Страница 26 из 32
– Спасибо. Просто пальчики оближешь. Я вот одного не пойму: почему я ничего этого не знала? Сама я бы не вспомнила, так почему мне никто ничего не сказал?
– Хороший вопрос, милая. Я так думаю, поначалу все просто с ног сбивались, присматривая за тобой. Для колледжа это ведь целое дело. Место старое, замшелое, куча ученых – и никаких младенцев там никогда не было. Никто не знал, как это вышло, а Элис бы им ни за что не сказала. Что тебе Мал рассказал о том, как они привезли тебя в Иордан с лордом Азриэлом?
– Да я вообще об этом несколько часов назад узнала! До сих пор пытаюсь концы с концами свести. Элис я знала только как миссис Лонсдейл. Пока я была маленькая, она всегда была где-то рядом, следила, чтобы я была чистая, аккуратная и вела себя хорошо. Я думала… Ох, не знаю, что я думала. Наверное, что она просто всегда тут была.
– Господь всемогущий, да нет же. Я вот тебе скажу, как я об этом узнала. Старый магистр Иордана, доктор Карн, пригласил нас с Реджем. Наверное, полгода после потопа прошло. Мы понятия не имели, зачем ему понадобились, но приоделись и пришли как-то после обеда. Лето еще стояло, как сейчас помню. Он нас чаем угостил в саду и рассказал все как есть. Мал и Элис сделали, как собирались, и отвезли тебя к лорду Азриэлу – думали, ты у него будешь в безопасности. Я в жизни ничего более безумного не слышала и объяснила Малу, какой он был идиот… Хотя на самом деле я им очень гордилась и горжусь до сих пор. Только ему не говори. В общем, лорд Азриэл потребовал для тебя… это их право защиты.
– Убежище для ученых.
– Оно самое, от твоего имени. И сказал магистру, что ему придется сделать теперь из тебя ученого, чтобы ты имела полное право на защиту. А доктор Карн тогда посмотрел на Мала и Элис – едва не утонувших, грязных как черт, истощенных, в крови – и спросил: а с этими что делать? И лорд Азриэл ему сказал, береги, мол, как зеницу ока. И был таков.
Вот доктор Карн все и устроил. Договорился, чтобы Малкольм пошел в школу Рэдклиффа, и заплатил за его обучение, а потом принял студентом в Иордан. Элис была к образованию не слишком склонна, но голова у нее работала что надо. Умная девка, сообразительная. Магистр предложил ей место, вот так она и стала смотреть за тобой. Вышла за молодого Роджера Лонсдейла, плотника – славный был парень, порядочный. Погиб на стройке, несчастный случай. Овдовела, выходит, еще двадцати ей не исполнилось. Всего не знаю, что с ними случилось в ту проклятую поездку в Лондон на старом каноэ Малкольма. Сын мне и половины, небось, не рассказал, говорит, слишком, мол, было страшно, да только вернулись они с Элис крепкими друзьями. Не разлей вода стали, притом что он в школе учился.
– А до того они разве не дружили?
– Да смертельными врагами они были! Она на него шипела, а он ее в упор не замечал. Терпеть друг друга не могли. Уж она его изводила – на четыре года была старше, а в таком возрасте это много. Дразнила его, подкалывала… – даже как-то пришлось ее отчитать, а он никогда не жаловался. Только губы вот так сожмет, когда несет ей грязную посуду на мойку. А той зимой ей позволили подработать в монастыре, с тобой помогать. У бедной старой Фенеллы и так дел невпроворот было. А быстро ты тарелку-то подчистила! Еще хочешь?
– Нет, спасибо. Это было прямо то что надо!
– А слив печеных? Я в них ликера подлила, имей в виду.
– О, чудесно! Да, если можно.
Миссис Полстед положила ей на тарелку лакомства и добавила сверху жирных сливок. Лира посмотрела на Пана – видел ли он? Пока между ними не настало отчуждения, он все время дразнил ее за хороший аппетит. Но Пан сидел на полу, поглощенный разговором с деймоном миссис Полстед, старым седым барсуком.
– Малкольм кое-что мне рассказывал про этого вашего нового магистра. – Миссис Полстед снова присела к столу. – Плохо он с тобой обошелся.
