Служанка

Уткнувшись в тарелку, рассеянно ковыряется в омлете.

— Ника, ты чего это продукты переводишь?

В ответ фирменный закос под олененка Бэмби. Кладет свою ладонь мне на руку и срывающимся голосом выдает откровение.

— Тимофей, мне очень страшно. Я боюсь за папу.

— Ник, только не называй моего Матвея Тимофеевича папой. А то я чувствую себя на грани инцеста. Ты ж приравниваешься к сестре! А это мне ни к чему.

Никотинка ожила. Легкий румянец мазнул по щекам. Грудь задышала глубоко.

— Почему инцест? — облизнув губы, не удерживается она от вопроса, который, очевидно, мучал ее с момента нашего урока вождения.

— Потому что хотеть трахнуть сестру — это полное извращение!

Ну что ж детка — откровенность за откровенность.

— А ты меня хочешь…, - делает вид, что слово «трахнуть» оскорбительно для ее лексикона.

— Хочу! — и взглядом убеждаю в том, что это не шутка. Конечно, не шутка. А все тот же далеко идущий план. Даже два.

Во-первых, мой личный, по избавлению от навязчивой, чуть ли не болезненной зависимости от вот таких тростинок с выражением невинности на порочном личике.

А во-вторых, по избавлению отца от щенячьей привязанности. Хоть он и сам этого не понимает. Ему кажется, что рядом с ней он становится более молодым и сильным. Он защищает и опекает хрупкую нимфу, значит, у него еще все впереди. А на деле просто пускает слюни.

Полазил я в интернете на тему таких же «папиков», оказывается, так многие компенсируют страх смерти, обманывают себя и верят, что возвращают себе молодость. Но молодильные яблоки еще не изобрели, а значит, нужно достойно вести себя.

И вот кажется, первый звоночек. Нужно его использовать.

Набираю отца. По идее, должен бодрствовать.

— Ну что, пап? Как дела? Мы сейчас подъедем, — бодро начинаю я, а в ответ сдавленный шепот.

— Приезжай один. Отправь Нику по магазинам, дай карточку. Я не хочу, что б она видела меня жалким.

— Окей, — так же понизив голос, заговорщически соглашаюсь я. Тем более, так мне и самому комфортней.

— Ника. Ты избавлена от необходимости сидеть с больным стариком. Он велел тебя отправить на шопинг. Только не увлекайся. Вдруг отца парализует, и он не сможет эффективно управлять делами. Тогда твое новое платье от Версаче на ужин не приготовишь. А есть мы привыкли вкусно, — намеренно сгущаю краски и по испуганно взлетевшим ресницам понимаю — попал в точку. Она рада возможности не ехать в больницу. Хотя похоже и шопинг ее не очень привлекает. Она явно напугана.

— Я не хочу тратить деньги. Они сейчас папе нужны, — с изрядной долей драматизма, чуть ли не шепотом отвечает она, повергая меня в ступор.

Провожаю взглядом обиженно сверкающие пятки Никотинки и, как улитка — тугодум, стараюсь поймать ускользающую важную мысль. Вернее, в голове их сейчас много, но они змеиным клубком перепутались, мешая ясно и логично соображать.

Попробую вытаскивать из клубка, даже обрывочные. Мысли об Анюте. Чего я на нее разозлился? Понятно, меня неслабо перетрясло от отцовского приступа. Точно был не в себе. Мой жесткий взгляд и холодный вопрос наверняка ее обидели. И логично. Только что зефиркой в шоколаде был, мурлыкал и ручки целовал, а тут нарисовался такой весь из себя «барин». И тут же мелькнула точно барская и откровенно снобская мыслишка — трудно сейчас себе представить Анюту за завтраком за одним столом. Опять перед глазами вспыхнуло ее «Не положено, барин». Черт, тогда это умилило и рассмешило чуть ли не до колик. Сейчас показалось естественным. С другой стороны — с какого хрена во мне аристократ проснулся? До сих пор мой член не спрашивал родословную у временных подружек. Может, я просто ищу уважительные причины, чтоб оставить ее в покое и по-джентльменски не давать ей ложных надежд? Ответственность, мать ее. Стоп!

Лихорадочно набираю номер мамы.

— Ма, ну как ты? К психологу ходишь?

— Хожу! Но, по-моему, только зря деньги отношу, — как всегда, мамуля прежде всего беспокоилась о рациональном расходовании бюджета.

