Пьяная Паучиха

  - Шесаю?

  Кирым бросил взгляд на Мару, тот пожал плечами. Ну да, звучит странновато, но если ей нравится, то с чего бы ему возражать? Все равно она будет пользоваться старым, судя по всему.

  - Почему именно это имя?

  Саю замялась.

  - Хочу, чтобы было похоже... Как у брата. У него будто два имени. И у меня будет два. И как у брата, - чуть сбивчиво пояснила она.

  Кирым кивнул и размашисто вписал новое имя в бумаги. Привычно расставил галочки.

  - Вот здесь, здесь и здесь распишитесь, пожалуйста?

  - Так вот... просто?

  Не слишком-то просто. Это ведь Мара последние четверо суток как бешеный носился, выбивал разрешения и собирал бумаги. Но для нее... пусть будет просто.

  Решиться - вот, что сложно. Она до сих пор колеблется.

  - Распишешься - и имя твое. - сказал Мара. - Но можешь отказаться. У тебя не будет ни имени рода, ни имени семьи. Так... может быть довольно сложно жить.

  - Мне послезавтра идти на встречу с мудрой Хиши, она меня возьмет... И Мир Вязания согласен принять мои вещи... На продажу, как авторские... Вот... - она оглянулась на Мару и сказала, как могла решительно, - и мне нужны будут документы. И... Имя автора... Даже если по этим документам у меня останусь только я. Я... - она сомкнула пальца на ручке, как на рукоятке меча, - не могу отказаться.

  И расписалась там, где стояли галочки.

  - Завтра в обед можете подойти, Мару брать не обязательно, - сказал Кирым, захлопывая папки, - это Ведомственное дело, так что все будет готово.

  - Спасибо.

  В коридоре Саю... Шесаю? Надо бы спросить, как ее теперь лучше называть... Она остановилась.

  - Так ты зайдешь на бифштекс?

  Ему было почти совестно оставлять ее одну с Ланерье в раздрае, особенно когда она почти неприкрыто просила о помощи и даже предлагала еду, особенно такую вкусную еду, но он так устал и так хотел спать... А Ланерье в таком состоянии был опасен разве что для себя - с этим-то Саю справится.

  - Сойдемся на том, что я провожу тебя до дома. Ланерье, который думает, что его кинула богиня... Я как-то раз у него в кости выиграл, было что-то похожее, и для меня это слишком. Его лучше лишний раз сейчас не беспокоить...

  В кости он выиграл исключительно потому, что соврал о том, что ему выпало. Мара этим не гордился, но после сорокового проигрыша любой может совершить ужасную ошибку. И он почти сразу извинился - когда понял, насколько для Ланерье это важно. Ну... Через неделю. Когда дошло до танцев.

  - Ладно, - как-то очень легко согласилась Саю, - это тебе. Спасибо. Провожать не стоит, мне еще в музыкалку забежать надо.

  Она сунула ему в руки вязаные перчатки, чмокнула в щеку и испарилась, как ледяная дева весной на рассвете.

  Мара не был уверен, но, похоже, она каким-то непостижимым образом отпугнула Илу - потому что он понял, что не заметил ее на обратном пути, уже когда открывал дома первую банку пива. А Ила бы так просто не упустила шанса попасть куда-то в обеденный перерыв - или просто испортить ему настроение.

  В общем, вечер обещал быть просто великолепным.

  Пока Саю не позвонила.

  "Мара, Ланерье танцует босым на морозе, что с ним делать"?

  Мара бы дал человеку спокойно поболтать со своей богиней, для чего и требуются обычно танцы на свежем воздухе. Если бы он верил, что богиня ему ответит, он бы так Саю и сказал.

  Но он верил только в то, что Ланерье вполне способен подхватить воспаление легких и распугать всех соседей дикими танцами во дворе многоквартирного дома.

  Никакого пива, Мара. Никакого пива.

  Но, быть может, все-таки бифштекс?

  29.

  Танцующий Ланерье был прекрасен. Таких юношей рисовали на старинных яленских картинах, тех, на рисовой бумаге. Утонченных, возвышенных, тянущихся вверх - и одновременно грозных. От них веяло спокойной силой и природным безумием. Картины выставляли в Орехене всего на три дня, они вызвали настоящий фурор и было бы неприлично не сходить; мудрая Лелле, которую пора бы уже отвыкать звать матерью, тогда очень беспокоилась, что Саю пойдет к эротической части экспозиции, но ту совершенно зачаровала серия картин под названием "танцующие журавли".

  И хоть на тех картинах юноши были как один огненноволосы и узкоглазы, а фоном для них были языки пламени, иногда почему-то синие, Ланерье все равно бы мог встать с ними рядом.

  Хотя он был такой... акварельный. Прозрачный.

  Не человек из плоти и крови.

  Дух.

  Белая безрукавка оставляла голыми краснеющие от холода руки, широкие белые штаны у щиколоток были перехвачены черными лентами. Покрасневшие босые ноги оставляли на утоптанном снегу алые следы...

  - Ты с ума сошел!

  Ланерье не услышал. Он поднял лицо к небу, и разноцветные ленты роем взметнулись вокруг него, обвивая руки, как влюбленные змеи.

  - Лаллей! - рявкнул он, - За что мне все это? Что я сделал не так?