Страница 17 из 70
Первое впечатление о «районе отщепенцев» сложилось не самое приятное. Всё выглядело критически плохо. Настолько, что, казалось, ничего здесь больше не подлежало ремонту, а для жизни уж точно было непригодным.
– Он выглядел получше в наше время. Тогда это место ещё не было настолько явной помойкой, – рассказывал Энджел, проводя меня вдоль улицы мимо полуразрушенных домов, развороченных мусорных контейнеров и исписанных стен. – Сейчас здесь не встретишь даже бездомных, их всех перерезали ублюдки, считающие себя лучшим сортом дерьма среди остального дерьма.
– Бандиты?
Я не был удивлён, что район могли полностью подмять под себя люди из «Витиум». Они изначально сделали его центром наркоторговли, сейчас же здесь, возможно, был один сплошной чёрный рынок.
Энждел отрицательно качнул головой:
– Шпана. Когда мы только выбились в люди и покинули это место, Клойн изъявил желание помочь оставшимся здесь бродягам. Он думал, что раз мы смогли, то и у других получится. Мы поддержали его в этой затее, однако, когда он пришёл на переговоры, получил перо в живот, – друг взглянул на меня, опустившего голову в попытке всё осмыслить, и сухо усмехнулся. – Людям, живущим здесь, не нужна возможность поменять свою жизнь. Их всё устраивает. Они не видят никакого будущего, предпочитая вместо этого глубже и глубже зарываться в свои же помои, волоча следом других. Грязь — как она есть. Не стоит их жалеть. Не тот контингент.
Энджел остановился у одного из зданий с заколоченными окнами и обвалившимися стенами.
– Это был их осознанный выбор, а не вынужденная мера.
Я наскоро окинул взглядом обветшалый дом. Голову тут же посетила тревожная догадка:
– Здесь вы жили?
– Ага. Район стал другим, а вот наша конура ни капли не изменилась.
Слова привели меня в невыразимый ужас. Я думал, нынешний вид зданий — результат многих лет загнивания и пиршества беззакония, а оказалось, дом ребят был таким изначально. Здесь невозможно было жить. Нереально.
– Не зашёл бы ты к нам на чай в такую хижину, да? – усмехнулся Энджел, а я лишь хмуро на него взглянул.
Не зашёл бы.
– Дом неприглядный, да, но есть тут вещь, которую я хочу тебе показать, – друг направился в обход здания куда-то на задний двор, переступая через куски колючей проволоки, использованные шприцы, мусор и стёкла от разбитых бутылок.
Я последний раз окинул взглядом апартаменты и проследовал за ним.
На контрасте с тем, что я видел буквально несколькими секундами ранее, представшая передо мной картина выглядела не просто восхитительно, она поражала и почти заставляла задыхаться от восторга. На солнечной стороне за домом находилась огромная стена, испещрённая граффити. Нет, не матерные слова, нацарапанные черным маркером каким-то пьяницей или неадекватные каракули малолетних преступников. Почти во всю высоту стены был изображён большой медведь, смотрящий на повисшую в воздухе колибри, выполненный с невероятными мастерством и детализацией. Справа и слева от картины располагались ещё несколько потрясающих рисунков, на разглядывание которых не жалко было потратить весь день.
– Это мои работы, – довольно улыбаясь, произнёс Энджел, снова рассматривая собственную живопись, спустя столько времени.
Я и раньше видел его творчество, поэтому нисколько не сомневался в таланте этого парня, однако масштаб завораживал. Место этих рисунков явно не на раздолбанной стене, позади трущоб и сеющих смрад мусорных баков. Их должны видеть люди.
– Её я нарисовал после смерти Дэни, – парень указал на изображение медведя и птицы, – в память. Пожалуй, лучшая моя картина.
Я слышал и чувствовал с какой теплотой в голосе он говорил об этом. Обычно, когда люди вспоминают о тех, кого больше нет, они тоскуют, роняют слёзы, но Энджел так искренне улыбался, что солнце, казалось, переставало быть самым ярким источником света.
– Я счастлив быть его другом, – произнес приятель, лаская взглядом парящую на рисунке пташку, и в этот момент во мне с болью что-то сжалось. – Когда кто-то уходит, Лен, скучай по нему, но не предавайся грусти. Береги лишь лучшие воспоминания. Он не хотел бы, чтобы мы убивались и шли мстить за него. Дэни был самым младшим и самым лучшим среди нас, он не заслуживал такой смерти, но раз уж так вышло… мы должны осуществить наши общие мечты. Без оглядки, без скорби, без сожалений.