— Ну, может, поэтому и результат зряшный?! Ма, не надо считать мои деньги. Их хватит. И ладно. Мозгоправа отставим на потом, а сейчас быстренько собирай чемодан, или просто бери его пустой, я заказываю билет, и ты летишь на Кипр. Можешь взять с собой Славинскую. Теперь уже не отговоришься, что Барковского не хочешь оставлять. Море, солнце и высококлассное обслуживание — это лучшие антидепрессанты.

— Сын, мне это ни к чему. Я ничего не хочу, — мама устало вздохнула, и я был уверен, что смахнула слезинку. — Со Славинской мы не общаемся. Это тоже для меня удар. Когда я ушла от отца, я ей позвонила, потому что хотелось выть от боли. А она мне заявила, что не хочет меня знать, потому что муж мой подлец и негодяй.

Меня неприятно передернуло. Во так и бывает, что подружки теряются, как только случается беда — боятся заразиться несчастьем. Но маме необходимо вернуть боевой дух несмотря на все неурядицы.

— Ольга Васильевна, а как вы собираетесь вернуть мужа, если пребываете в состоянии брошенки и распустехи? Мужики делают стойку на тех женщин, которые уверены в себе, подтянуты, ухожены, которые довольны собой. Сейчас загоришь, приведешь себя в порядок, и тогда я ненароком покажу твою фотографию папеньке. Уверен, он не останется равнодушен.

— С чего бы это? — осторожно, будто боясь поверить во что-то радостное, задает вопрос.

— А с того, что я уверен, что у Матвея Тимофеевича сейчас происходит переоценка ценностей. Его радикулит скрутил, и ночью отвезли в больницу.

— Матвея?! — словно стряхнув труху отчаяния и безнадежности, воскликнула мама. — В какой больнице? Я сейчас же позвоню Данилычу и сама подъеду, проконтролирую. А то я знаю этих амбициозных докторишек! Не позволят вмешиваться в процесс. А там ведь главное — руки остеопата, а потом уже снятие воспаления!

Я в красках представил, какой энергией засверкали глаза мамы. Все, что было связано с заботой о Матюше, было первостепенно. Она тут же забыла, что она брошенка, и что так ему и надо, потому что режим спасателя включался в ней автоматически.

— Стоять!!! Вы, Ольга Васильевна, сейчас отдыхаете на Кипре и ни о чем не знаете. Пусть папенька помучается, поностальгирует и сравнит. А я тебя уверяю. Самый сильный мужик, сколько бы ему ни было лет и как бы он ни отрицал, в душе, как ребенок, радуется заботе. Особенно во время болезни. А самый вежливый и профессиональный уход не заменит заботу близких, перед которыми не нужно держать лицо.

— Тима, но это же жестоко! Мы имеем возможность облегчить его страдания и не даем, — мамуля окончательно растерялась. Все ее ценности сейчас становились с ног на голову.

— Мам, у нас будет шоковая терапия. А если ты сейчас примчишься с Данилычем, он еще чего доброго возомнит, что можно и с тобой отношения наладить, и Никотинку не выгонять. Нет уж!! Ты отдыхаешь, он страдает и злится, что не может у тебя попросить помощи. Поверь, то, что легко дается, обычно дешево ценится. И наоборот. Сейчас я закажу билет, и будь готова.

Глава 22

Все. Одну сторону подготовил. Теперь нужно приниматься за вторую. Поеду топтаться по мозоли любимого папочки.

Для приличия заскакиваю в «Азбуку вкуса» за соком и фруктами — экзотами и, уже шагая по довольно уютному холлу, продумываю все мелкие крючочки своего коварного плана.

— Привет, пап, — имитирую объятия, прижавшись к его груди и похлопывая по плечу. Очевидно, обезболивающие сделали свое дело, потому что гримасы страдания на лицеродителя уже не было. — И сколько ты здесь собираешься валяться?

— Да приходится валяться, доктор прописал строжайший постельный режим. Неделя минимум, потом чуть ли не под расписку о домашнем лечении, — тень злости мелькает на лице папеньки. И непонятно, злится он на кого.

— Ну терпи. Потом наймем медсестричку, будет тебе массаж делать и уколы колоть. Жаль, что Вероника не может за тобой ухаживать. Она такая ранимая. Ты не представляешь, как она испугалась! Она подумала, что ты можешь стать инвалидом из-за ваших постельных скачек. Так что, думаю, тебе нужно беречь и ее нервы, и себя. Иначе сам понимаешь. Может, все-таки позвоним маме? Надо бы Данилыча пригласить, — не унимаюсь я.