоже задумалась об исполнении служебного долга и, бросив сумку в кабинете, направилась за экзаменационной папкой к завучу. В девять уже должен был начаться очередной экзамен. День покатился своим чередом. Обычный день, обычные дела. Жизнь снова шла своим чередом. Только теперь Ирина не чувствовала никакой пустоты. Словно нашёлся и встал на своё место один-единственный кусочек паззла. И картина стала полной, правильной и очень красивой.
А через три дня такой счастливой и благостной жизни Ирина, открыв утром дверь кабинета, обнаружила на полу записку. Развернула её, пробежала глазами и опрометью, забыв обо всём на свете, кинулась на третий этаж, к подруге. Влетела, молча кинула клочок бумаги на стол, рухнула на первую парту и завыла в голос, зажав ладони между коленями, захлёбываясь и хватая ртом воздух. Злата с глазами, от ужаса ставшими ещё больше, чем обычно, схватила записку и вслух, не веря себе самой, прочитала:
— Я ухожу, потому что вы сделали всё для этого. Жить больше не могу и не хочу. Я ненавижу вас и вашу химию. Все узнают, что виноваты вы, только вы.
Подписи не было. Злата вскочила, подбежала к подруге и прижала её к себе:
— Тихо. Тихо! Не рыдай! Это бред, ты слышишь? Это полный бред!
Ирина закрыла рот ладонью и поверх судорожно сжатых пальцев посмотрела на неё. В глазах — смертельная тоска пополам с надеждой.
— Я тебе говорю, что бред! — Злата не знала, как сейчас, вот в этот миг, убедить подругу, что всё не так страшно. Никогда в жизни, пожалуй, она не думала так быстро, так отчаянно, так лихорадочно. Она понимала только то, что ни в коем случае нельзя молчать. Надо говорить, говорить убедительно, горячо и не переставая. И она заговорила, чувствуя себя помесью гипнотизёра и бабки-знахарки. Слова лились, будто и без её участия, быстро-быстро и при этом плавно, словно и не обычные слова вовсе, а какой-то заговор:
— Этого не может быть. Я точно знаю. Верь мне. Если это пишет твой ученик или ученица, то и мой тоже. Мы ведём одни и те же классы. А у тех, кого я не учу, я принимаю экзамены. Я знаю почерки почти всех учеников в школе. Началку не знаю, но и ты в началке не работаешь. Да и не мог маленький ребёнок написать такое. Значит, это средняя школа. А это уже мой контингент. И я знаю, что говорю. Это — писал — не — наш — ребёнок. Судя по почерку, это девочка. Не наша! У нас таких точно нет. Это раз.
Второе: у тебя экзамен был в понедельник. Экзамен устный, поэтому оценки выставлены и объявлены тогда же. Сегодня четверг. Не долго ли ждала самоубийца? А если это кто-то, кому годовая оценка покоя не даёт, то тем более бред — год закончился неделю назад. Слышишь меня? Ты слышишь?!