Я разрывался от противоречивых мыслей.
Когда погиб мой дядя, с которым я был близок, меня приводили в чувство больше месяца. Как не сожалеть, когда ты расстался с единственным человеком, не позволяющим тебе загнуться самому? Как смириться? Пожалуй, Энджел смог перенести подобное легче, потому что понимал — это общее горе. Ему было ради кого жить дальше. Ради чего. Он научился реагировать на происходящее по-иному, рассуждать зрело и смог дисциплинировать себя самостоятельно. Всё это привело к тому, что сейчас он был счастлив. Не оглядываясь на то, что с ним происходило с самого начала.
Парень смотрел на мою застывшую фигуру, переполненное эмоциями лицо с глазами на мокром месте, понимающе улыбаясь. Если бы он только знал, как сильно я желал быть похожим на него. Таким же стойким, таким же жизнерадостным.
– Если хочешь, можешь разглядывать мою маленькую выставку, а я отойду ненадолго, хорошо?
– Да, иди, – махнул я ему в след, потирая внезапно зачесавшийся глаз, и развернулся обратно к огромному каменному холсту.
Я ходил вдоль стены, поражаясь ювелирностью проделанной работы, пока моё внимание не привлек правый нижний угол плиты, где красовались контуры девяти небольших ладоней, расположенных в ряд. Не хочу показаться сентиментальным, но я был более чем уверен, что эти маленькие отпечатки, оставлены небезызвестными мне людьми. Тогда их было ещё девять.
Я наклонился ближе, заметив криво нацарапанные инициалы рядом с каждой ладошкой, когда услышал нарастающий гул, тяжелые шаги по разбитому стеклу и чей-то гнусавый смех:
– И кто это тут такой симпатичный чуть ли не облизывает старую мазню? – раздался прокуренный, сиплый мужской голос.
Я обернулся. Ко мне приближалась шайка из пяти парней в пропитанных пивом джинсах, с цепочками на шеях, которые, возможно, были выдраны из часов с кукушкой, в перевернутых козырьками назад кепках и с неполным, по моим быстрым подсчётам, набором зубов во рту. Двое из них держали черенки от лопат с символически вбитыми в них гвоздями. Один индивид и вовсе брёл с лопатой, решив не растрачивать идеи попусту. У остальных же в ладонях блестели разбитые бутылки и что-то металлическое.
Похоже, мне посчастливилось встретиться с представителями той самой «грязи», которых не стоило жалеть, и подошли они явно не для того, чтобы уточнить время.
– Зовут Лен, красотой пошёл в маму, – сдержанно ответил я, чем вогнал парней в ступор.
Местное хулиганьё, очевидно, привыкло к тому, что при виде их броских клоунских нарядов и самопальной огородной атрибутики, люди бросались наутёк. Я же бежать не планировал. Если мой отчаливший в кусты друг был хорош в рисовании, то моей специальностью считалась бессовестная провокация. Жаль, что лезла она из всех щелей в не самые подходящие моменты и срабатывала безотказно.
Интересно, когда вернется Энджел, моё тело уже будет распято на одном из заколоченных окон его старого жилища?
– А отсутствием инстинкта самосохранения ты в кого пошёл, придурок? – говоривший со мной до этого урод, что был выше остальных, картинно сплюнул на землю и приблизился на критически близкое расстояние, чем-то позвякивая в руке.
Ну и бред.
– Гуляешь тут один, рассматриваешь дома, что-то вынюхиваешь. Для копа слишком молодой, для самоубийцы — подходишь.
– Я жду своего друга, который пошёл отлить. Не обижайся, если тот случайно намочит порог твоего дома, его легко спутать с сортиром.
Первый удар пришёлся точно в лицо. От ранения заточкой в живот я искусно увернулся в последний момент, но затем всё же пропустил несколько хуков слева.
Остальные парни окружили нас кольцом, приподнимая в воздух свои палки и выкрикивая невнятные реплики. Я изо всех сил пытался нащупать в кармане свой новоприобрётенный нож, но мне это никак не удавалось.