– Ох, видите ли… даже не могу сказать, плохо или нет. У меня в голове все перепуталось. Все случилось так быстро… Если деньги, на которые я жила, действительно закончились, как он сказал, тут уж не поспоришь. Я ведь ничего толком не знаю, кроме того, что от него услышала. А… Малкольм сказал вам, как меня выставили из комнат?
Она в первый раз назвала его Малкольмом, и вышло немного неуклюже.
– А как же. Гадкий поступок, низкий. Колледж богат, как Али-Баба. И никакому студенту твои комнаты, конечно, не нужны. Подумать только, выгнать девочку из квартиры, где она всю жизнь жила!
– Ну, он там главный, а я… Не знаю. Все так сложно. У меня все как будто ускользает между пальцами. Думала, я себе лучше представляю положение дел.
– Оставайся у нас столько, сколько захочешь, Лира. Места много, да и мне лишняя пара рук никогда не помешает. Девушка, которую я собиралась нанять на Рождество, отправилась работать к Босуэлу, ну и скатертью дорога.
– Я работала там две зимы назад. Ни сна, ни отдыха.
– Все думают, что там так шикарно: духи, притирания и всякое такое, да только за всем стоит адский труд.
Лира вдруг сообразила, что, когда работала у Босуэла, она наверняка продавала и то, что было изготовлено на фабрике отца Мириам – но с Мириам она тогда знакома не была знала и потому не обратила внимания. Весь мир студенческих дружб и приятельств, вся мирная, скромная жизнь колледжа Святой Софии казались ей теперь далекими и какими-то ненастоящими.
– А теперь давайте-ка я вам с посудой помогу, – сказала она и вскоре была уже по локти в мыльной воде, чувствуя себя почти как дома.
Ночью Лире снился сон. Она увидела кошку на залитом луной газоне. Сначала это ее совсем не заинтересовало, но потом, вздрогнув так, что едва не проснулась (и уж точно разбудила Пантелеймона), Лира узнала Кирьяву, деймона Уилла. Кошка подошла к ней по седой от луны траве и потерлась о руку, которую Лира ей протянула. Уилл даже не подозревал, что у него есть деймон, пока ее не оторвали у него от сердца на мертвых берегах – как от Лиры оторвали Пана. Лира словно вспоминала то, что случилось в ином времени… или, может быть, в будущем – и важность всего этого захлестнула ее с головой, как приливная волна, столь же мощная, как и радость, которую они делили когда-то с Уиллом. Красный дом из дневника тоже возник во сне, и теперь она знала, что находится внутри! Знала, зачем ей туда нужно! Знание это было неотъемлемой частью всего, что она знала. Лире-во-сне казалось, что они только вчера странствовали вчетвером в мире мулефа, и это время было окружено, пропитано такой любовью, что она заплакала, не просыпаясь, и проснулась на подушке, мокрой от слез.
Пан смотрел на нее. Он был совсем рядом, но ни слова ей не сказал.
Лира попыталась запомнить всё, что видела, каждый образ из сна, но греза растаяла за секунды. Осталась лишь любовь – острая, пьянящая, пронизывающая все вокруг.
Малкольм позвонил в колокольчик у двери Ханны.
Две минуты спустя они сидели вместе у огня, и он рассказывал ей про убийство, бумажник, рюкзак и про Лиру в «Форели». Ханна слушала его, не перебивая. Малкольм превосходно пересказывал события, придавая каждому должный вес и расставляя в наилучшем порядке.
– А что у тебя в сумке? – деловито спросила она.
– Так. – Он поставил сумку между колен. – Сначала бумаги. У меня не было времени посмотреть их как следует, но сегодня ночью я их все сфотограммирую. Далее две книги. Вот эта, анатолийская, по ботанике. И еще одна.
Ханна взяла вторую. Скверно переплетенная и неумело отреставрированная; бумага грубая, хрупкая; типографский набор непрофессиональный. Ее явно много читали: обложка засалена, некоторые страницы – с загнутыми углами, на многих – карандашные пометки на том же языке, что и основной текст.
– Похоже на стихи. Но язык непонятный, – сказала она.
– Это таджикский, – пояснил Малкольм. – Эпическая поэма, называется «Джахан и Рухсана». Прочесть целиком я не могу, но название разобрал.
– А вон там что за бумаги?